л заговорить, но барон не позволил мне раскрыть рта.
     - Я знаю, что вы намерены сказать, - начал он снова, - знаю и повторяю:
вы были на пути к  тому,  чтобы уморить мою  жену, в чем я  вас, однако,  не
упрекаю,  хотя  вы  и  понимаете, что я  должен  всему этому положить конец.
Словом, вы  экзальтируете  мою  жену  своею игрою и  пением.  И,  когда  она
блуждает без  руля  и  ветрил  по бездонному  морю  обманчивых  сновидений и
предчувствий, навеянных на нее злыми чарами вашей  музыки, вы  толкаете ее в
бездну своим рассказом о  зловещем призраке, дразнившем  вас там, наверху, в
судейской зале.  Дед ваш ничего не скрыл  от меня, но я прошу вас, поведайте
мне  снова  все,  что  вы  видели  и  не  видели,  -  слышали,  чувствовали,
подозревали.
     Я  собрался с духом  и  спокойно рассказал все,  что было, от начала до
конца. Барон лишь время от времени прерывал меня возгласами удивления. Когда
я дошел  до  того,  как мой  дед с благочестивым мужеством  ополчился против
наваждения  и заклял его строгими  словами,  барон  сложил  руки, молитвенно
поднял их к небу и с воодушевлением воскликнул:
     - Да, ангел-хранитель нашей  семьи! Его  бренные  останки должны  будут
покоиться в склепе наших предков!
     Я кончил.
     Скрестив руки, барон  расхаживал по комнате и бормотал как бы про себя:
"Даниель, Даниель, что делаешь ты здесь в этот час!"
     - Итак,  больше ничего, господин барон? - громко спросил я, сделав вид,
что хочу удалиться.
     Барон словно очнулся от сна, дружески взял меня за руку и сказал:
     -  Да,  любезный  друг,  жену  мою, которую  вы без умысла  так жестоко
потрясли, вы же должны и вылечить - только вы один можете это сделать.
     Я чувствовал,  что  лицо мое  запылало, и если бы стоял против зеркала,
то, нет сомнения, увидел бы  в нем весьма озадаченную преглупую рожу. Барон,
казалось,  тешился  моим  смущением; он  пристально  глядел  мне в  глаза  и
улыбался с поистине коварной иронией. (*63)
     -  Да  как  же,  ради  всего  на  свете, мне  это  сделать?  -  наконец
пробормотал я запинаясь.
     - Ну, ну, -  перебил меня барон,  - у вас  будет  не  такая  уж опасная
пациентка. Теперь я всецело полагаюсь на ваше искусство. Баронесса вовлечена
в волшебный круг вашей музыки, внезапно вырвать ее из него было бы жестоко и
безрассудно. Продолжайте  ваши  занятия  музыкой.  Всякий  вечер  вы  будете
желанным гостем в покоях моей жены. Но только переходите постепенно к музыке
все более сильной, искусно соедините  веселое с серьезным. А главное, почаще
повторяйте свою  историю о странном  наваждении. Баронесса привыкнет  к ней,
она забудет, что призрак блуждает в этих стенах, и от всей истории останется
впечатление   не  больше,   нежели  от  всякой  другой  волшебной  сказки  в
каком-нибудь новомодном  романе  или книге  о привидениях.  Вот  что  должны
будете вы  сделать,  любезный друг! - С этими словами барон  отпустил меня и
удалился.
     Я  был  внутренне уничтожен, я был низведен  до роли ничтожного глупого
мальчика.  Я  безумец,  возомнивший,  что  в  его  груди  могла шевельнуться
ревность; он сам посылает  меня к Серафине:  он видит во мне  лишь послушное
орудие, которое можно употребить  и бросить, когда ему заблагорассудится! За
несколько минут до  того я  страшился  барона,  во мне было глубоко  затаено
сознание собственной  виновности, но  виновность  эта дала мне несомнительно
почувствовать высшее, более  прекрасное бытие, для которого  я уже внутренне
созрел; и  вдруг все  поглотила ночная  тьма, и  я увидел лишь сумасбродного
мальчишку,  возомнившего  в детском  самообольщении, будто  бумажная корона,
которую он напялил себе на голову, и впрямь золотая.  Я поспешил к деду;  он
уже ожидал меня.
     - Ну, тезка, куда это ты запропастился? - спросил он, завидев меня.
     -  Говорил с  бароном,-  тихо  и торопливо проговорил я,  не  глядя  на
старика.
     - Тьфу ты  пропасть! - воскликнул старик,  словно  удивившись.- Тьфу ты
пропасть,  я так  и думал. Тезка, барон,  конечно, вызвал тебя  на  дуэль? -
Раскатистый смех, которым тотчас  же разразился мой дед, показал  мне, что и
на сей раз он, как всегда, видит меня насквозь. (*64)
     Я закусил губу, не посмев  ему перечить, ибо хорошо знал, что он только
того и ждет,  чтобы осыпать  меня градом насмешек, уже вертевшихся у него на
языке.
     Баронесса   вышла  к  столу   в  нарядном  утреннем   капоте,   который
ослепительной своей белизной мог поспорить с только что выпавшим снегом. Вид
у нее был измученный и  усталый, но  когда она,  заговорив тихо и мелодично,
подняла  темные  глаза  свои -  из мрачного  их пламени блеснуло  сладостное
нетерпеливое томление и легкий румянец пробежал по лилейно-бледному ее лицу.
     Еще   никогда  не  была  она  так   прекрасна!  Но  кто  предвидит  все
сумасбродства юноши, чья кровь  кипит в  голове и  сердце? Горечь  затаенной
досады, возбужденной во мне  бароном,  я перенес на баронессу. Все  казалось
мне  безбожной  мистификацией,  и  вот  я решил доказать,  что  рассудок мой
находится в добром здравии и я наделен проницательностью свыше  всякой меры.
Словно   капризное  дитя,  удалялся   я  от   баронессы  и   ускользнул   от
преследовавшей меня Адельгейды,  так  что я, как того и хотел, занял  старое
свое место в самом конце стола между двумя офицерами,  с которыми и принялся
изрядно бражничать. За десертом  мы беспрестанно чокались, и,  как случается
со  мной при таком расположении духа, я  был необыкновенно  весел  и шумлив.
Слуга  поднес мне тарелку,  где  лежало  несколько  конфет,  промолвив:  "От
фрейлейн Адельгейды".  Я  взял  и  тотчас  приметил,  что  на  одной конфете
серебряным карандашиком было нацарапано: "А Серафина?" Кровь закипела в моих
жилах, я взглянул на Адельгейду; она посмотрела на меня с чрезвычайно хитрым
и лукавым  видом, взяла стакан и сделала мне знак легким наклонением головы.
Почти невольно я еле слышно  пробормотал:  "Серафина",- взял стакан и  одним
духом осушил его. Взор мой  был устремлен к Серафине, я заметил, что и она в
эту  минуту  выпила  свой  стакан  и  ставила  его  на  стол  -  взоры  наши
встретились, и какой-то  злорадный  демон шепнул  мне на ухо: "Несчастный, -
ведь  она  любит  тебя!" Кто-то из гостей встал и, следуя северному  обычаю,
провозгласил  здоровье хозяйки дома,- стаканы ликующе зазвенели.  Восторг  и
отчаяние  разрывали мое сердце, вино горело во  мне, все закружилось  вокруг
меня;  казалось,  я  должен  был на  глазах у  всех броситься к  ее ногам  и
испустить дух!  "Что с вами, приятель?"  Вопрос моего соседа образумил меня,
но  Серафина  исчезла.  Встали  из-за  (*65)стола.  Я  хотел  удалиться,  но
Адельгейда задержала меня, она говорила  бог весть о чем - я не слышал ее, я
не понимал ни слова. Она взяла меня за  руки и с громким смехом крикнула мне
что-то в  ухо.  Меня словно поразил столбняк - я был нем  и  недвижим. Помню
только,  что  наконец я машинально  взял из рук  Адельгейды  рюмку  ликеру и
выпил, что  я очутился один  у  окна, что я  опрометью бросился вон из залы,
сбежал с лестницы и  устремился в лес.  Снег валил  хлопьями, сосны стонали,
гнетомые  бурей; как  безумный носился  и скакал я по лесу,  смеялся и  дико
вскрикивал:   "Гей!   Глядите,  глядите,  как  черт  тешится  с  мальчишкой,
захотевшим  отведать  запретного плода!" Кто  знает, чем  кончилось  бы  мое
исступленное  беснование,  когда б я вдруг  не услышал,  что  в  лесу кто-то
громко кличет меня по имени. Метель меж тем улеглась; из разодранных облаков
светил ясный месяц; я  заслышал  лай  собак  и увидел темную фигуру, которая
приближалась ко мне. То был старый егерь.
     - Э-ге-ге, дорогой барчук, - начал он, - вы,  стало быть, заплутались в
такую вьюгу; господин стряпчий вас ждет не дождется.
     Я молча пошел за стариком. Деда я нашел в судейской зале за работой.
     - Ты поступил умно,- крикнул он мне,- очень умно поступил, что прошелся
на  свежем воздухе,  чтобы  охладить свой пыл! Не пей так много вина, ты еще
слишком молод. Это негоже.
     Я не проронил ни слова и молча сел за письменный стол.
     -  Да  скажи,  пожалуйста,  любезный  тезка,  что надобно  было от тебя
барону?
     Я  рассказал  все и в  заключение объявил,  что не  намерен браться  за
сомнительное лечение, предложенное бароном.
     - Да и не придется,- перебил меня  старик,- потому что завтра чуть свет
мы  отсюда  уедем, милый  тезка! Так  оно  и  случилось, я больше  не  видел
Серафины!  Едва  прибыли  мы  в  К., дедушка стал  жаловаться,  что  трудное
путешествие  утомило  его,  как   никогда   раньше.  Угрюмое  его  молчание,
прерываемое лишь ворчливыми выходками, свидетельствующими  о самом  скверном
расположении  духа,  предвещало  возвращение  его  подагрических  припадков.
Однажды меня  спешно позвали к  (*66)нему;  я нашел старика распростертым на
постели, без  языка,-  его  поразил удар; в сведенной  судорогой  руке  было
зажато  скомканное  письмо. Я  узнал почерк эконома из Р...зиттена, но был в
таком большом  горе, что не посмел взять письмо из рук деда; я не сомневался
в  скорой его  кончине. Но,  прежде чем  пришел лекарь,  в жилах моего  деда
забилась  кровь, и на  удивление кряжистая натура  семидесятилетнего старика
поборола  смертельный приступ; в  тот же  день  лекарь объявил,  что он  вне
опасности.
     Зима   в  том  году  была  суровее,  чем  когда-либо,  за   ней  пришла
непогодливая хмурая  весна,  так что не столько постигший  его удар, сколько
усилившаяся от дурного климата подагра надолго приковала его к одру болезни.
Старик решил удалиться от дел. Он передал свой нотариат другому стряпчему, и
таким  образом  я  потерял  всякую  надежду  когда-нибудь  снова  попасть  в
Р...зиттен.  Старик  принимал  только  мой  уход;  только я один занимал его
рассказами, мог развеселить его. Но даже в те  часы, когда он  не чувствовал
боли и к нему возвращалась прежняя его веселость, когда не было недостатка в
соленых  шутках,  даже  когда мы заводили речь о приключениях на охоте и я с
минуты на минуту ожидал, что  речь зайдет о  моем геройском  подвиге, как  я
охотничьим ножом уложил свирепого волка, - ни разу, ни разу не вспомнил он о
нашем  пребывании  в  Р...зиттене,  и  всякий поймет,  что я  по  совершенно
естественной  робости остерегался  наводить  его как  раз на эту  тему.  Мои
горестные заботы, мое беспрестанное  попечение о  старике  заслонили  в моем
воображении образ Серафины.  Но как только дед мой стал поправляться, со все
большей живостью вспоминалась  мне ослепительная минута в покоях  баронессы,
озарившая меня, как светлая, навсегда зашедшая для меня звезда. Случай снова
пробудил всю испытанную мною муку  и  в  то же время поверг  меня  в ледяной
ужас, словно явление из мира духов. Когда я однажды вечером открыл сумку для
писем, бывшую  со мною в Р...зиттене, из  вороха бумаг выпал  темный  локон,
перевитый  белою  лентою; я тотчас  узнал волосы  Серафины.  Но когда я стал
рассматривать ленту, то ясно увидел на ней след от капли крови.  Быть может,
Адельгейда,  в одну  из  минут безумного беспамятства,  овладевшего  мною  в
последний день тамошнего пребывания, и сумела подсунуть мне этот сувенир, но
(*67)откуда  эта  капля  крови?  Она  вселила  в меня  предчувствие  чего-то
ужасного и  возвела  этот  почти буколический  залог в жуткое  напоминание о
страсти, за  которую,  может быть,  заплачено драгоценной кровью сердца. Это
была та самая белая лента, что беспечно трепетала возле меня, когда я первый
раз  сидел рядом  с  Серафиной;  и вот теперь темная сила  сделала ее  вещей
приметой смерти.  Нет,  не  следует  юноше играть  оружием,  всей  опасности
которого он не разумеет!
     Наконец отшумели весенние грозы, лето  утвердилось  в  своих правах,  и
если  прежде  стояли  нестерпимые холода, то теперь,  в  начале  июля, стала
донимать нестерпимая жара.  Дед заметно окреп и  начал,  по своему  прежнему
обыкновению,  выходить  гулять в  сад, расположенный  в  предместье. Однажды
тихим теплым вечером сидели мы в благоуханной жасминовой беседке, старик был
необыкновенно  весел и притом без саркастической иронии,  а необычно кроток,
почти что мягкосердечен.
     - Тезка, - заговорил  он, - не знаю, что это нынче  со мною, мне как-то
особенно  хорошо,  чего  давненько  не бывало;  меня  словно проницает всего
электрической теплотой. Сдается мне: это предвещает близкую кончину.
     Я старался отвлечь его от таких мрачных мыслей.
     - Оставь, пожалуйста, тезка,- сказал он,- я уже не жилец на этом свете,
а мне еще надлежит исполнить перед тобой одну обязанность! Вспоминаешь ли ты
иногда осень, проведенную нами в Р-зиттене?
     Вопрос старика словно молния  поразил  меня,  но, прежде чем я собрался
ответить, он продолжал:
     - Небу было  угодно, чтобы ты  необычным образом появился там  и против
всякой воли был впутан  в сокровенные тайны этого  дома. Теперь пришло время
узнать  тебе  все.  Нередко доводилось  нам,  тезка, говорить о таких вещах,
которые ты  скорее  предчувствовал, нежели  постигал.  Природа  символически
представляет круг человеческой жизни в  чередовании времен года. Так говорят
все,  но  я  рассуждаю  об  этом  иначе. Весенние туманы  застилают,  летние
испарения покрывают дымкой,  и  только в чистом эфире осени  явственно виден
далекий ландшафт, пока наконец все земное бытие не скроется во мраке зимы. Я
полагаю, что только в ясновидении старости отчетливо раскрывается господство
непостижимых  сил.  Старости   дозволено  узреть   обетованную  землю,  куда
начинается  странствование после  временной  нашей  (*68) смерти.  Как  ясно
представляется мне теперь темное предопределение, тяготеющее  над тем домом,
с коим я был  связан  узами  более крепкими, нежели те, что дает  родство. С
какою стройностью открывается  все умственным моим очам. Однако  ж,  как  бы
отчетливо  ни предстало  все это  моему взору, я не в силах  изъяснить  тебе
словами  самое существенное, да и язык человеческий не сможет этого сделать.
Выслушай,   сын   мой,   то,  что  я  сумею   пересказать  тебе   лишь   как
достопримечательную  историю!  Глубоко   запечатлей   в  сердце  своем,  что
таинственные  отношения,  в  которые  ты, быть  может, и  не  по  своей воле
отважился вмешаться, могли погубить тебя! Однако ж!.. Это все миновало!
     Историю Р...зиттенского майората, которую поведал мне мой дед, я  храню
в своей памяти  так верно, что могу пересказать ее почти теми же словами (он
говорил о самом себе в третьем лице), как слышал от него самого.
     В бурную осеннюю ночь 1760 года всю челядь Р...ттена пробудил ужасающий
удар; казалось,  обширный  замок  рушится, превращаясь  в груду  развалин. В
мгновение  ока   все  повскакали  с  постелей,  зажгли  свечи,  запыхавшийся
дворецкий с помертвевшим  от испуга и ужаса  лицом  прибежал  с  ключами; но
каково было  удивление всех, когда  среди мертвой  тишины,  в которой жутким
эхом отзывался каждый  шаг и разносился визгливый скрип с  трудом отпираемых
замков, прошли по неповрежденным коридорам и залам. Нигде не заметно было ни
малейшего  разрушения.  Мрачное  предчувствие  зародилось  в   душе  старого
дворецкого.  Он  поднялся наверх  в  большую  рыцарскую залу, где  рядом,  в
боковом   покое,  обыкновенно   спал   Родерих  фон   Р.,  когда   занимался
астрономическими  наблюдениями.  Между   дверями  этого  покоя   и  другого,
соседнего с ним,  была проделана дверца; через нее тесным переходом попадали
прямо  в астрономическую  башню.  Но  едва  Даниель (так  звали  дворецкого)
отворил эту  дверцу,  как буря с  отвратительным воем и свистом засыпала его
щебнем и мусором, так  что он в ужасе отпрянул и, выронив подсвечник, отчего
все свечи с треском погасли, громко вскричал:
     "Боже праведный! Барона задавило!" В ту же минуту  послышались жалобные
вопли, доносившиеся из опочивальни барона. Даниель застал там всех остальных
слуг, (*69)собравшихся вокруг тела своего господина. Они нашли его сидящим в
большом   изукрашенном   резьбой   кресле,   одетым   тщательно   и   богаче
обыкновенного, со  спокойной серьезностью на  неповрежденном лице, словно он
отдыхал  после  важных  трудов.  Но  то  была  смерть, в  которой  он  обрел
успокоение.  Когда занялся день,  увидели, что верх башни обвалился; большие
каменные плиты проломили потолок и пол астрономической обсерватории и вместе
с толстыми балками  с удвоенной силой рухнули на  нижние своды,  пробили их,
увлекая за собой часть замковой стены и узкой лестницы. Из залы нельзя  было
ступить ни шагу за маленькую дверцу, не подвергая себя опасности провалиться
в пропасть, по крайней мере на восемьдесят футов.
     Старый  барон предвидел свою смерть почти час в  час  и известил о  том
своих сыновей. И вот уже на другой день в Р...зиттен прибыл старший его сын,
а тем самым владелец  майората барон Вольфганг фон Р. Получив роковое письмо
и полагаясь на предчувствие своего старого отца, он тотчас покинул Вену, где
как раз находился, путешествуя, и поспешил в Р...зиттен.
     Дворецкий обил черной материей большую залу и  положил старого барона в
том самом платье, в каком он  был найден, на великолепную парадную  постель,
расставив  вокруг   высокие  серебряные  подсвечники  с  горящими   свечами.
Вольфганг безмолвно  взошел по  лестнице, вступил в залу и остановился возле
тела  отца. Так стоял он, скрестив руки на груди, и, насупив брови, мрачно и
оцепенело смотрел на  бледное  лицо отца. Он был похож на статую, ни  единой
слезы не проронили его очи.  Наконец он  почти судорожно простер  к мертвецу
дрожащую  правую руку  и  глухо  пробормотал: "Неужто звезды принудили  тебя
сделать  несчастным сына,  которого ты так  любил?" Заложив руки за  спину и
отступив  несколько   назад,  барон  возвел  очи  и,  смягчив  голос,  почти
растроганно сказал:  "Бедный обманутый  старик!  Вот и  кончился масленичный
карнавал  с  его  мишурными обольщениями.  Теперь  ты познаешь,  что здешнее
скудно отмеренное нам достояние не имеет  ничего общего с надзвездным миром.
Какая воля, какая сила простирает свою власть  за гробом?" -  Барон умолк на
несколько секунд, потом вскричал с горячностью: "Нет, нет, ни единой крупицы
своего земного счастья, на которое ты посягаешь, я  не  отдам в угоду твоему
(*70)упрямству",- и с этими  словами он вынул из кармана сложенную бумагу и,
взяв ее  двумя  перстами,  высоко  поднял к стоявшей  у  изголовья покойника
горящей свече. Занявшись от  свечи, бумага ярко вспыхнула, и,  когда отблеск
пламени затрепетал на лице  умершего, казалось,  мускулы  его зашевелились и
старик  беззвучно  вымолвил  какие-то слова, так что  стоявших поодаль  слуг
объяли страх и оторопь. Барон спокойно кончил свое дело и тщательно затоптал
последний клочок бумаги, который уронил горящим на пол. Потом еще раз бросил
на отца мрачный взор и торопливыми шагами вышел из залы.
     На  следующий день Даниель доложил барону о недавнем обвале  башни и  с
чрезвычайным многословием описал, как все обстояло в  ту  ночь, когда опочил
его  блаженной памяти  старый  господин,  заключив тем, что  было  бы весьма
уместно  тотчас  же  приступить  к  восстановлению башни, ибо когда она  еще
больше разрушится,  то весь замок,  хотя и не обвалится,  но может потерпеть
большое повреждение.
     -  Восстановить  башню? - набросился барон  на  старого  слугу,  гневно
сверкая очами.- Восстановить башню? Никогда! Разве ты не видишь? - продолжал
он более спокойно.- Разве ты не видишь, что башня не может обрушиться просто
так, без особой к тому причины? Что, ежели мой  отец сам  пожелал уничтожить
это зловещее  место, где он волхвовал по звездам? Что, ежели он сам придумал
такое  устройство,  чтобы в любое время,  когда он того пожелает, произвести
обвал башни и  таким  образом разрушить все, что в ней находилось? Но что бы
там  ни было,  по  мне, обвались хоть весь замок!  Неужто ты думаешь, что  я
забьюсь в