очинять к себе в мастерскую или чаще домой,  то есть к
Диане,  в старый свой кабинет, где жили все его привычки. Здесь выгля-
дело все по-прежнему. И дни рождения, и другие дни, событиями не отме-
ченные,  собирали, как и встарь, полный дом людей, и хозяйка была, как
всегда, на высоте, и хозяин, как всегда, на месте.
   А работалось все труднее.  Кто это из  поэтов  отвечал  на  вопрос,
трудно ли сочинять стихи: "Совсем нетрудно, нет ничего проще, если те-
бе их кто-то диктует,  и - совершенно невозможно, если не диктует ник-
то"?  Так вот,  никто не диктовал,  как раньше. И были тому, наверное,
свои причины, и не в последнюю очередь та нервная жизнь, на которую он
себя добровольно обрек.  И так продолжалось не месяц, не два и не год,
и не было никаких сил разорвать  этот  круг:  там  оставалась  Наташа,
здесь Диана,  не терявшая бдительности, - стоило однажды не прийти но-
чевать домой, как последовало напоминание о контракте, на этот раз без
дипломатии, с криком и угрозами.
   А чего, собственно, он боялся?
   Он и сам не раз задавал себе этот вопрос.
   Какой-то, черт побери, контракт, какое-то нелепое завещание, оформ-
ленное, однако, по всем правилам, и все эти безумные разъезды с непре-
менным  возвращеньем к жене,  которая уже и не жена,  - с какой стати?
Какой такой властью над ним могла обладать эта маленькая женщина,  ку-
пившая его волю,  его настоящую и будущую жизнь? Какие уж такие угрозы
могли держать его в тупом бессильном повиновении каждый день и час?
   Так он спрашивал себя постоянно и - не находил разумного ответа.
   Ну хорошо, ушел из семьи, подумаешь, какое дело. Мало ли людей раз-
водятся  с женами,  заводят вторые семьи,  производят на свет побочных
детей.  Вот у такого-то,  говорят,  целых двое - сын и дочь, сын в Ле-
нинграде,  студент консерватории. Ну и что же? Кто из нас не грешен, в
конце концов!
   Пожалуйста, греши на здоровье. Только без скандала.
   Скандал меняет дело.  Скандал - это скандал. Ответственность, пере-
ложенная на плечи других.  Письмо в инстанции, которому нельзя не дать
хода. Жалоба, на которую кто-то обязан реагировать. Письмо ставится на
контроль. Доложите о принятых мерах.
   В этот  раз тебе ничего не будет.  Пожурят и отпустят с миром.  "Ну
что ж ты,  брат,  - скажет куратор Василий Васильевич,  - не мог с ней
договориться?  Такие вещи надо решать дома.  Как ее хоть зовут-то, эту
красотку? Ну, ты даешь!"
   Вот и все, казалось бы. "Что там у вас в семье, Аркадий Аркадьевич?
Вы уж, пожалуйста, разберитесь. Не подводите нас".
   Это - уже на "вы" - сама Екатерина Дмитриевна.  Строга,  говорят, в
этих вопросах.  "Разберитесь". - "Хорошо, Екатерина Дмитриевна, попро-
бую".
   И только-то!
   Но уже на ближайшем пленуме, в сентябре, тебя под благовидным пред-
логом или вовсе без объяснений, автоматически, лишают должности, выво-
дят из игры.  "Что случилось? - шепчутся коллеги. - За что его так?" А
ни за что,  братцы. Без всяких формулировок. "Есть предложение освобо-
дить".
   А тут как раз конгресс в Париже,  вагнеровские дни в Байрейте, юби-
лей Сибелиуса в Хельсинки.  И все это уже без тебя. И Отто Хагер будет
растерянно  спрашивать у нового главы делегации,  Отто Хагер,  великий
дирижер,  душа лейпцигского Гевандсхауза,  - растерянно:  "А где Арка-
дий?" - "Он,  к сожалению, не совсем здоров". - "Надеюсь, ничего серь-
езного?"
   А уж как воспрянут завистники! И чем это еще обернется, можно толь-
ко гадать.
   Воображение подбрасывало варианты один страшнее другого,  но всякий
раз,  поразмыслив,  Фаустов говорил себе:  ну и что! подумаешь! велика
важность! - соразмеряя все эти ужасы с одной-единственной выгодой, ко-
торую он получал взамен, - свободой. И выходило так, что и великим От-
то  Хагером,  и  юбилеем Сибелиуса,  и еще чем-то,  и чем-то еще можно
вполне пожертвовать ради простой возможности жить  так,  как  хочется,
никого  и ничего не боясь.  Да и к тому же - времена менялись,  прежде
суровые нравы заметно мягчели - живи сам и давай жить другим;  уж и не
слышно было,  чтобы парткомы возвращали мужей обманутым женам... А что
касается завещания,  то его можно было запросто и аннулировать, переи-
начить, написать новое, пока ты жив, - как ему такое не пришло в голо-
ву? В общем, выходило, что и пугаться-то особенно нечего.
   Но это - теоретически. Это - пока рассуждаешь, а как доходит до де-
ла...
   Вот что такое страх.  Казалось бы, изложены все доводы, но остается
еще самый последний: холод, проходящий по спинному хребту ни с того ни
с сего, без причин. Вы входите в темную комнату - кого и чего вы вдруг
испугались? Разбойников? Привидений? А ничего. Темноты.
   Так он и жил.
   В Лиховом переулке спрашивали с тревогой, почему он кашляет, давали
с  собой  таблетку  -  принять на ночь,  заставляли поддеть под пиджак
шерстяной жилет (благо часть его вещей была здесь).  Лежа с ним  среди
дня,  - а когда ж еще? - Наташа выслушивала все его признания, вопросы
и жалобы,  она умела слушать и не давала советов,  чаще  всего  просто
соглашаясь и жалея его.  Кто бы мог подумать, что он, Аркадий Фаустов,
баловень и счастливчик,  будет нуждаться в простой  бабьей  жалости  -
чтобы вот так уткнуться носом ей в шею и затихнуть и чтобы она гладила
ладонью его лысую макушку:  ах ты,  мой бедненький...  Кому это объяс-
нишь?  Друзья-приятели седели,  полнели,  но не сдавались,  особенно в
летний сезон, отправив на отдых домочадцев; приходилось что-то выдумы-
вать для них: не могу, болен, зан нят, - встречая печально-насмешливые
взгляды...
   В композиторском доме на Неждановой все шло своим чередом: телефон-
ные звонки,  визиты,  застолья.  Уж теперь-то Диана Сергеевна особенно
заботилась о лице семьи, приглашая гостей и почаще, чем раньше, и чис-
лом поболее.  И достаток в доме не иссякал, а, можно сказать, приумно-
жался.  Купили вторую машину, ныне уж и сама хозяйка пожелала сесть за
руль - а что, почему бы и нет? Подвернулась подходящая мебель для дома
в Гульрипши,  снарядили контейнер, отправили. И все это, конечно, она,
Диана, а кто ж еще? Ее энергия, теперь еще как бы и удесятеренная. Ар-
кадий с любопытством наблюдал за этими хлопотами,  иной раз посмеивал-
ся: "Умножаешь наследство!" - и она спокойно улыбалась в ответ.
                                        8
   Смех смехом,  а ведь она, пожалуй, и впрямь рассчитывала на это за-
вещание, то есть ждала его смерти, а как иначе, и мысль эта, что твоей
смерти  хотят  и  ждут и где-то тикает часовой механизм,  отмеривающий
твои дни,  - мысль эта, до сих пор отвлеченная, книжная, все сильнее и
уже  впрямую  овладевала Фаустовым,  обдавая его ледяным,  мистическим
ужасом.  Он никогда раньше не был мнительным; помнится, они в компании
веселились  по поводу друга-режиссера,  имевшего привычку хвататься за
разные части тела с жалобами,  что здесь, мол, у него колет, а тут бо-
лит,  и как раз Аркадий уморительно копировал друга,  прикладывая руку
то к грудной клетке,  то к заднице.  Теперь он сам иногда - не то чтоб
прикладывал руку,  а все же прислушивался к своему организму,  пытаясь
выследить то здесь,  то там недремлющую адскую машину. Ничего не боле-
ло.  Как-то однажды защемило сердце, но выяснилось, что это всего лишь
мышечная боль, простуда. Это, оказывается, легко устанавливается: таб-
летку под язык,  и если не проходит,  то, значит, не сердце, вот и вся
премудрость.
   Но когда-то же это должно начаться? Когда?
   Он стал ступать по земле осторожнее,  избегая резких движений. Он и
раньше знал меру в пьянстве,  говоря о себе: "Я не по этой части", - а
нынче уж и вовсе стал пить глоточками. Впрочем, коньяк, говорят, поле-
зен для сосудов...
   Проклятое это завещание висело над ним,  здоровым, зловещим призра-
ком, приговором, ожидающим исполнения.
   Когда?
   Однажды весенним днем он ехал на работу в Союз,  сам за рулем своей
"Волги", и решил завернуть по дороге в поликлинику, благо крюк неболь-
шой и времени до заседания оставался час - достаточно, чтобы заехать и
показаться врачу,  если тот на месте.  Врач оказался на месте - симпа-
тичная блондиночка с красивой грудью и длинными ногами,  из тех,  кого
он в былые времена не пропускал. "Раздевайтесь, - сказала блондиночка.
- Что-то я вас не помню. Какие жалобы?"
   Жалоб у Аркадия Аркадьевича не было, но, как бы в оправдание своего
визита, он показал на сердце: вот, иногда...
   - Не  надо  показывать на себе,  - заметила врачиха,  не отвечая на
взгляды Аркадия Аркадьевича. - Ложитесь. Расслабьтесь, пожалуйста.
   Волосатая грудь Фаустова не произвела на нее впечатления,  без при-
менения оставались и взгляды;  она проделала все,  что положено, сняла
кардиограмму и,  повертев в руках бумажную ленту,  с этой же лентою  в
руках и удалилась, влача ее за собой, как серпантин.
   Через несколько  минут Фаустов держал ответ уже перед целым синкли-
том ее коллег, набежавших неизвестно откуда.
   - Что вы чувствовали, какую боль?
   - Никакой боли.
   - Может быть, в плече?
   - Да нет же.
   - Но что-то же вас к нам привело,  - продолжал старший по возрасту,
в колпаке, - какие-то ощущения, не правда ли?
   - Никаких ощущений.
   - Вот так-таки взяли и приехали сами?
   - Как видите.  А в чем,  собственно, дело? - поинтересовался в свою
очередь Фаустов.
   - А в том дело,  милейший, что у вас инфаркт... Нет уж, не вставай-
те, лежите. Вы как сюда приехали, на чем?
   - На машине.
   - Ключи,  пожалуйста. И телефончик. Есть дома кто-нибудь - отогнать
машину?
   - Зачем?
   - Как зачем? Не бросите же ее здесь.
   - А я, значит, что же... - дрогнул Фаустов.
   - А вы - на "скорой",  на чем же еще...  Ты позвонила, Танечка? Это
что,  первый у него?..  Лежите,  пожалуйста, смирно. Головку ему повы-
ше... Вот видите, как удачно. Подгадали, можно сказать...
   - И то правда,  - усмехнулся Фаустов,  уже чувствуя,  как  холодеет
спина...
   Месяц после этого он провалялся в больнице,  еще месяц провел в са-
натории,  аккуратно вышагивая по мокрым дорожкам положенные километры.
Первые дни на больничной койке, в реанимации, он был почти уверен, что
помрет. Должно же наконец завещание вступить в законную силу. Помирать
не  хотелось.  Если выживу,  осторожно думал он,  начну вести здоровую
жизнь.  И прежде всего надо будет разобраться с женщинами. Он наблюдал
их весь первый месяц,  одну и другую, обе были здесь, поблизости - На-
таша почти ежедневно, да и Диана тоже. Вот уж подходящий случай им на-
конец подружиться, что ни говори.
   Сами они,  вероятно,  были другого мнения. Наташа в первый же день,
как только ее к нему пустили,  заявила Фаустову:  "Не бойся, все будет
хорошо. Я тебя вытащу, пусть не надеется". Это надо было понимать так,
что Диана надеется на его смерть,  а Наташа в пику ей не допустит это-
го. Сама Диана от комментариев великодушно воздерживалась, лишь иногда
вставляя реплику вроде:  "Эта курица уже  приходила?"  -  или  просто:
"она",  чаще - "она". И, честно говоря, непохоже было, чтобы Диана то-
ропилась с наследством,  скорее наоборот: она со всей своей безжалост-
ной энергией - уж если что задумала - подняла на ноги врачей, задарила
сестер и нянечек - не для того же, чтобы они его уморили. Привезла од-
нажды и профессора,  мировое светило, после чего Фаустову слегка поме-
няли таблетки - что-то отменили, а что-то, наоборот, добавили. Сам Ар-
кадий Аркадьевич по свойству характера уже воспрял духом, шутил и заг-
лядывался на женщин.
   Он вернулся помолодевший,  со свежим загаром от весеннего солнца, с
вернувшейся  прежней  походкой;  позвонил из дому Наташе,  а на другой
день с утра отправился к ней. Жизнь продолжалась.
                                        9
   А между тем наступала развязка,  и пришла она неожиданно  для  всех
героев этой истории.  Аркадия Фаустова все-таки отрешили от должности.
И не по доносу зловредной Дианы,  и не по воле  расчетливого  куратора
Василия Васильевича или его строгой начальницы,  ибо и сам Василий Ва-
сильевич в то же самое время,  всего несколькими днями позже,  лишился
своего  кресла,  с начальницей же Екатериной Дмитриевной это произошло
еще раньше. Скажем одним словом, точнее, одной фразой: наступала эпоха
перемен.
   Случилось так,  что кроткий Союз музыкантов, до сих пор еще никогда
никому не доставлявший хлопот,  вдруг в одночасье громогласно  восстал
против собственного руководства,  пожелал заменить его сверху донизу и
тут же проделал это посредством тайного голосования.  Ох уж это тайное
голосование, сколько раз в истории оно являло нам свои хитрые подмены,
когда сиюминутное настроение зала,  кем-то подогретого,  выдавало себя
за  законную  волю  большинства.  Это  уж потом несчастное большинство
спросит себя,  почему оно в тот момент проголосовало так, а не этак, и
начнет,  как водится,  искать виноватых.  В нашем случае все произошло
мгновенно,  в течение одного дня.  Чье-то выступление, имевшее успех у
зала,  и - пошло, покатилось. Вот уж и Союз музыкантов плох, и руково-
дители его бессильны и покорны,  и шкала ценностей  перевернута:  пос-
редственность  процветает,  а талант в загоне.  А уж тут недалеко и до
требования сместить верхушку, и смотрите, как рукоплещет зал, а в осо-
бенности галерка!
   Пожалуй, наибольший успех в этот день выпал на долю Валерия Бровки-
на.  Непризнанный гений оказался страстным оратором.  Уж он-то  крушил
направо и налево, больше, впрочем, направо, не обойдя и своего поклон-
ника и благодетеля Аркадия Фаустова, беспринципного соглашателя и кон-
формиста,  по его словам.  Кто-то вякнул в защиту Аркадия Аркадьевича,
как человека благожелательного и доброго,  но защита на таких собрани-
ях, как уже не раз замечено, успеха не имеет.
   Потом говорили,  что это был заговор.  Вряд ли. Еще говорили: бунт.
Вот это скорее.  Бунт - против кого,  против чего?  Не против же Союза
музыкантов и его лидеров, пусть даже зажравшихся. Не их же освистывала
галерка. А кого?.. Вот то-то же. Время еще не пришло. Оно начиналось.
   На другой же день с утра Аркадий Аркадьевич под сочувственными взо-
рами секретарш и с беспечной улыбочкой на лице выгребал свое имущество
из ящиков стола,  за которым провел годы.  Все к лучшему,  говорил его
вид.  Хватит. Пусть теперь пашут другие, кто помоложе, а я на них пос-
мотрю.  Вот Валерий Бровкин, Валерий ...как его? Андреевич? Никогда не
знал отчества. Вот пусть теперь - Валерий Андреевич. Желаю успеха.
   Валерий Андреевич  не замедлил явиться.  Протянул руку,  заглянул в
глаза.  Он всегда заглядывал в глаза.  "Не обижайтесь, Аркадий Аркадь-
евич,  не держите зла.  А впрочем, вы человек не злопамятный, контакт-
ный, мы это всегда ценили".
   Вот так оно все разом и совершилось - то, чем грозила Фаустову Диа-
на,  и  что было предметом торга между ними,  и было,  если вспомнить,
постоянным ужасом, кошмаром и проклятьем всей его жизни. Так вот, ока-
зывается, легко и просто, без наркоза.
   А сколько  сразу объявилось сочувствующих,  надо же.  Телефон - до-
поздна.  Любят у нас обиженных,  что ни говорите.  Аркадий Аркадьевич,
дорогой, держитесь, мы с вами... Держись, друг, эти сволочи экстремис-
ты ненадолго захватили власть,  вот вспомнишь мое слово!.. А хоть бы и
надолго, мне-то что до этого, я теперь свободный человек...
   Меру своей свободы ему еще предстояло узнать и оценить.  Недели че-
рез две после его отставки позвонил приятель:  что там у тебя, в Боль-
шом? Почему вдруг замена?.. И впрямь - замена. Черным по белому. Вмес-
то ранее объявленной оперы Фаустова - Россини, "Севильский цирюльник".
Хорошо, хоть Россини.
   Позвонила туда Диана.  Инкогнито,  не назвавшись:  что случилось? А
ничего,  замена. Понятно, что замена, - почему? Болен кто из солистов?
Никто не болен. А что ж тогда? А ничего. Снято с репертуара.
   Фаустов стоял рядом, за ее плечом. Она положила трубку и обернулась
к нему с выражением как бы вопроса, недоумения: что происходит?
   И это ее выражение вдруг развеселило Фаустова.  Она, видите ли, еще
не поняла,  что происходит. А то происходит, что - все, конец, финита!
Ты проиграла,  моя дорогая!  Хрен тебе что обломится! Вот так! Мы сво-
бодны! Что? Все еще не поняла?
   Его разбирал смех. Он смотрел на нее со злорадством, с наслажденьем
победителя, как если б сам это все подстроил: вот же тебе! - смотрел и
смеялся,  заливался смехом,  погибал от хохота,  ржал и не мог остано-
виться.
                          10 (Десять лет спустя. Эпилог)
   Имя и дело Аркадия Фаустова сегодня,  пожалуй, уже забыты. Произве-
дения, как это часто бывает, не пережили творца; автор оказался долго-
вечнее своих созданий. Итак, Аркадий Фаустов по-прежнему жив. Находит-
ся он в настоящий момент за границей, как и многие известные наши соо-
течественники,  довольно послужившие делу культуры и прогресса здесь и
отправившиеся с той же миссией туда.  По слухам, Фаустов нашел приют в
Израиле, обнаружив к тому основания в своей родословной, о чем прежде,
разумеется,  не было речи.  В музыкальном мире не знают, занимается ли
он там по-прежнему композицией,  преподает ли где-нибудь в музыкальной
школе или вовсе сменил род занятий, что также не исключено.
   Жена его Диана живет в Москве, открыла косметический салон и, гово-
рят,  преуспела на этой стезе. Недавно видели ее интервью по телевиде-
нию.  В  газете "Коммерсантъ",  в разделе светской хроники,  имя Дианы
мелькает иногда в ряду других известных имен в связи с очередным  вер-
нисажем  или  презентацией.  Живет  Диана в том же доме на Неждановой,
мастерская Фаустова на Пресне сдана  иностранцам,  дача  в  Перхушкове
продана, говорят, еще при Фаустове, и деньгами якобы они распорядились
поровну,  каждый в своих видах. Дом в Гульрипши разграблен и сожжен то
ли абхазами, то ли грузинами во время недавней войны. Что касается ос-
новной части завещания - авторских прав,  то вопрос этот отпал сам со-
бой, так как автор жив, а произведения не исполняются.
   Наташу Королеву  видели недавно в Москве,  из чего можно заключить,
что за границу с Фаустовым она не поехала, о причинах можно лишь стро-
ить догадки.
   Союз музыкантов  все еще существует,  руководимый кем-то из малоиз-
вестных деятелей среднего поколения.  Часть его помещений, в том числе
и бывший кабинет Фаустова,  отданы под офис коммерческому банку. В ос-
тавшихся комнатах функционируют те же старые сотрудники, главным обра-
зом женщины.  Валерий Бровкин пост свой оставил,  живет большей частью
за городом,  на даче,  полученной в первый год пребывания у власти. По
слухам, пьет.
   Куратор Василий Васильевич давно на пенсии.  Его часто видят на му-
зыкальных премьерах,  страсть к искусству осталась. Он исхудал, высох,
ходит в старом,  некогда парадном шерстяном костюме,  тщательно выутю-
женном. Встречая бывших своих подопечных, радуется им, подходит сам, и
те радуются ему в ответ,  как родному. Он, кстати, всех их выспрашива-
ет:  а где Аркадий? что Аркадий? - и не может получить вразумительного
ответа.
   Имя Аркадия, а то вдруг и что-то из его сочинений все же еще всплы-
вают порой и в наши дни.  Если кто видел по телевидению толпу на Теат-
ральной площади,  бывшей Свердлова,  в день 7 ноября,  старых женщин и
мужчин, словно из кинохроники былых лет, с красными флагами и транспа-
рантами в твердых руках, - то там можно было услышать и песню, которую
они увлеченно пели хором,  и это была знаменитая в свое время,  все ее
помнят, песня-шлягер Аркадия Фаустова. Слова "шлягер", впрочем, еще не
было в ходу...
   А то вдруг еще знаменитый баритон,  народный  артист,  вспомнит  на
страницах печати, как его угнетали при советской власти и как, в част-
ности, заставляли петь в опере Фаустова, вызывали даже по этому поводу
в партком,  грозились не пустить за границу и он,  бедный,  должен был
согласиться.
   А совсем недавно имя композитора всплыло вот еще в какой связи. Не-
кая особа,  как говорится, не самого строгого поведения решила прос