ла-
виться в текущей литературе и разразилась книжкой под бесстыдным  наз-
ваньем "Дневник гостиничной шлюхи", описав в ней свои любовные приклю-
чения. Все в книге названо своими именами; разумеется, под собственны-
ми именами выступают и знаменитости,  с которыми автор делила постель,
а когда и письменный стол,  если дело происходило в кабинете.  Не  был
пощажен и Аркадий Фаустов,  чьи страсти расписаны автором во всех под-
робностях.  Но и эти откровения, представьте себе, не произвели сенса-
ции;  книга  мирно лежит себе на столиках в подземных переходах.  Кого
сейчас чем удивишь?..
                                 Лев и Екатерина
                                        1
   Что интересно:  мужа Екатерины Дмитриевны никто никогда  не  видел.
Поговаривали,  что она его прячет, и это было не так далеко от истины.
Вообще-то в кругу коллег Екатерины Дмитриевны если не специально  пря-
тали,  то, по крайней мере, не демонстрировали мужей, равно как и жен.
В этом кругу, как правило, семьями не встречались, в гости друг к дру-
гу не ходили, даже и в тех случаях, когда жили рядом. Но мы еще, пожа-
луй, вернемся к неписаным правилам этого круга, а сейчас - о муже Ека-
терины  Дмитриевны,  которого  как бы не было и который на самом деле,
разумеется, существовал, и не "где-то там", а у нее, то есть у себя, у
них дома. Все-таки тема эта время от времени возникала вокруг Екатери-
ны Дмитриевны:  когда присутствует красивая и еще относительно молодая
женщина,  вопрос  о предполагаемом спутнике жизни всплывает сам собой,
хотя бы из любопытства.  Предположить, что она в разводе или даже, до-
пустим,  замужем,  но несчастлива в браке, было решительно невозможно:
женщине на таких должностях полагалось быть  в  меру  благополучной  в
личной жизни.
   Итак, муж у Екатерины Дмитриевны действительно был,  имел место,  а
не высовывался не из одной только скромности,  но и по причинам  более
веским.  Он не был ни мидовским чиновником, ни главным инженером заво-
да, ни доцентом, как полагалось бы по рангу жены - то есть на должнос-
ти не столь видной,  чтобы затмевать супругу,  но и не такой, чтобы ее
компрометировать. Мужем Екатерины Дмитриевны был человек, нигде не ра-
ботающий, числящийся в каком-то полусомнительном профкоме литераторов,
что-то когда-то написавший или собиравшийся  написать,  одним  словом,
неудачник,  если не сказать хуже: диссидент. Звали его, как кто-то од-
нажды выяснил,  Львом Яковлевичем, что тоже наводило на размышления и,
во  всяком случае,  не вписывалось в стандарты.  Одним словом,  у этой
женщины при ее незаурядном характере и положении были  основания  если
не скрывать, то, во всяком случае, не афишировать свою семейную жизнь.
   А карьера у Екатерины Дмитриевны была не рядовая. Вы, конечно, зна-
ете этих женщин, вынесенных током событий на гребень общественной жиз-
ни - в президиумы съездов, в кабинеты, обитые светлым орехом, в черные
лимузины с солидными шоферами;  женщин,  созданных для государственной
работы, а может быть, этой работою и вылепленных: вы вступаете в каби-
нет, и перед вами блондинка лет между 40 и 50, стройная, с правильными
чертами лица, чуть постаревшая физкультурница с плаката, сменившая ку-
пальник на строгий темный костюм,  заколовшая волосы  на  затылке,  со
взглядом прямым и ясным - воплощенный идеал эпохи.
   Они такими  рождаются?  Становятся?  Судьба  выбирает  их или они -
судьбу?
   К моменту,  когда Екатерине Дмитриевне выпал ее жребий и она должна
была  сказать  "да" или "нет" и сказала "да",  она уже была женой Льва
Яковлевича.
   И здесь начинается наша история - повесть о любви и жертве.
                                        2
   Они встретились лет тридцать назад - да, уж почти тридцать - в под-
московном городке, в цехе текстильной фабрики, где Екатерина Дмитриев-
на,  тогда еще Катя, трудилась в должности поммастера, так это называ-
лось,  а Лев Яковлевич,  Лева, брал у нее интервью. Лева работал тогда
вне штата в комсомольской газете,  они с  фотографом  приехали  делать
"окно",  то есть фотоснимок в рамочке с текстом строк на сорок, и кра-
сивая физкультурница,  она же поммастера, трудовой маяк, студентка-за-
очница и все прочее,  оказалась образцовой моделью,  лучше не придума-
ешь. "Окно" имело успех, Леву похвалили на летучке, она стала получать
письма,  как водится;  ее заметили, - и не с этого ли началось то, что
последовало потом... А в тот день в прядильном цехе, расставаясь, Лева
ясно дал понять,  что она ему понравилась, он в этих случаях не терял-
ся: "Где и когда?" - "У меня уже есть парень", - без обиняков отвечала
Катя. Но Лева был не из тех, кого это могло смутить. На другой же день
он ей дозвонился,  на третий сводил ее в ресторан,  в кармане  звякали
ключи от квартиры приятеля - дело было летом.  Потом они оба говорили,
что влюбились друг в друга с первого взгляда - так  оно,  вероятно,  и
было...
   Все, что происходило дальше,  было следствием любви, сколь ни гром-
ко,  но это так.  Как все молодые люди его круга, Лева, конечно же, не
торопился с законным браком и некоторое время,  как водится, поманежил
Катю. Женился же он потому лишь, что не мог, оказывается, жить с ней в
разлуке, от встречи до встречи. Полюн бил - и женился. И привез Катю в
родительский дом, где она в конце концов понравилась. Потому что люби-
ла его. Вот такая история, такое начало.
   До Кати у Льва,  как она его называла, была еще одна жена, Лена, но
прожили недолго, год или полтора, и расстались потому, что Лена и осо-
бенно ее родители требовали от Левы стандартной жизни.  Папа Лены даже
устраивал его на приличную работу в одну редакцию. Лева там не ужился.
   От этого брака остался "Москвич" старой модели, на котором Лева ка-
тался до тех пор, пока не обзавелся, уже с помощью Кати, новой машиной
- он был автомобилист.
   У Кати от прошлой жизни осталась дочь Света.  Она росла у бабушки в
Балашихе. Отцом Светы был дагестанец, солдат; близ текстильного посел-
ка стояла воинская часть - ни о чем больше Лев Яковлевич не расспраши-
вал.
   Новая жена на удивленье легко, с полуоборота, как говорил Лев, вош-
ла в компанию его друзей, через день-другой была со всеми на "ты". Фи-
зики и лирики, бородатые гитаристы и альпинисты середины шестидесятых,
те,  кому в скором будущем предстояло стать знаменитыми,  отвалить  за
бугор или спиться,  как повезет,  в то время собирались чуть не каждый
вечер, один приводил другого, пели, пили и братались, и Левина кварти-
ра  в  отсутствие родителей была одной из тех,  куда могли нагрянуть в
любое время суток,  с бутылками в оттопыренных карманах, и молодая хо-
зяйка, новая Левина жена, всегда оказывалась на высоте.
   Тогда она еще не знала слова "однозначно",  а глагол "ездят" произ-
носила по-своему: "ездиют" - и кое-что еще в таком роде. Гостей это не
шокировало. Лев наедине давал ей уроки родного языка. "Буду твоим Пиг-
малионом", - говорил он смеясь и объясняя заодно, кто такой Пигмалион.
   Вытравить это "ездиют" ему до конца так и не  удалось,  и,  забегая
вперед,  скажем,  что простонародные речения,  этот ее "текстиль", как
говорил Лева,  сыграли свою роль в  дальнейшем  восхождении  Екатерины
Дмитриевны,  замечательно сочетаясь с элегантным костюмом, ниткой жем-
чуга на шее и запахом французских духов...
   Была одна слабость, которую знала за собой Екатерина Дмитриевна: ей
совсем нельзя было пить - ни грамма.  Непонятно,  по какой причине, но
пьянела она от одной рюмки, да как пьянела! В этом состоянии Лев видел
ее лишь несколько раз за все годы, и эти "разы" были кошмаром для обо-
их. Наутро Катя просыпалась виноватой, пришибленной, решительно ничего
не помня. "Ты дралась", - говорил ей Лев. Или - того хуже: "Ты лезла к
мужикам,  я тебя оттаскивал..." Вступив в должность, Екатерина Дмитри-
евна категорически отказывалась от всякого питья, и ей это удавалось.
   Неожиданная Катина  "карьера",  поначалу  еще скромная,  всего лишь
райком,  и тем не менее,  была встречена в компании Льва с  надлежащим
юмором, скорее как повод для шуток. К этому времени компания уже поре-
дела да и изменилась:  у друзей появлялись жены. Катя была по-прежнему
на  высоте как хозяйка;  к остротам в свой адрес (но главным образом в
адрес Левы как номенклатурного мужа) относилась терпимо и даже как  бы
поощрительно,  отвечая также шуточками, кстати сказать, вполне удачны-
ми.  Со временем,  однако,  юмор этот стал приедаться, а затем и вовсе
сделался неуместным. Катя стремительно росла на работе (это называлось
"расти") и,  как случается со многими из нас, начала уже и всерьез от-
носиться к тому, что поначалу было как бы игрою. Однажды и сам Лев был
грубо одернут,  когда при гостях попытался сострить по поводу жены-на-
чальницы. "Кончай хохмить, надоело", - сказала ему Катя, показывая ха-
рактер, и Лев удивился, но промолчал.
   Компания между тем собиралась все реже,  и кто знает,  что они  там
говорили  меж  собой  по поводу номенклатурного дома,  тем более что и
дом-то со временем поменялся:  Катя с Левой переехали на  новое  место
жительства,  с  двумя лифтами,  консьержем внизу и черными "Волгами" у
подъезда...
   А началось все в тот день,  когда в прядильном цехе появился  некий
товарищ из райкома,  Гусев Иван Иванович,  как он представился, и, по-
дозвав поммастера Катю Новикову,  ту, про которую "было в газете", за-
теял с ней ничего не значащий,  на первый взгляд,  разговор: как, мол,
живешь и какие планы на будущее. Другая бы на месте Кати подумала: не-
чего делать человеку,  пришел поболтать.  Или:  я ему нравлюсь, сейчас
начнет клеить (тогда уже было это слово). Но Катя своим природным хит-
рым чутьем с первой фразы угадала,  что к чему, а именно - в каком ка-
честве она нравится этому узкоплечему Ивану Ивановичу,  и уж  постара-
лась повести разговор так, чтобы не разонравиться.
   В тот раз предложение выглядело очень скромно: перейти с производс-
тва на профсоюзную работу,  из цеха в фабком, в кабинетик с заляпанным
столом и сейфом в углу - и с табличкой на двери:  "Председатель".  Для
этого требовалось еще одно усилие: "вступить в ряды", то есть в данном
случае  написать  под диктовку заявление на тетрадном листке,  что она
тут же и проделала.  Нет,  она,  конечно же,  не строила далеко идущих
планов.  Скорее всего новая должность,  не бог весть какая, устраивала
по причинам чисто бытовым, как мы их называем. Успела прикинуть: будет
лучше для дома, для мужа. Но и обещание товарища из райкома, брошенное
вскользь,  что-то вроде того, что "а там посмотрим" или "лиха беда на-
чало",  тоже не было пропущено мимо ушей. Иван Иванович ясно давал по-
нять,  что и впредь не оставит Катю своими заботами. Склонясь над тет-
радным листком и вырисовывая школьным почерком строчки заявления, Катя
Новикова уже понимала, на что идет. В тот день она выбирала свою судь-
бу.
                                        3
   Лев Яковлевич  Шустов не был на самом деле ни диссидентом,  ни даже
евреем,  однако нес в себе признаки и того и другого и уже  по  одному
этому нуждался в покровительстве и защите.  Внешность его была,  прямо
скажем,  не та, с какою в те времена можно было преуспеть на официаль-
ной ниве. Фамилия Шустов никого не убеждала, даже в некотором смысле и
раздражала.  Уж если у тебя нос с горбинкой и толстые губы, да и зовут
к тому же Львом Яковлевичем, так уж будь на здоровье каким-нибудь Шус-
терманом и нечего пудрить людям мозги. При том еще Лев Яковлевич обла-
дал неуживчивым, чтобы не сказать вздорным, характером, любил, как это
называется,  качать права, одним словом, не приживался ни в каком кол-
лективе,  повсюду  и всегда выговаривая для себя какую-то особую пози-
цию,  на что, как ему казалось, имел основания. Кроме того, он писал -
или,  по крайнем мере,  замыслил - некий капитальный труд жизни, фило-
софский роман.  Книгу жизни. Все остальное имело смысл лишь постольку,
поскольку  могло помочь осуществлению этой главной цели,  если хотите,
долга или даже, может быть, миссии.
   Но, чтобы осилить задуманный труд,  нужно было есть и пить, и, бро-
сив, теперь уж бесповоротно, постылую ежедневную службу, Лев Яковлевич
с отвращением брался за случайные заработки, халтуру, всякий раз кляня
себя за то, что разменивается.
   К тому же писательство, как частный промысел, вне официального ста-
туса,  было занятием подозрительным.  Нормальный писатель получает па-
тент  на профессию от общества и государства,  а если нет патента,  то
кто ты?  как тебя именовать и что ты там пишешь у себя в  каморке,  не
иначе  как пасквиль на нашу жизнь?  Только что прогремел процесс в Ле-
нинграде,  поэта отправили в ссылку за тунеядство, и никто из именитых
коллег не смог его защитить...  На Катю эти рассказы произвели впечат-
ление большее,  чем можно было представить. Человек в каморке нуждался
в защите. Чтобы кто-то здоровый и сильный, пользующийся доверием влас-
ти, прикрыл его своим крылом, отвел от него беды и угрозы. И не это ли
соображение - может быть,  даже инстинкт - заговорили в ней в тот час,
когда Катя сделала свой выбор?
   По крайней мере,  в дальнейшем,  когда карьера пошла на подъем, она
уже отдавала себе в этом отчет.
   С первых же дней ее нового поприща, теперь уже партийного, в райко-
ме, в Москве, Лев, по обоюдному их желанию - молчаливому уговору, ушел
в тень,  залег на дно,  как выразился однажды, в минуту откровенности,
он сам.  Было так, что он отказался пойти с Катей на какой-то там тор-
жественный вечер ("зачем я тебе там нужен?"),  и Катя не настаивала. В
другой раз она опять предложила и опять не настаивала,  в третий - уже
и не предлагала.  Случалось,  Лев подвозил ее утром на работу на своей
машине - служебной пока еще не было - и всякий раз останавливался мет-
рах в пятидесяти, за углом. Дальше она шла одна. Конспирация эта также
не обсуждалась,  все было ясно без слов.  Лев возвращался домой писать
роман, а Екатерина Дмитриевна поднималась к себе в кабинет, где созре-
вало, совершалось ее необыкновенное преображение.
                                        4
   Все происходило незаметно,  неслышно,  как бы само, помимо нее, без
ее участия.  Искусство как раз в том и заключалось, чтобы не проявлять
активности,  предоставив ход вещей его собственному теченью и  лишь  в
нужный момент оказываясь на месте.  Не суетиться,  не подталкивать, не
делать более того,  что положено,  никаких лишних телодвижений.  И еще
много всяких "не".  Не отмалчиваться, но и не выступать подробней, чем
нужно.  Не напрашиваться, но и не отказываться... Екатерина Дмитриевна
постигала  эти  тайны собственным шестым чувством,  но отчасти и с по-
мощью опытного наставника, человека, который однажды и, как оказалось,
надолго протянул ей свою руку.
   Звали его,  как  уже сказано,  Иваном Ивановичем Гусевым,  и был он
скромным инструктором райкома, пятидесяти пяти лет, то есть уже на из-
лете, с несостоявшейся карьерой и мудрыми мыслями о том, почему она не
состоялась.
   Тут и впрямь было над чем задуматься.  Жили два друга, два однокаш-
ника.  Пришли из армии в сельский клуб: Виктор баянистом, Иван киноме-
хаником. Оба поступили на заочный. Обоих выдвинули в райком, сначала -
комсомола, а там и повыше. Так и шли параллельно, в одной связке, пока
один из них не ушел в отн рыв - взяли в область, потом на учебу, так и
пошло. Иван до сих пор в райкоме, а Виктор... да, представьте, это он,
тот самый Виктор Сергеевич,  чьи портреты вы таскали  на  демонстраци-
ях...
   Надо сказать,  большой демократ. Как-то раз встретились с Иваном на
юбилее общего друга: приехал, не погнушался, охрана осталась на улице.
Иван ему - "вы",  "Виктор Сергеевич",  как положено. А тот - что бы вы
думали: брось, Иван, придуриваться, как, мол, тебе не стыдно!
   Вот так:  вместе начинали, и родословные одинаковые, и сказать, что
кто-то умнее, кто-то глупее... да ничего подобного. А вот поди ж ты!
   С тех  пор Иван Иванович в свободное от аппаратной работы время все
еще размышляет над этой загадкой.  Ну как вы объясните  сей  парадокс:
почему один,  а не другой,  в чем тут дело? Слепая фортуна? Да нет же.
Наверняка существуют какие-то особенности характера, скрытые от глаза.
Какое-то особое,  если хотите, вещество... фермент, гормон, как угодно
называйте - то, что есть у одного и чего нет у другого.
   Так и не найдя искомой формулы, Иван Иванович тем не менее угадывал
чутьем этот таинственный гормон, он же фермент, в других людях. И, на-
до сказать,  не ошибался. Так и на этот раз, когда взгляд его в первую
же минуту, еще там, в прядильном цехе, угадал Екатерину Дмитриевну.
   С того  дня  и до недавних пор ее вела от ступеньки к ступеньке все
та же невидимая рука Ивана Ивановича.
   В его покровительстве не было никакого расчета,  ни доли своекорыс-
тия,  ну разве некая мужская симпатия,  да и то слабо выраженная: Иван
Иванович был человеком скромным и держался правил (не это ли,  кстати,
и помешало ему в жизни?).  Был, пожалуй, некоторый спортивный интерес,
что-то подобное азарту тренера, выпускающего своих питомцев на беговую
дорожку... А может быть, где-то в глубине души он предчувствовал буду-
щее - день,  когда все еще в ранге рядового инструктора  запишется  на
прием  к  секретарю  горкома,  и недоступная начальница примет его без
проволочек и со всей возможной благосклонностью - усадит за приставной
столик,  сама напротив,  и они с доверием улыбнутся друг другу,  и он,
Гусев,  волнуясь,  изложит свою просьбу,  а она, Екатерина Дмитриевна,
тут же поднимет трубку телефона - об чем разговор!
   Это был уже другой кабинет, все другое: вкрадчивые трели телефонов,
еле слышные голоса,  неподвижная убаюкивающая тишина, которую не нару-
шит ни один резкий звук. Иван Иванович мог вспомнить, как сам когда-то
наставлял Екатерину Дмитриевну:  старайся в любом случае успокоить че-
ловека. Да и сейчас, перейдя вслед за ней на полушепот, он не преминул
снабдить свою питомицу одним-двумя полезными советами на разные случаи
аппаратной  жизни,  и  Екатерина Дмитриевна выслушала его,  как всегда
терпеливо и отзывчиво, на этот раз с улыбкой...
   А из просьбы Ивана Ивановича,  той, с которой он приходил, увы, так
ничего и не вышло.  Екатерина Дмитриевна снимала трубку еще и в другой
раз,  уже без него,  и может быть, даже в третий, и кто-то что-то обе-
щал,  куда-то "ушло письмо", но, видимо, так и не дошло... Кто думает,
что такие люди, как Екатерина Дмитриевна, из своих кабинетов управляли
жизнью,  тот  глубоко ошибается.  Жизнь управлялась,  да и управляется
совсем другими способами и другими людьми,  если вообще может быть уп-
равляемой...  Вот,  кстати, одна из истин, которые не умел понять Иван
Иванович Гусев, отчего и устарел раньше времени. Но это уж совсем дру-
гая тема...
                                        5
   Труд жизни между тем подвигался медленно;  романисты народ, как из-
вестно, усидчивый, и этого качества Льву как раз не хватало, если счи-
тать, что были все другие. Мешали также увлечения: сначала гитара, по-
том кактусы,  потом еще свечи различной конфигурации - Лев возил их из
Прибалтики;  потом чеканка грузинской работы,  а вскоре и иконы, соби-
ранью которых он отдавал немало времени.  Возвращаясь с работы, Екате-
рина Дмитриевна все еще заставала мужа за пишущей машинкой,  но случа-
лось,  что он просто дремал, обложившись газетами. Прошло время, и Лев
в  эти  предвечерние часы оказывался на кухне:  в нем прорезался новый
талант - кулинара.  Екатерина Дмитриевна,  а иногда и гости  -  старые
друзья  все  еще  хаживали  к ним - могли оценить его фирменные блюда,
иногда уж такие замысловатые,  что ни одна хозяйка не  догадалась  бы,
что из чего сделано.
   Каждое из новых увлечений встречалось, как ни странно, полным одоб-
рением жены.  Кажется,  ни разу за все годы Катя не упрекнула мужа  за
странный образ жизни.  Были ли у них вообще размолвки, взаимные обиды,
конфликты?  Да,