ример, для удобрения огорода.
   Песчаная коса еще какое-то время мерцала, протыкая пространство зали-
ва до горизонта, но потом полностью исчезала, уходя под воду, погружаясь
на дно. В темноту.
   Клепаные алюминиевые "казанки", стянутые перепачканными в иле цепями,
оживали, начинали шевелиться, поднимались и наконец всплывали. Не  успев
просохнуть, лодочные сараи вновь до половины  уходили  под  воду,  треща
покрытой от постоянной сырости лишаями и  мхом  обшивкой.  На  небольшом
причале, воткнутом в дно окаменевшими от соли дубовыми сваями-городнями,
включали зеленый фонарь. И уже где-то по побережью разносился гул лодоч-
ных моторов - залив оживал, воздвигая лед, колыхавший, перемещавший  за-
пахи водорослей, мазута и пороха с фабрики боеприпасов.
   В один из выходных, где-то в конце августа, сейчас я уже  не  вспомню
точно - тогда еще мать взяла недельный отпуск, а отец совсем неплохо ос-
воился со своими протезами - деревянными ногами, - мы поехали на  залив.
Сначала на автобусе, а потом на попутной машине (автобус уходил от  фаб-
рики к райцентру, то есть в противоположную сторону). Нам повезло -  нас
довезли до самой воды.
   Хотя раньше я тут никогда не был, но почему-то сразу узнал это место,
может быть потому, что хорошо помнил рассказы бабушки, что-то воображал,
фантазировал себе, грезил, опускал руки и голову в песчаные ямы, вырытые
ветром и водой, искал там, в глубине, медные монеты с  изображенными  на
них всадниками, литые образки-медальоны, фотографические пластинки,  ра-
зумеется, засвеченные, бармы, украшения для волос, жемчуг,  сердоликовые
орешки, пуговицы, мятые гильзы и непробитые бойком, гвоздем  ли  капсюли
для охотничьих патронов.
   Домой вернулись поздно вечером. Почти сразу мы с отцом  пошли  спать,
отказались от ужина и от чая, а мать еще осталась на кухне, кажется, до-
жидаться закипающего чайника или домывать оставшуюся с утра посуду.
   Передо мной открылась дверь комнаты, в сумрачной, пыльной глубине ко-
торой стояла высокая панцирная кровать с медными завитушками-волютами  и
декоративными шарами-ядрами. Я любил отвинчивать самые большие  из  них,
чтобы потом взять в руку и ощутить их ледяную тяжесть. Точно  такими  же
смертоносными ядрами, снаряжали штурмовые  мортиры  на  дубовых,  сбитых
стальными ремнями лафетах.
   Рядом с окном на низкой кушетке спал отец. Я всегда думал о том, что,
подойдя к окну с той стороны, с улицы, вполне можно было бы похищать сны
моего отца и рассматривать их.
   Я выключил ночник, укрытый вчетверо платком, и в комнате стало темно.
Темно: это значит, что мятыие бумажные образки, такие жалкие, такие жал-
кие, совершенно высохшие частицы просфор, огарки свечей, лекарства, над-
кусанные груши-дички, орехи, в беспорядке разбросанные листы  в  клетку,
мелко исписанные утренними молитвами и молитвами на сон грядущий,  ягоды
шиповника, яблоки и раздавленные на голове насекомые умерли.
   Мне приснилось, будто я иду по песчаной косе. Берег остается уже дос-
таточно далеко и напоминает о своем постоянстве, вернее сказать, о своей
вечности и ветхом присутствии лишь черной полосой леса, фабричными  тру-
бами и едва различимыми крышами лодочных сараев. Я не знаю,  когда  нач-
нется прилив, и поэтому жду луны, которая должна решить  все.  С  другой
стороны, я зашел слишком далеко, и даже если вода будет  прибывать  нес-
пешно, совершенно не намереваясь меня поглотить, но медленно и методично
пожирая куски суши, хрящи, песок, ржавую проволоку и обрывки  рыболовных
сетей, я все равно не успею назад.
   Внезапно поднимается ветер. Становится сумрачно, непонятное время су-
ток какое-то. Паровой туман начинает свое неотвратимое восхождение к не-
бу, которое еще различимо, в том смысле, что покидает низины побережья и
полностью скрывает берег, растворяя его в мерцающей мгле. Вероятно, там,
на материке, уже идет дождь или даже снег.
   Красный фонарь на причале гаснет  и  загорается  зеленый:  начинается
прилив. На какое-то время залив цепенеет, лишенный волнения, и по песча-
ной косе еще можно пройти хотя бы метров сто. Вдруг ветер издает трубный
вой-гул, становится совсем темно, и из  низких  базальтовых  от  пронзи-
тельного холода облаков выходит луна.
   Начинается трапеза.
   Я открыл глаза: в комнате было тихо. С кухни доносился  шум  льющейся
воды, видимо, мать еще не ложилась. Я вновь закрыл глаза и вновь  увидел
перед собой ослепительный желтый диск луны, пробиравшейся сквозь  разор-
ванные ветром облака-бумаги и одновременно тлеющей на дне залива,  слабо
освещавшей спящих в своих норах рыб и змей. Жуков-плавунцов.
   "Господи, может быть, это и не луна вовсе!" Может быть,  это  и  есть
тот корабль, тот ковчег, о котором мне когда-то говорил Порфирьев, расс-
казывал незадолго до своей смерти в норе. Вполне вероятно,  что  ковчег,
сделанный из человеческих ногтей,  и  проплывал  мимо  острова,  который
представал перед ним, что вполне закономерно при  движении  приближения,
поднимался из неподвижных, кажущихся мертвыми вод,  возносился  со  дна,
оказываясь самым заурядным нагромождением черных, покрытых лишаями скал,
или как их еще называли - луд. На одной из таких луд  возвышались  полу-
разрушенные постройки скита Параклит, отсюда и остров получил свое  наз-
вание - Святаго Духа.
   Рассказывали, что в прошлом году на престольный  праздник  сюда  даже
приезжал священник из области. Так что прилив, скорее всего, не стал  бы
для меня чем-то окончательным и уж тем  более  губительным,  а  корабль,
пахнущий навозом, сыромятной упряжью, углем и смолой,  -  плод  больного
воображения Женьки Порфирьева, скорее, свидетельствовал и напоминал, не-
жели устрашал и карал, становился  своеобразным  знаком,  символом  моей
участи.
   Осторожно, чтобы не разбудить отца, я подхожу к окну. Стараюсь  вооб-
разить себе, что с другой стороны окна, благо мы живем на первом  этаже,
кто-то,  повинуясь  любопытству,  хранимой  тайне   и   фотографическому
сходству, заглядывает в нашу комнату, изучает, как мы живем, как мы  си-
дим за столом, трапезуем, тысячу раз включаем и выключаем лампу - желтый
свет, ложимся спать, укрываемся пледом с головой, подставляем эту голову
под кран и пускаем воду. Впрочем, никого нет, и только теплый ветер рас-
качивает ветви деревьев, шевелит кусты, оживляет темноту ночи.
   - Петр, ты еще не спишь?
   - Нет, мне приснился какой-то страшный, неприятный сон,  будто  бы  я
утонул, оказавшись в глубине залива...
   - Не бойся, не бойся, ведь я же с тобой.
   - Кто ты?
   - Я... "это я", - отвечает голос, который мне кажется очень знакомым,
но это не голос матери.
   Отец стонет во сне.
   Похищение... Похищение...