й на далекие путешествия. Лучше окинь взором пройденный
путь"  -- твердит внутренний  голос:  "Отдохни". Выходит, пора  возвращаться
домой и вглядываться в горизонты былого?  Увы, душевный мир  -- это  дерево,
которое  растет  только на обочине жизни.  Сама  жизнь наполнена волнениям и
страхами. Редко кому удается обрести спокойствие, отсиживаясь за безопасными
крепостными стенами замка, где давно уже царствует равнодушие.
     Воскресенье 29 --  Утром изучал трещины на  дороге. Меня утомила широта
ландшафтов и открытых пространств за бруствером моей террасы.  Пожалуй,  уже
пора надевать теплые вельветовые брюки.
     У нас было крепкое рукопожатие и данное слово было крепче камня. Теперь
все утратило  смысл. Заключить  сегодня кого-то в объятия -- все  равно, что
обхватить кучу тряпья.
     Понедельник  30  --  В   Римини  кинофестиваль.  Встретили   племянника
Параджанова. Гарик привез документальную зарисовку -- дом  Параджанова после
кончины мастера. Гарик рассказал о похоронах дяди. В начале июля 1990 года в
Ереване стояла жара. Градусов 50! Вода едва сочилась в фонтанах. Параджанова
вынесли из музея его же имени. Потными руками толпа пыталась  прикоснуться к
открытому  гробу.  Доски  стали  влажными  от  пота сердобольных  рук.  Лицо
Параджанова обложили кубиками  льда.  Оно порозовело и выглядело, как живое.
Лед  начал таять.  Над гробом  чуть видно дымился  пар.  Грузовик, в  кузове
которого  везли Параджанова,  остановился  из-за  поломки  мотора.  Молодежь
тотчас взялась  толкать грузовик руками. Город почернел  от  горя. По улицам
Еревана медленно шествовала  траурная процессия. Жажда  дала  знать  о себе.
Дети  требовали  воды.  Сначала  шепотом.  Потом криком.  Вода  в  городских
фонтанах пересохла. Люди лизали влажный мрамор. Толпа испытала такую  жажду,
что многие  не выдерживали и стучались  в дома  --  просили  пить. Женщины и
старики,  из-за жары оставшиеся  дома,  растворили  двери и  окна  настежь и
подавали прохожим воду в стаканах.  И так на протяжении всего пути до самого
кладбища. За ночь мужчины выкопали могилу руками. Это дань уважения великому
человеку. Когда гроб опускали в могилу, толпа  опустилась на  колени. Каждый
кинул в  могилу  свою  горсть земли. К  вечеру над  могилой  вырос  огромный
курган.
     Ветер приносит давно забытый запах. Следом вбегает  в мой дом девочка с
ведром родниковой воды.

ОКТЯБРЬ
Под ногами ковер из опавших листьев
     Четверг 3 --  После  дождливого лета два  солнечных дня в  октябре. Под
ногами звенит опавшая листва. Радужные краски повсюду -- вплоть до Карпенья.
Солнце  заходит  теперь за ее вершиной.  Карпенья удерживает закат на  своих
склонах даже когда вся долина Мареккьи погружена в кромешную темноту.
     В сумерки вдоль дороги ветер гонит  листву. Листья шуршат под ногами --
меня отправили купить коробок спичек.

     Среда  9  --  С  утра  снова  в  забытом  городе  --  Трамареккье  близ
Тедальдского аббатства. Сижу  на ступенях у входа в чей-то дом. Кругом груды
старой обуви и  кукурузных  початков. Мара из Рофелле говорит,  будто бы  со
времен Древнего Рима  у  стен этого дома растет особенное лечебное растение.
Нашел пару кривых веточек. На ощупь --  влажные, листья с ворсинками. Теперь
отдыхаю.  Налетел  порыв  ветра,  застучал  расшатанными  ставнями. Внезапно
дрогнула земля. Послышались глухие равномерные удары -- шаги великана. Прямо
на меня из-за развалин вышел боевой слон Ганнибала,  перешедшего через Альпы
и устремившегося в Рим. На слоне -- спящий наездник-африканец.
     Дождь. Римский Первосвященник болен. Я прильнул к окну, гляжу на капли,
скользящие по стеклу.
     Пятница 11 --  Последние дни прошли не без пользы.  Правда, не так уж и
сложно  было  приметить в дубовой  роще несколько  дичков. Их яркий  осенний
наряд резко выделяется на вечнозеленом  фоне. Составили  карту находок.  Тут
пригодился  перламутровый бинокль, с  которым в Москве  мы ходили в  Большой
театр. Итого: 20 кораллово-красных вишен, 13 груш цвета виноградной выжимки,
4  уже  почти  голые яблоньки. Но  они плодоносят  забытыми теперь  райскими
яблочками.
     Девочка поставила ведерко  на землю  -- вместе  мы  глядим  с  холма на
изумрудную  полосу горизонта. Там  соединяются море  и небо. О  прочем пусть
думает старость. Лежит плашмя на кровати, и силится размотать клубок.
     Воскресенье 13 -- Сегодня с утра опять сижу на диване, прислонив голову
к подушке.  Хочу поехать  в  Иерусалим, узнать  о  последних  месяцах  жизни
Ладыженского  -- большого художника,  с  которым  я  познакомился в  России.
Ладыженский  желал  уехать  из Советского Союза.  Все  помыслы  его  были  в
Иерусалиме.  Там поселился его сын. Отцу удалось эмигрировать. Но  жизнь его
наполнило безысходное одиночество. От этого он  и  умер. Вспоминаю встречи в
Москве -- в мастерской  около Центрального рынка. Мы с  Лорой ездили на этот
рынок  за узбекскими абрикосами  и белыми самаркандскими дынями. Ладыженский
стал  рисовать  с  десяти  лет.  После  революции  в  Одессе  вошла  в  моду
татуировка. Он делал подросткам наколки с  Лениным. Ладыженский покинул свою
Одессу в  1940 году и больше в нее  не возвращался. Но был верен своей теме.
Он рисовал  свое  детство.  Его  мастерская была битком  набита полотнами из
еврейского быта. Такой Одесса была до войны. Душный вечер. Лошадь под шатким
балконом.  Фланирующая по  каштановому бульвару  толпа. Все в белых  льняных
костюмах. Семья  за столом. Розовый  абажур. Врач в своем  экипаже. Одинокий
скрипач   --  владелец  танцевального   зала.  Залитые  солнцем   столы   --
позолоченные  сифоны  с  газировкой. Тут же  --  свадебный  торт. Вскоре  --
поминки. Уличный оркестрик. Рабочие с топорами  и пилами -- рубка акаций  на
одесских бульварах. Следом  -- гробовщик, собачник,  продавец арбузов, цыган
--  глотатель огня. Портной.  Библиотекарь. Старухи, обертывающие карамель в
пестрые  фантики.  При  этом ни на  одной  картине нет  неба.  Свет источают
голубоватая  булыжная мостовая, брусчатка, тротуарные плиты. Во время  нашей
последней встречи Ладыженский наматывал на руку обрывок шпагата. Рассказывал
о поездке в закаспийские степи. В Туркмению. В те  времена он был художником
в театральной труппе. Театр заехал на гастроли в городишко на берегу соляных
озер. Солнце выпаривает воду. Остаются зеркала  соленой  рапы.  Однажды  ему
взбрело  в  голову совершить прогулку  по такому озеру.  Ботинки оставляли в
соляном растворе глубокие вмятины.  В  них  тотчас набегала булькающая вода.
Ему очень хотелось увидеть  пеликанов. По рассказам, птиц недавно  видели  в
этих местах. Солнце  поднимает горячие испарениях. Медленно продвигается  он
вперед.  Наконец,  в  сотне метров  -- стая царственных  птиц.  Пеликаны!  В
абсолютной тишине они двинулись навстречу и окружили его. Казалось, пеликаны
рады его появлению.  Он наклонился -- приласкать пеликана. Но  от первого же
прикосновения птица  рассыпалась в прах. Пеликаны исчезли. Он сомневался, не
был ли это  мираж? Но тысячекрылый шум и белая, как снег,  поднятая  полетом
соленая пыль, говорили  об обратном  -- пеликаны действительно пролетели над
головой. Разбуженный  крыльями ветер  сорвал с головы художника  широкополую
шляпу. Он еще долго гонялся за ней по соляной пустыне.
     Понедельник  21  -- Лука  Чезари принес  в  подарок  букет  золотистого
бессмертника.  Это скромное  украшение  долины Мареккья.  Тончайший  стебель
увенчан  душистым соцветием.  У нас  золотистый бессмертник  цветет в  июне.
Собирают  же  его  осенью.  Монахини  из  монастыря  Святого  Аполлинария  в
Монтефельтро выходят на  сбор  бессмертника в  октябре, сразу же после того,
как  с  летних  пастбищ  возвращаются в  долину  стада.  Золотистыми пучками
бессмертника принято украшать трапезную.  Букеты  развешивают в  корзиночках
вдоль стен. Воздух пронизывает терпкий аромат свежескошенного сена.
     На судьбоносные явления должно взирать стоя.

     Четверг 24  -- На небе  ни облачка. Ездили в  Мачиано к старой  рябине.
Ягоды  созрели  и налились  соком.  Таких  рябин сейчас  считанные  единицы.
Навязали пучков из рябиновых ягод -- повесим на кухне под потолком. Съезжаем
с  асфальта.   Дальше   передвигаемся  по  средневековой  дороге.  Затем  по
древнеримскому  тракту.  К сожалению, крестьяне  вырубают деревья,  которыми
обозначен  древний  путь. С карты исчезают  последние дороги античного мира.
Вот запестрела булыжная мостовая. Это  по ней в паланкинах прибывали к нам в
Пеннабилли  первые епископы. Один из них ввел в  обычай объявлять в  октябре
сбор опавшей тополиной листвы около  мельницы Бергантини.  И в самом деле --
эти тополиные листья в печи придают пище необычайный аромат.
     Среда 30 -- Ветер кружит возле  дома и безжалостно срывает  с  деревьев
последние  плоды.  Под ногами орехи,  миндаль,  винные ягоды, треснувшие  от
удара об  землю. Сорвал с дерева хурму. Еще зеленая. Мушмула тоже вяжет рот.
Стал  забывать, что  в  июльские  дни  вода в реке  была теплой,  как парное
молоко,  а  воздух  был  настоен на  липовом цвете.  Все чаще по  вечерам не
спускаю глаз с пламени в камине. Три года назад -- 31  октября умер Феллини.
Помню, как он желал одиночества. Рядом мог  находиться лишь один  молчаливый
друг  --  Джульетта,  да  еще  секретарша,   готовая  повиноваться   маэстро
беспрекословно. И больше  никто.  Люди шли  и шли к  нему в надежде получить
помощь.  Он стремился помочь всем и  сразу, лишь  бы не слышать  бесконечных
жалоб   на   жизнь.   Феллини   был   слишком   раним.   Туризм   и   осмотр
достопримечательностей    его    раздражали.    Он    предпочитал    творить
действительность  заново  на  киностудии.  Для этого был  "Павильон  No  5".
Однажды  он  назвал  Нью-Йорк  златообильным  градом  --  столь  велико было
испытанное им потрясение от величия этого города в тот момент, когда самолет
взмыл над аэропортом.  Потом он сожалел, что отнесся к этому городу свысока.
Дни,  проведенные  вместе  с  ним  в  рабочем  кабинете и  на  улицах  Рима,
доверительное отношение ко мне и поступки, свидетелем которых я был,  -- все
это замерло  в памяти. Даже очень дорогие и важные знаки памяти  покрываются
пылью забвения.
     Однажды живший в горах крестьянин догадался -- за ним пришла смерть. Он
решил проститься  со  своим  богатством. У  леса,  зеленеющего над  обрывом,
просил прощения за то, что рубил его  на  дрова и продавал хлебопеку. В саду
нежно  обнял  согретые солнцем  деревья  --  грушу,  яблоню,  сливу.  Каждой
травинке -- салату, луку, капусте послал взглядом последний привет.
     Прежде чем окончательно слечь,  он попрощался с родником, бьющей из-под
скалы. Ручью он сказал:
     "Передай привет морю, пусть мы встретились только раз. Море больше, чем
я думал. Только отсюда, с  вершины  горы,  море  кажется полосой изумрудного
горизонта".


     Четверг  31  --  Средневековые монастыри строили  в уединенных  местах.
Нетронутая  природа  подтверждала  присутствие  Бога.  В  эпоху  Возрождения
человек  стал в  центр  Вселенной и дерзнул переделать  природу. Мне хочется
быть там, где природа сохранила свою изначальность и целомудрие. Здесь можно
прикоснуться  к  тайне  Творения.  Взглянуть  на  мир  глазами первозданного
существа.
НОЯБРЬ
Шарф из тумана
     Понедельник 4 --  От  Петрелла-Гвиди  спускаемся вниз  по серпантину  в
долину. Небо  опухло от  грозовых туч. В разрывах -- ослепительная  небесная
твердь. Неожиданно за поворотом -- две параллельные радуги. Расстояние между
ними  метров двести. Быстро выбегаем из машины. Только бы успеть к основанию
небесных арок, прочертивших свинцовое небо. На правом берегу Мареккьи радуга
упирается в  сочную зелень  лужайки. Вторая радуга, поменьше, стоит на воде.
Пробежав через  мост, подлетаем  к  большой  радуге и успеваем  прикоснуться
рукой к  ее ореолу. Переливаясь, взлетает он вверх к облакам и меркнет  в ту
же секунду. На ладони влажное пятнышко, как от прикосновения кошачьего носа.
Вторая  радуга  исчезла  в волнах  реки.  Дома  ждет весть:  началось таяние
Ватнайекудля   --  крупнейшего  ледника  Исландии  площадью  более  8  тысяч
квадратных   километров.   Причина   --   извержение   подледного   вулкана.
Тысячетонные селевые потоки обрушиваются в океан. К счастью, в той же газете
другое сообщение: во время концерта Пол Анка потерял вставную челюсть.
     Четверг 7 -- Ветер по всей Италии. Задуло и на площади в Пеннабилли. От
порывистого  ветра вибрируют ушные раковины  прихожан, выходящих из  церкви.
Домой возвращаюсь, надвинув берет до бровей.  Едва удержал его двумя руками.
Последние метры перед домом преодолеваю, пятясь,  как рак.  Дома  меня  ждет
молодой  человек  с  бородкой.  Один  из  тех европейских  юношей,  кто ищет
спасения  в дуновениях Востока. Финал  второго  тысячелетия  обрушил  на  их
хрупкие  плечи всю  свою тяжесть как-то вдруг  сразу. В глазах  этих молодых
людей горит внутренний свет. У юноши письмо. Перед смертью Параджанов просил
передать его мне. Юноша рассказывает о том, что любит  Персию. В Исфахане на
путника, возвращающегося  из пустыни, налетает  наэлектризованный  свежестью
ветер. Тут он заметил в моих глазах безмерную грусть. Уходя по темной аллее,
юноша  на  прощание сказал: У  жителей Персии такая же светоносная  печаль в
глазах.
     Суббота   9   --  В   моем  доме   не  достает   красок   осени.  Нужна
соломенно-желтая листва. Хотя бы на  время -- пока не махнет в квадрате окна
изгиб ветки. Что предпочесть?  Листья  смоковницы уже свернулись, как плохие
сигары. Вот  королевская мушмула, та с  упорством  опытного акробата  держит
листву. Со всего  размаху  акробат соскальзывает  с  тонкой проволоки,  но в
последний  момент вдруг успевает вцепиться в  нее и бесстрашно повисает  под
куполом цирка. Думаю, не  посадить ли  под окном  верную  примету  осени  --
горный клен? Мне по душе, как падают его листья. Горничная сообщает: в Заире
миллионы  африканцев идут неизвестно куда и  падают замертво...  от голодной
смерти.
     Воскресенье 10 -- Несколько дней занят  сбором опавшей  листвы. Сначала
тружусь  в горах. Потом на склонах долины. Наверху деревья совсем осыпались.
Выпросил у  странствующего коммерсанта пустые коробки из-под обуви.  Доверху
набил их листвой.  Получилось  целых  три коробки. В  первой коробке красные
листья вишни.  Во  второй  --  золотистый клен.  В  третьей  --  королевская
мушмула. Несколько листьев положил  между страницами книги, как закладки. Со
временем  они  расправились  и стали  похожи на старинную золотую фольгу.  В
основном же листва идет на растопку. Возьмешь охапку и подложишь под влажное
полено.  Вишневые  листья  окрашивают  пламя иначе, чем,  например, мушмула.
Влюбленность,  какую  я  испытал, собирая листья, обернулась для них ужасным
злодеянием.
     Посреди голого поля в осеннем убранстве  тоскует  одинокое  деревце  --
облетает его красный убор. Вместе с  листвой я жду, когда налетит порывистый
ветер.

     Воскресенье  17 --  Побывали  в  Сольяно на  Рубиконе.  В  вырытых  еще
древними  римлянами  лабиринтах  наконец  созрел  особый  подземный  сыр  --
"фосса". Мне же  не терпится  взглянуть  на коллекцию  звукозаписи.  Роберто
Паренти  бережет  сокровище  у  себя   дома.  В  трех  комнатах  стеллажи  с
патефонными пластинками. На  столах граммофоны с  трубой,  восковые  валики,
книги, журналы. В коллекции есть пластинка, выпущенная в 1913 году по случаю
юбилейных торжеств германского кайзера -- "78 об. мин.". Прошу поставить ее.
Запись  начинается  с  гимна в исполнении  хора  и оркестра.  Во  всем  мире
осталось  всего  шесть экземпляров этого  диска.  Туман за окном  съел  весь
ландшафт.   Лишь   кое-где  светятся   ржавые   пятна  виноградных  листьев.
Виноградник  выглядит  совсем  по-зимнему. За  пеленой  тумана не  видно  ни
Ронтаньяно, ни  Монтеджелли, ни Барлотто. На секунду  показался грузовик. Из
Сардинии.  С  гостинцами  для  пастухов.  Теперь  в  наших  кошарах  обитают
сардинцы. Наконец, мы на вершине Мелето -- самой высокой точке окрестностей.
Вот и  обелиск, сложенный из  красного  кирпича.  Шириной один,  высотой два
метра.  Молодой  человек,  сопровождающий  нас,  тычет  пальцем  в  огромный
клубящийся волной туман. Он накрыл собой всю долину до самого моря. Наш  гид
показывает, где  в ясную погоду  можно увидеть Сан-Марино, Сан-Лео,  Римини.
Увы, у наших ног только молочная кисея. Можно разглядеть  разве что обелиск.
На  нем  большая  мраморная  доска.  Отмыта  до  белизны.  Злополучный  знак
поставили фашисты из Ронтаньяно в память о немецких парашютистах, сброшенных
на штурм этой высоты в 1944 году. Пытаюсь  разобрать надпись. Не получается.
В  бороздках  литер  ни грамма  краски.  Влезаю  на  опоясывающую  пьедестал
ступень.  Ощупываю мрамор ладонью,  пытаясь  озвучить подслеповатые  литеры.
Повис в  воздухе между  двумя мирами. И тот, и другой  в белом саване. Перед
глазами --  клубится туман, из-за этого  не видны  очертания ни  Сан-Лео, ни
Сан-Марино. Под пальцами оживают белые бороздки на белом мраморе. Приходится
читать немецкие слова вслепую. Как странно -- всего несколько минут  назад я
прослушал гимн в честь кайзера. И  вот разбираю  немецкие письмена. Буква за
буквой:  Отто,  Фридрих, Гейнц, Иоганн. Интересно, подходил ли кто-нибудь за
эти полвека к камню в концлагере Цигенайн? Майским утром 1944 года я написал
на нем свое имя.
     Четверг  21 --  Сегодня утром  сквозь  туман послышался звон  ручья. Он
бежит  сквозь  непроглядную  мглу.  За  пеленой тумана угадываются  размытые
силуэты  деревьев. Их  очертания напоминают странных пушистых зверей. Они то
причудливо вытягиваются, то  расширяются.  Охотники палят прямо в  облако. В
молочной  белизне  оперение птицы невозможно отличить от щетины кабана. Сижу
возле камина и вижу  в окне  ветку мушмулы. По  ней скачут голодные воробьи.
Вот  прилетел важный черный дрозд.  Принялся  раскачивать ветку. Исступленно
бьет клювом в нарочно оставленную мной  мушмулу.  Плод  мушмулы, растущий на
самой  высокой  ветке, не  выдерживает столкновения  с  дроздом и слетает на
землю. Потихоньку открываю окно и шепотом советую дрозду быть осторожней. Он
искоса глянул на меня и сразу же сбросил на землю еще две ягоды.
     Пятница 29 -- Укрывшись за  стенами дома от непогоды и холода, я нахожу
утешение в сострадании к самому себе. Жалость,  направленная на себя самого,
-- это единственное, что заставляет нас испытать сильное чувство. Когда меня
начинает  все раздражать, я пристально всматриваюсь в окружающие вещи. Вчера
моим  собеседником  оказался камень.  Он  дал  мне  совет  --  замри,  стань
неподвижным.  Я  внял  совету,  перестал  жестикулировать  и   замер.  Долго
всматривался в гроздья капель, застывших на стекле входной двери. Настольная
лампа  отразилась  в  дождевых брызгах.  Казалось,  будто  в  сиянии  тысячи
кристаллов отпечаталось мое отражение и отражение камня.  Затем  воображение
увлекло меня на пути, ведущие в никуда.
     Иногда всматриваюсь подолгу в какой-нибудь предмет, хотя бы бокал, пока
он не исчезнет с глаз. Тогда я легко, словно воздушный шар, улетаю бог весть
куда!



ДЕКАБРЬ
Слова, сказанные у камелька
     Понедельник 2 -- Пришлось встать с кресла и захлопнуть дверь в кабинет.
Не удержался и заглянул в щель приоткрытой двери.  Старые кастрюли  на плите
выглядели  по праздничному.  Радужные эмалированные бока  освещали  полутьму
пустой кухни. Необычный ракурс. Увидел  невидимую сторону жизни.  Интересно,
под каким углом зрения можно разглядеть себя самого?
     Фотография на  газетной  странице:  увидел себя со  спины.  Почудилось,
будто уходит отец.
     Среда 4 -- Со вчерашнего вечера туман закрыл долину. Клочьями свисает с
кривой ветки в квадрате  окна. Вокруг  дома создалась пустота.  Дневной  шум
утратил резкость. Звуки остались в стороне.  Они не  дают эха. Иногда отзвук
длится   некоторое  мгновение,  но  будто