еские  омуты непредсказуемы, их перемещения по Вселенной лишены
логики  и  выглядят хаотическими. Время существования омутов столь скоротечно,
что  они  исчезают  прежде, чем картографические службы успевают отметить их в
атласах,  а ученые толком настроят свои телескопы. Иногда они по восемь-десять
раз  подряд  возникают  в  одной галактике и даже в одной звездной системе, но
чаще редкими пятнами рассеиваются по медвежьим углам Вселенной.
    В  тот  раз, пролетая неподалеку от Солнечной системы, я решил залететь на
Землю,  на  которой  давно  не  бывал.  Мною  овладело сентиментальное желание
пройтись  по  местам  своего детства, расцеловать родных да и вообще напомнить
им,  что  я  ещ„  жив.  За  несколько  лет,  безвылазно проведенных в космосе,
гороховый   суп   с   манной   кашей,   которыми   попеременно   пичкал   меня
молекуляризатор,  успели  осточертеть  и  ночами  мне снились отличные салаты,
сибирские  пельмени,  щи  из  кислой  капусты  и пироги с грибами, которые так
хорошо умели готовить у нас дома.
    Я задал Мозгу координаты Земли, повторив для верности раз пять, чтобы этот
склеротик  получше  их  запомнил, а сам, развалясь на диване и закинув руки за
голову, стал мечтать о том, как покрытый пылью дальних миров, я постучу завтра
в  дверь  родного  дома.  Как  известно,  ничего не убаюкивает так хорошо, как
несбыточные  мечты,  и  вскоре я уже храпел на весь звездолет и занимался этим
приятным  делом  до тех пор, пока в третьем часу ночи мощный толчок не сбросил
меня на пол.
    Не  понимая,  что  произошло,  я поднялся на четвереньки и затряс головой.
Вокруг  происходило  нечто  невообразимое. От бортов "Блина" и от всех вещей в
каюте  исходило  странное  зеленоватое  свечение,  размывавшее  их очертания и
делавшее  предметы  прозрачными.  Я  взглянул в зеркало и убедился, что с моим
телом происходит то же самое. На несколько мгновений я увидел даже собственный
скелет и нельзя сказать, чтобы он мне понравился.
    В первую минуту я решил, что взорвался атомный двигатель. Затем, награждая
Мозг  почти  всеми  нехорошими  эпитетами русского языка, которые зафиксировал
словарь  Фортунатова,  но  которые  не  вошли  в словарь Ожегова, я метнулся к
иллюминатору  и  увидел, что "Блин" зацепил край межгалактического омута. Омут
смахивал  на  большой,  сотканный  из  тумана  овал размером примерно с ночной
кошмар,  в  центре  которого  находилось  ослепительное,  расширяющееся пятно,
похожее  на воронку. Именно к этой воронке и подтягивало мой звездол„т. Вокруг
ракеты   мерцали   и   стремительно  носились  маленькие  разноцветные  искры,
смахивающие на золотой дождь Данаи.
    - Ты что не видишь, куда летишь? Включай ускорители! - заорал я на Мозг.
    Он  забормотал  какие-то параграфы инструкций, предостерегающие от ужасных
последствий включения ускорителя без предварительного разгона, но я уже дернул
рычаг  на  себя,  едва  не  отодрав  его  от  панели.  Далее все происходило в
следующей  последовательности: атомный стержень выдвинулся, двигатель взревел,
ракета  рванулась,  мимо  просвистело  кресло;  одновременно  я  и сам полетел
головой в иллюминатор, при этом успев заметить, что ускорение лишь навредило и
мой звездолет несется прямиком в ослепительный центр омута. На следующем этапе
я врезался в иллюминатор и выключился.
    Когда  я  пришел  в себя, то лежал у борта носом вниз, а на макушке у меня
вздувалась  шишка  размером эдак с мое невезение. Перевернутый молекуляризатор
валялся  на  полу  ножками  кверху,  что-то  внутри  него  замкнуло,  и теперь
взбесившийся  прибор  выбрасывал  в  воздух  эфирные  пары.  Поскорее, пока не
закружилась голова, я выдернул его из розетки и набросил сверху матрас.
    - Эй,  хозяин, ты не умер? - с явной надеждой убедиться в обратном спросил
Мозг.
    - И не мечтай, - откликнулся я.
    - Ну  вот!  Опять опроверг физику. Учитывая ускорение свободного падения и
угол удара, ты должен был свернуть себе шею, - укоризненно сказал Мозг.
    - Сколько раз повторять, не смей мне "тыкать"! - огрызнулся я. - Разве нас
не затянуло в воронку омута?
    - Судя по тому, что звездолет уцелел, нет, - ответил Мозг.
    - Ясно. А сколько я провалялся без сознания?
    - Не знаю. У меня обнулились все таймеры, - неохотно признался Мозг.
    Держась  рукой за свою шишку, я добрел до иллюминатора и остолбенел. Прямо
перед  моими  глазами,  занимая  весь  обзор,  висела большая голубая планета,
загроможденная  тесно  надвинувшимися  друг  на друга материками. Три материка
походили  на  Евразию,  по два - на Австралию и Антарктиду, а чуть выше словно
большой кусок жира в супе, в единственном экземпляре плавала в океане Северная
Америка.  Все  материки выглядели совсем новыми, настолько новыми, что я не бы
удивился,  если  бы на них была оберточная бумага. Я поочередно закрыл ладонью
вначале  правый,  а  потом левый глаз. Однако это ни к чему ни привело: лишние
континенты не исчезли.
    Я  спросил у Мозга, что это за мир, и выяснил, что он знает только то, что
у этой планеты координаты Земли.
    - Ты хочешь сказать, что это не Земля? - уточнил я.
    - Ничего не хочу сказать, кроме того, что уже сказал, - проворчал Мозг.
    Я был озадачен, однако пары эфира, размыв грани реальности, ограничили мою
способность  к  удивлению.  Я  подошел к лазеропередатчику и покрутил колесико
настройки.  Прибор  загадочно  молчал,  хотя  прежде  -  в Солнечной системе -
тарахтел  не  переставая,  ловя  вс„  что угодно от рекламы массажных стелек и
телефонов  доступных  девиц  до  баптистких  проповедей  и указаний таможенной
службы.
    "Блин"  дважды  облетел  планету, но так и не поймал наводящего сигнала ни
одного космопорта. Тогда, как велела инструкция, я включил сирену, информируя,
что  иду  на  посадку  вслепую,  и  стал  снижаться.  Уже  в атмосферных слоях
облачность расступилась, и я сумел, сманеврировав, посадить ракету.
    То,  что  я  счел  поначалу  лугом,  оказалось  болотом, затянутым зеленой
ряской.  Ракета  опустилась  в него и стала неспешно погружаться. Я едва успел
выскочить  из люка и на животе, вдоволь нахлебавшись вонючей жижи, выбрался из
трясины. Когда я наконец оказался на твердой почве, на месте, где приболотился
звездолет,  были  уже  только  пузыри. Единственным, что меня немного утешало,
было  то,  что  Мозг  сейчас  торчит в трясине, где сможет ругать меня сколько
угодно, а я вс„ равно его не услышу.
    Даже  если  допустить,  что  болото  было неглубоким, о том, чтобы достать
ракету одному, не могло быть и речи. Я огляделся. Планета, на которой я стоял,
действительно  очень  напоминала  Землю.  Неожиданно ветер поднес к моим ногам
растрепанный  лист  бумаги.  Я  поднял страницу, мелко исписанную формулами, и
пошел в ту сторону, откуда ее принесло.
    Вскоре  на равнине впереди себя я увидел крошечное пятнышко. Когда подошел
ближе,  пятнышко  приняло  очертания человека. Посреди луга за большим столом,
заваленным бумагами, сидел седобородый старец в сияющем белом одеянии и что-то
писал  гусиным пером, обмакивая его в чернильницу. В величественной и вместе с
тем  непринужденной  осанке  старца,  в его неторопливых продуманных движениях
было нечто такое, что с самого начала вызывало благоговейное уважение.
    Когда  я подошел, старец мельком взглянул на меня и, не выражая удивления,
продолжал  писать.  Я  нерешительно  положил найденную страницу на край стола,
пробормотав, что ее ун„с ветер.
    - Благодарю.  Подожди  немного, я сейчас закончу и займусь тобой, - сказал
старец, не поднимая головы от бумаг.
    С  прежней  сосредоточенностью  он исписал ещ„ половину страницы, а затем,
воткнув перо в чернильницу, поднял голову и задумчиво посмотрел на меня.
    - Ну  здравствуй,  Тит  Невезухин.  Вот  ты,  значит,  какой  -  тот самый
дезорганизующий  элемент,  из-за  которого  весь тщательно отлаженный механизм
земной  истории, долженствующий служить ко всеобщему благу, пошел наперекосяк,
и  я  уже  почти  тысячу  лет только тем и занимаюсь, что залатываю устроенные
тобой прорехи, - сказал он.
    Я  изумленно  уставился  на  старца, не понимая, о чем он говорит и почему
винит меня в том, что я пустил под откос цивилизацию.
    - Знаю,  что  ты  хочешь сказать, - продолжал седобородый. - То, что ты не
хотел  этого  делать.  Но хотел или не хотел - согласись, общего положения дел
это  не  меняет.  Катастрофа  остается  катастрофой.  Из-за  тебя история всей
планеты превратилась в нелепый фарс и продолжает оставаться им по сей день. Ну
признайся, тебе хотя бы стыдно?
    Старец  встал  и  крупными  шагами заходил по лугу, глядя себе под ноги. Я
терпеливо  ждал,  пока  он  остынет, что вскоре и произошло. Прекратив ходить,
седобородый вновь повернулся ко мне.
    - Молчишь,  не  защищаешься? И правильно делаешь! Единственное оправдание,
которое  ты  мог  бы  привести  -  в том, что раз так произошло, значит, так и
должно  было  случиться.  Проектируя Вселенную, я устраивал ее с тем расчетом,
чтобы  в  ней не было места случайностям. А раз так - то и твоя разрушительная
роль вполне закономерна.
    Внезапно  у меня закружилась голова, и луг поплыл куда-то из-под моих ног.
Я бы упал, если бы не ухватился за стол. Дело в том, что я внезапно понял, кто
этот старец, философствующий о моей вселенской роли.
    - А кто вы? Неужели... - сбивчиво начал я.
    Мой собеседник кивнул.
    - Вот  именно,  я - Господь Бог. А ты, Тит Невезухин - мое самое неудачное
творение, заноза, с которой я ничего не могу поделать вот уже тысячи лет.
    От  этих сказанных с горечью слов я покраснел, ссутулился как пойманный на
первом  же  преступлении  мелкий  воришка  и забормотал, во что бы то ни стало
желая оправдаться:
    - А  что  я?  Не  понимаю,  что  такого натворил. Конечно, грешил, болтал,
распускал  руки,  засорял  космос  пустыми  консервными  банками, но, с другой
стороны...
    Старец отмахнулся от меня как от назойливой мухи.
    - Молчи,  несчастный!  В том-то и беда, что пока ты ещ„ не натворил ничего
ужасного  - так себе, заурядный обывательский набор грешков, не более того. Но
вскоре...  у  меня  волосы  дыбом  встают  при мысли, что ты совершишь в самое
ближайшее время!
    Под пристальным взглядом старца я съежился ещ„ больше.
    - А  ничего нельзя изменить, раз все мои грехи только предстоят? - спросил
я.
    Всевышний отрицательно мотнул головой.
    - Нет.  Это только для вас, моих творений, время линейно, на самом же деле
оно  создано  как  универсальное.  Нет ни прошлого, не будущего, а есть единая
временная  ткань.  Именно поэтому, хотя предопределения нет, по факту выходит,
что  оно  существует.  Разумеется,  в  твоем  частном  случае можно как-нибудь
вывернуться  и  немного  подкорректировать  вечный принцип, но, увы, я не могу
этого  сделать,  так  как  создам  моему  оппоненту выгодный ему прецедент. Он
только и ждет случая, чтобы окончательно развязать себе руки.
    Всевышний вздохнул и смолк, грустно глядя на меня. Наконец, когда молчание
стало уже совсем тягостным, он произнес:
    - Прости,  Тит, я был несправедлив. Обрушившись на тебя за то, чего ты ещ„
не  совершил, я нарушил этическую последовательность между грехом и наказанием
за  него.  К тому же данный случай особый. На самом деле не ты, а я виноват во
всем.  Ты  - мой просчет, единственный серьезный брак из всех трехсот тридцати
миллиардов разумных существ, которые я сотворил.
    Услышав такое, я поперхнулся и долго не мог откашляться.
    - Ладно,   хватит   об   этом.  Пора  вспомнить  и  о  гостеприимстве!  Ты
проголодался? Садись и ешь! - услышал я голос Всевышнего.
    Тотчас  рядом  со  мной  появился  низкий  стол из грубооструганных досок,
накрытый  с  библейской  простотой.  На  столе  были  глиняный кувшин с козьим
молоком,  большой  кусок  пахучего  сыра  и  плоский, пресный хлеб, похожий на
лаваш.  Все  это показалось мне не особенно аппетитным, однако крутить носом я
не  стал.  В  конце  концов у Всевышнего было слишком много других важных дел,
чтобы он мог уследить за быстро изменяющимися гастрономическими вкусами.
    - Тебе  нравится?  Я  сторонник простых, зарекомендовавших себя блюд, - не
без гордости сказал Всевышний.
    Я  закивал,  давясь  козьим  сыром, который пах так, будто был приготовлен
самим  Иаковом и в его же эпоху. Впрочем, Господь, кажется, ничего не замечал.
Его  мысли  не  задерживались  на  плотских мелочах, устремляясь в недоступные
дали.  "Не  потому  ли  у  нас  так  неудачно устроена система пищеварения?" -
подумал я.
    Всевышний проницательно посмотрел на меня.
    - Ты выглядишь невеселым, Тит. Тебя что-то заботит?
    - Где мы сейчас находимся? Это ведь не Земля? И не рай? - поспешно спросил
я, желая отвлечь его внимание от трапезы.
    - Ни  то и ни другое, это промежуточный мир. Нечто вроде моей резиденции в
этой  части  Вселенной.  В  основном  я  использую  ее  как склад: храню здесь
запасные  реки, горы, моря, континенты ну и другие мелочи. Кстати, ты не прочь
кое на что взглянуть?
    Внезапно пейзаж вокруг нас переменился. Теперь мы стояли на крутом обрыве,
с которого открывался вид на глубокий каньон. Я обрадовался, что хотя бы здесь
не  будет  козьего  сыра  и  молока,  но,  увы,  стол с библейскими угощениями
последовал за нами.
    - Ешь, не обращай внимания, - сказал Всевышний, положив мне руку на плечо.
- Я просто хотел проверить, не забыл ли я сделать водопад. Ну как отсюда вид?
    - Замечательный, - похвалил я.
    Господь ничего не сказал, но я почувствовал, что он доволен похвалой.
    - Когда этот вид будет закончен, я переброшу его в тот мир, который сейчас
достраиваю.  Надеюсь, что сделаю его таким прекрасным, что разумным существам,
которыми я его населю, неловко будет совершать мерзостные поступки перед лицом
вечной красоты, которая будет смотреть на них со всех сторон.
    - Не проще ли изначально сотворить эти существа такими, чтобы они не могли
творить мерзости? - легкомысленно спросил я.
    Нахмурившись, Всевышний убрал руку с моего плеча, и я прикусил язык.
    - Ты  не  понимаешь, Тит, что вы не марионетки! В этом вся соль. Каждый из
вас  обладает  свободой  выбора  между добром и злом. Это непременное условие.
Лиши  я  вас, свои творения, права самим определять свою судьбу, мой оппонент,
этот  изворотливый  лицемер,  станет  утверждать,  что вы не живые существа, а
всего  лишь  куклы, которых я создаю из страха перед ним. А раз так, то высший
замысел творения не более, чем фикция.
    - А в чем высший замысел? - отважился спросил я.
    Всевышний снисходительно улыбнулся.
    - Ты  задаешь  вопрос,  ответа  на который не в состоянии постичь. В самых
общих  чертах  мой замысел - это благо и бессмертие для вас и самопознание для
меня.   Не   будь  вас,  моих  творений,  собственная  моя  универсальность  и
одиночество  давно  привели  бы  к  замкнутости и гордыне. Понимая это, я стал
строить  миры,  не  повторив  дважды ни один из своих проектов, пока не создал
Вселенную  в  ее  теперешнем  виде. Я готов признать, что, являясь суммой моих
множественных усилий и продолжая развиваться и после моего творения, Вселенная
совершеннее  меня.  Задумывая Вселенную, я стремился к гармонии, надеялся, что
дух  преодолеет  плоть,  идеи - физику, а созидательная мысль - разрушительную
злобу хаоса.
    И  Господь,  горячась и, видимо, забыв на время, что я самое неудачное его
создание, стал рассказывать, как методом проб и ошибок он строил когда-то свой
первый  мир  в  Волосах  Вероники.  Насколько  я  уяснил (ибо многое, конечно,
оказалось  вне  моего  разумения),  в основном Господа занимала сфера морали и
этики,  что же касается физики и биологии, то он обращал на нее мало внимания,
почти не заботясь о детальной проработке моделей. Этим, к примеру, объяснялось
сходство  скелетов  всех  организмов  от  лягушки до человека. Что же касается
атавизмов,  вроде  копчика,  аппендицита  или следов мигательной перепонки, то
были  откровенные  ляпсусы,  и Всевышний это признавал, говоря, что за обилием
дел у него не было времени устранить недоделки.
    - Взять  хотя  бы  ваш  мир,  -  оправдывался  он. - Вы часто вините меня,
жалуетесь,  что  я  о вас забыл. Но будем откровенны, я бы сделал для вас куда
больше,  если бы не ваше неверие. От него у меня просто руки опускаются. Ведь,
кажется,  мое  существование было неопровержимо доказано ещ„ Аристотелем и что
же?  Чем  дальше устремляется ваша наука - тем меньше вы связываете мироздание
со мной, хотя это я создал Вселенную и подчинил логике изначальный хаос.
    - Может, человечеству не хватает чудес, чтобы обрести веру? - спросил я.
    Чело  Всевышнего омрачилось, и он неопределенно погрозил кулаком куда-то в
пространство.
    - Это  все  он, мой оппонент, его аргументы! Он отлично знает, что, требуя
чудес, вы на самом деле жаждете дешевых трюков. Кстати, это он, небезызвестный
всем  оппонент,  дает  вам  видимость  всесилия и победы над собой, мгновенные
результаты  и  вводит в самодовольство и гордыню. Он же внушает вам, что через
науку  вы  победите природу, будете бессмертны и станете богами. Он издевается
над  вами,  пользуясь тем, что вы не понимаете, что бессмертие ваших неуклюжих
белковых  оболочек - не бессмертие. Марширующие, скалящиеся и шевелящие руками
трупы с высохшими душами - вот чем он хочет подменить настоящую вечность.
    Внезапно  прервавшись,  Всевышний  махнул  рукой,  и  мы вновь очутились у
болота.  Моя  ракета,  вся  в тине, уже стояла на берегу и из приоткрытого для
просушки люка доносилось ворчание Мозга.
    - Иди, Тит, и совершай всю роковую череду ошибок, которые превратят земную
историю в фарс, - твердо сказал Всевышний.
    - Может  не  надо?  - спросил я. - Скажите, чего мне стоит избегать и я не
повторю... вернее, никогда не совершу этих ошибок?
    С бесконечной грустью Всевышний покачал головой.
    - Не могу.
    - Послушайте... но как же? А если оставить меня здесь? - сказал я с дрожью
в голосе, основательно напуганный разрушительностью своей миссии.
    - И  этого я не могу. Оставить тебя - вс„ равно, что, нарушив все правила,
украсть  фигуру  с  шахматной  доски. Подай я такой пример, мой оппонент будет
просто  счастлив. А теперь не отвлекай меня, надо подумать, как перенести тебя
в твой мир. Это весьма непросто, даже для меня.
    - А мне что делать?
    - Почитай пока что-нибудь... Вот хоть это, - Господь занялся вычислениями,
а  мне сунул, не глядя, толстый глянцевый каталог, появившийся в это мгновение
на его столе.
    Пролистав  его,  я с удивлением обнаружил, что это каталог гениев, которые
были  классифицированы  в  порядке  возрастания  их  дарования. Рядом с именем
каждого  была  его  объемная  голографическая  фотография  и  краткие пометки,
которые делал для себя Господь.
    В этом каталоге я обнаружил и Пушкина, и Толстого, и Мендеелева, и Ньютона
с  Энштейном,  и  Галилея,  и  Шекспира,  и  Чайковского,  однако все они были
рассеяны  где-то  на  последних  страницах. Верхние же позиции в классификации
занимали некие Воротянский, Ким Ли, Брунсвель и другие, неизвестные мне.
    - А кто эти Воротянский, Брунсвель, Ким Ли и Шубин-Лаптев? - спросил я.
    Продолжая вычисления, Господь сказал с неохотой:
    - Это  гении,  лучшие  из  лучших. К сожалению, они не реализовались. Один
презрел  свое  дарование  и  стал  преуспевающим чиновником, другой безнадежно
влюбился,  все  забросил  и  всю жизнь пробегал за ускользающей юбкой; третий,
по-моему,  так и остался неграмотным, хотя я прочил его в величайшие писатели.
Четвертый же... не помню уже, что с ним... Кажется, я приберегаю его до лучших
времен.
    Я  собрался  уже  закрыть  каталог, но внезапно с одной из страниц на меня
глянуло мое собственное фото. Голова у меня закружилась. Я на мгновение закрыл
каталог, перевел дыхание, а потом прочитал с дрогнувшим сердцем:


    ТИТ  ЛУКЬИЧ  НЕВЕЗУХИН  (2455-2532).