ринидад во время  французской
революции. У нас есть еще две-три богатых семьи, и я выйду замуж в  одну  из
них. Дом перейдет нашему сыну. У нас все очень просто..."
     Она носила маленькое пальто модного  в  том  сезоне  покроя  и  никаких
украшений, кроме нитки жемчуга. "...У мадам де Сюпплис жила одна девочка  из
Америки, она была помолвлена. У нее даже было кольцо с большим  бриллиантом,
но она могла надевать его только ночью  в  постели.  А  потом  она  получила
письмо от жениха, он ей сообщал, что женится на другой. Как она  плакала.  И
мы все читали письмо, и почти все плакали... Но у нас в Тринидаде это  очень
просто".
     Тони рассказал ей об экспедиции, о средневековых переселенцах из  Перу,
об их нескончаемых караванах, пробиравшихся через  горы  и  леса,  о  ламах,
навьюченных изделиями искусных ремесленников, о постоянно просачивающихся на
побережье слухах, которые заманивали в леса искателей приключений; и  еще  о
том, как они поднимутся по  реке,  проберутся  через  заросли  по  индейским
тропам и нехоженым землям; о реке, которая,  как  сказал  доктор  Мессингер,
пересечет их путь, о том, как они соорудят там каноэ из коры и снова  пойдут
по воде; и о том, как, наконец, они прибудут к стенам Града, как  викинги  к
Византии.
     - Конечно, - добавил он, - вполне возможно, что никакого Града там нет.
Но путешествие в любом случае обещает быть интересным.
     - Как жаль, что я не мужчина, - сказала Тереза де  Витрэ.  После  обеда
они танцевали на палубе под граммофон, и девушка сидела на скамейке рядом  с
баром, потягивая лимонад через две соломинки.

     В эту неделю синие воды с каждым  днем  становились  все  прозрачней  и
спокойней, солнце светило все  жарче,  обласкивая  корабль  и  пассажиров  и
принося веселье и непринужденность;  синие  воды  тысячами  блестящих  точек
отражали солнце, и когда вы высматривали вдали  дельфинов  и  летающих  рыб,
слепили вам глаза; прозрачные синие воды на отмелях, где  на  много  саженей
вглубь видно дно, устланное серебряным леском и обточенной  галькой;  томный
теплый сумрак под  тентами;  корабль  плыл  среди  пустынных  горизонтов  по
огромному синему диску, и его синева искрилась на солнце.
     Тони и мисс де Витрэ метали кольца и кидали диски,  бросали  веревочные
петли в стоявшее неподалеку ведро. ("Мы  поедем  на  небольшом  пароходе,  -
говорил доктор Мессингер в Лондоне, - чтоб избежать этих  дурацких  палубных
игр".)  Тони  угадал  ход  судна  и  дважды  сорвал  тотализатор;  приз  был
восемнадцать шиллингов. Он купил мисс де Витрэ шерстяного зайца  у  судового
парикмахера. Тони редко кого называл "мисс".  Он  не  мог  припомнить,  чтоб
обращался так к кому-нибудь, кроме  мисс  Тендрил.  Но  Тереза  сама  первая
назвала  его  Тони,  прочтя  выгравированное  почерком  Бренды  имя  на  его
портсигаре.
     - Какое совпадение, - сказала она, - так  звали  человека,  который  не
женился на той американской девушке у мадам де Сюпплис.
     После  чего  они  стали  называть  друг  друга  по  имени,   к   вящему
удовольствию остальных пассажиров, которых в скучной жизни корабля только  и
радовало, что развитие этого романа.
     - Просто не верится, неужели это тот самый корабль, что в те  ненастные
дни, - сказала Тереза.
     Они подошли к первому острову; зеленый пояс пальм, а за  ними  поросшие
лесом холмы и городок, лепящийся вдоль залива.
     Тереза и Тони сошли на берег купаться. Тереза плавала плохо, она нелепо
поднимала голову над водой. "В Тринидаде по-настоящему  негде  купаться",  -
объяснила она. Они полежали на твердом серебристом пляже,  потом  поехали  в
город на тряской двуконной коляске, нанятой Тони, мимо жалких  развалюх,  из
которых выскакивали черные мальчишки - попрошайничать или покататься на  оси
среди клубов белой пыли. Обедать в  городе  было  негде,  и  на  закате  они
вернулись на пароход. Пароход стоял на рейде, но с палубы,  куда  они  вышли
после обеда, когда не работала лебедка, было  слышно  болтовню  и  пение  на
улицах. Они стояли, перегнувшись через перила, и Тереза продела руку в  руку
Тони, но палубы кишели пассажирами, коммивояжерами и чернявыми  человечками:
со списками грузов. Танцев в этот вечер не было. Они поднялись на  шлюпочную
палубу, и Тони поцеловал Терезу.
     Доктор Мессингер  вернулся  на  борт  последним  катером.  Он  встретил
знакомого в городе. Ему в высшей степени не нравилась растущая дружба Тони и
Терезы, и он в  качестве  предостережения  рассказал  Тони,  как  его  друга
пырнули ножом где-то на задворках  Смирны;  вот,  мол,  что  ждет  тех,  кто
путается с женщинами.
     На островах налаженная  жизнь  корабля  расстроилась.  На  смену  одним
пассажирам пришли  другие;  черный  архидиакон  удалился,  пожав  руки  всем
пассажирам; в последнее утро  его  жена  обошла  всех  с  кружкой,  призывая
жертвовать на ремонт органа. Капитан так ни разу и не появился  в  столовой.
Даже первый приятель Тони прекратил переодеваться к  обеду;  в  каютах  было
невыносимо душно: их весь день держали закрытыми.
     На Барбадосе Тони и  Тереза  снова  купались,  потом  объехали  остров,
посещая похожие на замки церкви. Обедали они в загородном отеле  высоко  над
морем и ели летающую рыбу.
     - Вы должны обязательно  прийти  ко  мне  домой  и  отведать  настоящей
креольской кухни,  -  сказала  Тереза.  -  У  нас  готовят  много  старинных
плантаторских блюд. Вы должны познакомиться с мамой и папой.
     С террасы отеля были видны огни их корабля; по ярко освещенным  палубам
шныряли крохотные фигурки, светился двойной ряд иллюминаторов.
     - Послезавтра мы будем в Тринидаде, - сказал Тони.  Они  поговорили  об
экспедиции, и Тереза сказала, что она наверняка будет очень опасной.
     - Мне совсем не нравится ваш доктор Мессингер, - сказала она. -  Ну  ни
чуточки.
     - А вам придется выбирать мужа.
     - Да. Их всего семь. Мне нравился один, его зовут Оноре, но я ведь  его
целых два года не видела. Он учился на инженера. И еще один есть. Его  зовут
Мендоза, он очень богатый, но он не настоящий тринидадец. Его дед приехал  с
Доминики, и у нас говорили, что в нем есть цветная  кровь.  Скорее  всего  я
выйду за Оноре. Мама всегда упоминала о нем в  письмах,  и  он  посылал  мне
разные подарки к рождеству и к  именинам.  Довольно  глупые,  потому  что  в
Порт-оф-Сиейне нет хороших магазинов.
     Позже она сказала:
     - Вы ведь будете возвращаться через Тринидад, правда? Так что я вас еще
увижу. Вы долго пробудете в лесах?
     - А вы, наверное, к тому времени уже выйдете замуж.
     - Тони, а почему вы так и не женились?
     - Но я женат.
     - Женат?
     - Да.
     - Вы дразнитесь.
     - Да нет, правда же. Во всяком случае, был женат.
     - А.
     - Вы удивлены?
     - Да нет. Просто мне почему-то казалось, что вы не женаты. А где она?
     - В Англии. Мы поссорились.
     - А... Сколько сейчас времени?
     - Еще рано.
     - Пора возвращаться.
     - Вы действительно хотите вернуться?
     - Да, пожалуйста. Мы прекрасно провели день.
     - Вы это сказали так, словно прощаетесь.
     - Разве? Да нет.
     Чернокожий шофер домчал их до города. Потом они сидели в гребной шлюпке
и, медленно покачиваясь, плыли к пароходу.
     Днем в  припадке  веселости  они  купили  вместе  чучело  рыбы.  Тереза
вспомнила, что забыла его в отеле.
     - Это неважно, - сказала она.

     За Барбадосом голубые воды кончились. Около Тринидада море стало мутным
и бесцветным. Ориноко нес с материка взбаламученную  грязь  Тереза  паковала
вещи и весь день не выходила из каюты.
     Назавтра она наспех попрощалась с Тони. Отец  выехал  ей  навстречу  на
посыльном судне. Он был жилистый и загорелый, с  длинными  седыми  усами,  в
панаме,  элегантном  шелковом  костюме  и  с  манилой  в  зубах  -   вылитый
работорговец  прошлого  века.  Тереза  не  представила   его   Тони.   "Так,
познакомились здесь, на корабле", - явно объяснила она.
     Тони увидел ее на следующий день в городе, она ехала с  дамой,  явно  с
матерью. Она помахала ему рукой, но не остановилась. "Жутко  замкнутые,  эти
старые креольские семейства, - заметил пассажир, первым подружившийся с Тони
и теперь снова прибившийся к нему. - Почти все бедны, как  церковные  крысы,
но уж нос здоровы драть. Не сосчитать, сколько раз со  мной  так  бывало,  -
подружишься с креолом на корабле, а как  придешь  в  порт  -  прости-прощай.
Думаете, они вас пригласят к себе в дом? Да ни в жизнь".
     Тони провел два дня со своим первым другом, у которого  были  в  городе
деловые знакомые. На второй день пошел дождь, и они безвыходно просидели  на
террасе   отеля.   Доктор   Мессингер   наводил   какие   то    справки    в
сельскохозяйственном институте

     Грязное море между Тринидадом и Джорджтауном;  освобожденный  от  груза
пароход кренится под  ударами  волн.  Доктор  Мессингер  снова  удаляется  в
кабину. Непрерывно моросит дождь, корабль окутан легкой дымкой,  и  кажется,
что он плывет в крохотной коричневой луже; дождь регулярно  прорезают  звуки
сирены. На корабле не осталось и дюжины пассажиров, и Тони безутешно  бродит
по опустевшим палубам или одиноко сидит в музыкальном салоне,  и  мысли  его
убегают по запретным тропам, к высокой аллее вязов и распускающимся рощам.
     На следующий день они пришли в устье  Демерары.  В  таможенных  навесах
стояли густые испарения сахара; жужжание пчел заглушало все  звуки  Выгрузка
товаров сопровождалась томительно длинными формальностями. Доктор  Мессингер
взял их на себя, а Тони закурил сигару и вышел на набережную. В устье стояли
на причале мелкие транспортные суда всех родов и видов, дальний берег  порос
зеленой бахромкой ризофоры; из-за пушистых пальм выглядывали железные  крыши
городских домов; после недавнего дождя с земли поднимался  пар.  Ухали  враз
черные грузчики; вестиндцы  деловито  сновали  взад-вперед  с  накладными  и
списками фрахтов. Наконец доктор Мессингер объявил, что все  улажено  и  они
могут идти в отель.

II

     Фонарь стоял на земле между двумя гамаками; окутанные белыми москитными
сетками, они походили на гигантские коконы шелкопряда.  Было  восемь  часов,
прошло два часа с захода солнца; река и лес давно погрузились в ночь. Ревуны
замолкли,  но  окрестные  квакши  завели  свой  бесконечный   хриплый   хор;
проснулись птицы, они перекликались и пересвистывались, и  где-то  из  глуби
леса вдруг доносился протяжный стон и за ним громовой раскат  -  это  падало
засохшее дерево
     Шесть негров - личный состав лодки -  сидели  неподалеку  на  корточках
вокруг костра. Дня три назад они набрали кукурузных початков на  погребенной
под нашествием дикой растительности заброшенной  ферме.  В  буйной  поросли,
поглотившей ферму, то и дело встречались чужеродные растения  -  плодовые  и
злачные, пышно разросшиеся и дичающие. Негры пекли початки на углях.
     Костер и фонарь вместе  давали  мало  света;  Они  смутно  обрисовывали
очертания ветхой крыши над головой, сгруженные с лодки  товары,  на  которых
кишмя кишели муравьи, а за ними подрост, наступающий на вырубку, и  огромные
колонны стволов, вздымающихся над головой и исчезающих в темноте.
     Летучие мыши гроздьями свисали с кровли,  как  тронутые  гнилью  плоды;
бегали гигантские пауки, оседлывая на скаку свои тени. Здесь  когда-то  жили
собиратели  каучука.  Дальше  торговцы  с  побережья  не  проникали.  Доктор
Мессингер обозначил стоянку на карте треугольником и поименовал  ее  "Первый
опорный лагерь" крупными красными буквами.
     Первая стадия путешествия закончилась. Десять дней, пыхтя мотором,  шли
они вверх по  течению.  Раз  или  два  им  встречались  речные  пороги  (тут
подвесному мотору приходилось помогать; гребцы враз взмахивали  веслами  под
команду капитана; на носу стоял боцман  и  длинным  шестом  отталкивался  от
камней). На закате они разбивали лагерь на песчаных отмелях или на вырубках,
расчищенных в густых зарослях. Раз  или  два  им  попадался  дом,  брошенный
собирателями каучука или золотоискателями.
     Целый  день  Тони  и  доктор  Мессингер  валялись  среди   грузов   под
самодельным навесом из пальмовых листьев; иногда в жаркие утренние часы  они
засыпали. Ели они из банок прямо в лодке и пили ром, смешанный с  буроватой,
но прозрачной речной водой. Ночи  казались  Тони  нескончаемыми;  двенадцать
часов тьмы и шум  сильнее,  чем  на  городской  площади:  визг,  рев  и  рык
обитателей леса. Доктор Мессингер мог определять  время  по  тому,  в  каком
порядке следуют звуки.
     Читать при свете фонаря не удавалось. Сон после  томительно  отупляющих
дней был прерывистым и коротким. Говорить было не о чем: все переговорено за
день, в жаркой тени, среди грузов. Тони лежал без сна и чесался. С тех  пор,
как они покинули  Джорджтаун,  у  него  ныло  и  болело  все  тело.  Солнце,
отраженное рекой, сожгло ему лицо и шею, кожа висела клочьями, и он  не  мог
бриться.  Жесткая   щетина   подбородка   колола   горло.   Все   оставшиеся
незащищенными кусочки кожи искусали мухи кабури. Они проникали сквозь  петля
и шнуровку бриджей, а когда он по вечерам переодевался в брюки, впивались  в
лодыжки. В лесу он подцепил кровососов, они заползали под кожу и  копошились
там; горькое масло,  которым  доктор  Мессингер  пользовал  от  них  в  свою
очередь, повсеместно вызывало сыпь. Каждый вечер,  умывшись,  Тони  прижигал
кровососов сигаретой, но от ожогов оставались зудящие шрамы; оставляли шрамы
и джиги, которых один из негров выковырял у него из-под ороговевшей кожи  на
пятках, подушечках пальцев и ногтей на ногах. От укуса  марабунты  на  левой
руке вскочила шишка.
     Тони расчесывал укусы,  сотрясая  раму,  к  которой  крепились  гамаки.
Доктор Мессингер поворачивался на другой бок и говорил: "Бога ради". Сначала
Тони старался не чесаться, потом пытался чесаться тихо,  потом  в  бешенстве
чесался что  есть  мочи,  раздирая  кожу.  "Бога  ради",  -  говорил  доктор
Мессингер.
     "Полдевятого, - думал Тони. - В Лондоне начинают накрывать к  ужину.  В
эту пору в Лондоне каждый вечер приемы". (Когда-то, когда  он  лез  из  кожи
вон, чтоб стать женихом Бренды, он ходил на  все  приемы  подряд.  Если  они
ужинали в разных домах, он, не найдя Бренды в толпе, слонялся, поджидая ее у
подъезда. А позже так же слонялся, ожидая, когда ее  можно  будет  проводить
домой. Леди Сент-Клауд помогала ему изо всех сил. А потом, после свадьбы, те
два года до смерти отца Тони, которые они прожили в Лондоне, они реже ходили
на приемы, всего раз или два в неделю, кроме того беспечного  месяца,  когда
Бренда оправилась после родов Джона  Эндрю.)  Тони  стал  представлять  себе
гостей, съезжающихся сейчас в Лондоне на ужин, и среди  них  Бренду,  и  тот
удивленный взгляд, которым она встречает каждого входящего. Если уже  топят,
она постарается сесть как можно ближе к камину. Но топят ли в конце мая?  Он
не мог припомнить. В Хеттоне в любой сезон почти всегда топили по вечерам
     Потом, начесавшись всласть. Тони  вспомнил,  что  в  Англии  сейчас  не
половина девятого. Пять часов разницы во времени.  В  дороге  они  постоянно
переставляли часы. Но в  какую  сторону?  Это  нетрудно  сообразить.  Солнце
встает на востоке. Англия к востоку  от  Америки,  так  что  ему  и  доктору
Мессингеру солнце достается позже. Им оно достается  из  вторых  рук  и  уже
слегка замусоленным после того, как им вдоволь попользовались Полли Кокперс,
миссис Бивер и княгиня Абдул Акбар... Как  Поллины  платья,  которые  Бренда
скупала по десять-пятнадцать фунтов за штуку... Он заснул.
     Проснувшись через час, он услышал, как  доктор  Мессингер  ругается,  и
увидел, что тот сидит на  гамаке  верхом  и  обрабатывает  йодом  и  бинтами
большой палец ноги.
     - Вампир до меня добрался. Я, должно быть,  во  сне  прислонил  ногу  к
сетке. Бог знает сколько он  над  ней  трудился,  прежде  чем  я  проснулся.
Считается, что лампа должна их отпугивать, но почему-то так не получается.
     Негры что-то жевали у костра; они так и не ложились.
     - Вампир дут злой-злой, - сказал негр. - Потому наша сидит огонь.
     - Проклятье, так недолго и заболеть, - сказал доктор  Мессингер.  -  Я,
наверное, потерял литры крови.

     Бренда и Джок танцевали у Энкориджей.  Было  уже  поздно,  ряды  гостей
редели, и в первый раз за вечер можно было танцевать  в  свое  удовольствие.
Увешанную гобеленами бальную освещали свечи.  Леди  Энкоридж  только  что  с
реверансами проводила последнего представителя королевской семьи.
     - Если б ты знал, до чего я ненавижу засиживаться в гостях,  -  сказала
Бренда, - но было б ужасно  жестоко  увести  моего  мистера  Бивера.  Он  на
седьмом небе, что попал сюда, и мне было не так-то легко устроить, чтоб  его
пригласили... Кстати говоря, - добавила она позже, - наверное, на  следующий
год мне и самой не попасть на такой прием.
     - Будете доводить развод до конца?
     - Не знаю, Джок. Это от меня не зависит. Вся штука в том, чтоб удержать
мистера Бивера. Он стал очень нравным последнее время. Мне  приходится  чуть
не каждую неделю подкидывать ему один-другой  великосветский  прием,  ну,  а
если развод состоится, этому конец. Есть какие-нибудь известия о Тони?
     - Давно не было. Я получил от него телеграмму по прибытии. Он  уехал  в
экспедицию с каким-то жуликом-доктором.
     - А это не опасно?
     - Не думаю. Весь мир цивилизовался,  верно?  Куда  ни  ткнись,  повсюду
прогулочные автомобили и куковские агентства.
     - Да, наверно, ты прав... Надеюсь, он не хандрит. Мне было б неприятно,
если б ему было плохо.
     - Думаю, он понемногу свыкается.
     - Очень хочется верить. Ты  же  знаешь,  как  я  люблю  Тони,  хотя  он
чудовищно со мной поступил.

     В миле-двух от лагеря находилась индейская деревушка. Там Тони и доктор
Мессингер рассчитывали набрать носильщиков для  двухсотмильного  перехода  в
страну пай-ваев. Негры были речными жителями и на индейскую территорию  идти
не хотели. Они должны были уплыть обратно с той же лодкой.
     На заре Тони и доктор Мессингер выпили по чашке горячего  какао,  заели
его бисквитами и  остатками  мясных  консервов,  открытых  с  вечера.  Потом
направились в деревню. Один чернокожий шел впереди,  расчищая  путь  мачете.
Вслед за ним друг другу в затылок шагали доктор  Мессингер  и  Тони;  второй
чернокожий плелся сзади;  он  нес  образчики  товаров  -  двадцатидолларовое
бельгийское ружье, несколько рулонов набивного  ситца,  ручные  зеркальца  в
пестрых целлулоидных рамах, бутылочки резко пахнущей помады
     Заросшую, полузаброшенную тропу во многих  местах  преграждали  упавшие
стволы; они перешли вброд по колено  в  воде  два  ручейка,  которые  питали
большую реку; жесткую вязь оголенных  корней  под  ногами  сменяла  сырая  и
скользкая лиственная прель.
     Вскоре они подошли к деревне. Она возникла перед ними неожиданно, когда
они вынырнули из кустов на широкую зарубку. Тут стояли восемь-девять круглых
глинобитных хижин под пальмовыми крышами.
     Никого не было видно, но два-три тонких столбика дыма, прямо тянувшихся
к небу в прозрачном утреннем воздухе, говорили о том, что люди здесь есть.
     - Очень взе бугались, - сказал негр.
     -  Пойди  приведи  кого-нибудь,  надо  поговорить,  -   сказал   доктор
Мессингер.
     Негр подошел к низкой двери ближнего домика и заглянул внутрь.
     - Зовзем бусто, одна зензина, - доложил  он,  -  зебя  одевают.  Выходи
зкорей зюда! - прокричал он во мрак. - Хозяин твой говорить.
     Наконец из хижины выползла старуха, одетая  в  засаленное  коленкоровое
платье, явно приберегаемое для официальных встреч. Она подковыляла к ним  на
кривых ногах. Лодыжки ее были туго обмотаны голубыми бусами.  Прямые  волосы
свисали рваными прядями; она не спускала глаз с глиняной  миски  с  какой-то
жидкостью, которую держала в руках. За несколько мет ров от Тони  и  докт