ривал беспризорных мальчишек,
спрашивал о месте поуютней. Там,  куда его перевозили, в окружении сорванцов
рассказывал о войне, о солдатской дружбе, о мужестве и о беде. Такой горькой
участи,  как его,  могли безоговорочно  сопереживать только одинокие дети  с
сентиментальными сердечками, покрытыми коростой. Их собиралось все больше  и
больше. Слушали, затаив дыхание. Андрея уважали.
     - Хотите справедливой и нормальной жизни? - Спрашивал калека.
     - Да, а что нужно делать?
     - Держаться вместе, как одна семья, и слушаться.
     Далее он вручал их подручным  энергичного  господина и  перемещался  на
следующие об®екты.
     Все больше  и больше  мрачнел  новоявленный  мессия,  когда узнавал  от
завербованных мальчишек о результатах своих дел.
     Отряды  беспризорников  перевозились в  отдаленные  деревни,  где  было
образовано  подобие коммун, и там, как в  древней Спарте, создавались из них
жестокие  легионы,  не  знающие  жалости,  культуры   и  морали.   Легионеры
установили  террор страха. Террор давал  им все, что  было нужно, и  увлекал
идеей власти.  Власть над людьми, над территорией  пьянила  фюреров отрядов.
Власть зла  не  переходила во власть добра.  Непостижимым образом российский
характер породил  потребность  в насилии  и жестокости.  Они стали  символом
времени.
     Андрей прекратил  и эту деятельность. Не слушал больше песен Высоцкого,
не  найдя  в  них созидательного  смысла,  не  смотрел даже детских фильмов,
настраивающих не на понимание героев, а на  уничтожение  кого-то  из них. Он
устал от криков, воплей и сражений. Он проникал в суть тишины и мрака.
     Родители неистово страдали.
     Наконец,  отец  не  выдержал.  Он  побежал  по  книжным  магазинам,  по
старикам-друзьям и  вот,  довольный,  принес то,  что долго искал. Это  была
книга Николая Островского "Как закалялась сталь".
     - Читай, сын, потом будешь думать.
     Андрей прочел ее залпом. Изувеченный герой книги, слепой и неподвижный,
нашел свое  призвание в писании невероятно мощной литературы. Изувеченным он
стал, спасая город.
     Ясными глазами  смотрел в потолок, не  отвечал на  вопросы, не спал, не
ел. Он  осознавал свою страну, пытаясь охватить всю целиком  и ощутить смысл
всего, что  в ней  творится. Дух его  проснулся,  распрямился  и заполнил ум
огромными живыми образами. Старался увязать в единую картину.

     Благословенна  ли война?  Не начнется новая песня,  если  не остановить
старую.  Чтобы появилось  утро, нужен  вечер.  Идущая  волна  падает,  чтобы
поднялась новая. Зачем соком наливается плод, если не быть кем-то с®еденным?
Если наливающееся  силой  племя вдруг  останется  без природных катаклизмов,
куда  направит  свою силу, как использует  свободу? Оно направится на войну.
Пойдет  на другие  беды, которые сожмут племя вновь. Вечный маятник природы.
Сила, пока  спит  разум, всегда направлена на поиск того, что  уничтожит ее.
Катаклизмами и войнами  природа держит человечество в жестких рамках,  чтобы
оно, не осознавшее предназначения благополучия и  свобод, не использовало их
для катастрофы.
     Стало  быть  война -  необходимое  условие продолжения  здорового  рода
людей? Даже  не столько физического,  сколько духовного? Перенаселенный  мир
без войн, возможно,  просто  деградирует. Засохнет  и сгниет. Если  так,  то
расцвет  благополучия ведет, если  не к  войне,  то  к вымиранию, к беде.  В
сладком добре зреют зерна зла. Кто сможет разорвать порочный круг?
     Страна изготовляла боевые самолеты, танки, оружие всех видов, безумных,
страшных,  безысходных и продавала  за рубеж.  Она  находилась  в  состоянии
истерического  под®ема в деле производства  техники персональных и  массовых
убийств. Эта деликатная  сфера человеческого социума  давала  участникам  ее
предметное  ощущение  своей востребованности и денежное счастье. Люди делали
оружие, чтобы любить и быть любимыми, творить добро, оставить светлую память
о  себе.  Чтобы  кто-то  стал  насильником,  убийцей, сумасшедшим,  исчадием
кошмара,  горя, зла. Оружие  никогда не мирило людей, мирила безоруженность.
Оно накручивало истерию страха  и агрессии.  А дальше -  только первый залп.
Истерия  заполняла землю, блокируя  пути  для  проявлений  разума  и мудрого
разрешения  проблем. Мозг спал в сентенции,  что кто-то все равно  его будет
делать. А значит, надо всех  опередить. По ту  сторону границы мыслят также.
Восторг азарта,  как  у соперников в футболе. Вот  только мяч  с воротами  -
ракеты с городами.  Вон как кричат в экстазе стадионы! Межнациональная игра,
положенная  в души, такой же и витает над землей. Природа их одна. И требует
развязки. Нет ничего страшнее, когда у  власти игроки. Тревожный признак для
народа, когда президент его - азартный болельщик.
     Видимо,  все,  что есть в человеке,  должно быть  доведено до  абсурда.
Расположение и неприязнь восходят к любви и ненависти, а те - к кровоточащим
ранам, от  них -  к  рождению  и  смерти, к единственной  точке, соединяющей
судьбы  с  Богом.  Он  через  эту  точку управляет истечением  спектакля.  А
мизансцены на совести людей.
     Бога видит только Дьявол, Бог себя не видит.  Ну, а что  же видит  Бог?
Неужели, чистый Дьявол перед ним, тот человек, что ищет его взгляда?
     Андрей  надеялся  понять источники  своей  беды, вернее -  причин  беды
народа, заложенных в народе, а значит - в нем самом. Вот у Островского герой
стал  инвалидом  в битве за тепло  и свет для  города, а он разрушил  город,
уничтожил  тепло  и свет. Два инвалида  на полярных точках. Он не может быть
героем. Тем более - писать об этом. Кто может найти  точку отсчета подвига в
преступлениях? Где хороший мальчик превращается в кошмар?  Где спрятана она,
эта точка раздела добра и зла?
     Где преступление восходит  к осознанию? Через какое знание, если знание
от Библии порок? Мы обрекаем себя на поражение. Непорочным знанием порок  не
осознать. И  остается  наказание,  как  средство постижения  законов  жизни.
Ребенок не поймет огонь, пока не обожжется.
     Ходом  размышлений  не  делился. Так  продолжалось  долго,  чем  совсем
запугал мать, которая стала потихоньку бранить мужа.  Поскольку парня дурнем
сделал.
     Затем позвал отца и так сказал.
     - Отвезите меня в церковь.
     Наняли  машину, перенесли  парня в  нее, инвалидную коляску укрепили на
багажнике и повезли.

     - Как разобраться мне, батюшка? - Тихо проговорил калека.
     Священник, немолодой  человек, но почему-то с  молодым  невыразительным
лицом, умиротворенно стоял перед ним и  излучал спокойный свет. В храме было
пусто, пахло свечами, с образов  грустно  смотрели бородатые святые, заранее
скорбящие  по глупому  мятежному уму,  обреченному  страдать  в  бесполезных
попытках  понять  не данное  ему.  Отец  и  мать  стояли  сзади за коляской,
испытывая   неловкость  за  неистовые  глаза  сына,   далекие  от  смиренной
покорности судьбе.
     - Помогите понять,  - говорили воспаленные губы, - если без воли Божией
не упадет былинка, то почему он  сделал меня таким, каким сейчас сижу  в его
храме,  почему он  устроил  эту  бойню,  как репетицию конца  света?  Почему
невинные мать и отец страдают? Почему никогда не родятся мои дети, их внуки?
Почему? Я Дьявол перед ним, скажите, что он сражается со мной? Ответьте мне,
если знаете!
     - В тебе, голубчик, говорит гордыня. "Я" для тебя важней всего. Нет, ты
не Дьявол. С людьми Бог не сражается. Но только с Дьяволом, запавшим в души,
в том числе - в твою. Люди грешны от рождения.  Потому что родились в грехе.
В них живет Дьявол. Задача человека  освободиться от  него. Не сможешь - Бог
тебя накажет.
     - Да что же, я игрушка между ними?
     - Они сражаются за тебя! Чей ты раб? Бога или Дьявола?
     -  Я  не раб.  Зачем они вообще  ко мне все привязались?  Не  нужен мне
никто! Почему я должен быть рабом? Разве нет другого выбора?
     -  Наказан будешь  за  гордыню!  Выбора иного нет.  Или  блаженство или
скрежет зубами с воплем плача. Третьего не дано.
     - Послушайте,  святой отец, а  зачем  все это надо? Вот  эта  вся возня
между Богом  и Дьяволом?  Где  я  -  заложник  между  ними.  Чего бы  им  не
помириться? Не надо мне блаженства, как и плача!
     - Не упадет небо на землю, реки не вернутся вспять,  не  перестанет мир
плодиться,  размножаться и жизнью  жить живых,  пока есть Бог и  Дьявол. Они
сражаются, чтоб это  дальше  продолжалось,  не умерло и  не исчезло.  А  раз
продолжается, то  будет  продолжаться  и  сражение Бога с  Дьяволом  за них.
Поймешь ли ты это, человек? Борьба нужна, потому что она есть.
     - Но почему в ней именно я был выбран жертвой?
     - Потому что  был  готов к тому.  Как представитель нашего  народа. Его
герой. Инвалид  не  ты, инвалид -  весь наш  народ.  А  ты  - его  наглядная
частица. Идущий не туда, теряет ноги, берущий не свое,  теряет руки.  Вот  и
застыл в оцепенении,  не  видя ни  пути,  ни смысла. Дальнейшей  судьбой  ты
обозначишь путь России.
     - Ну, хорошо, как жить теперь такому инвалиду?
     - Молиться, чтобы Бог простил за то,  что Дьяволу поддались. Страдать и
жалость вызывать. Чтоб ваше сердце размягчилось, прониклось теплотой, добром
и  состраданьем. Обнявшись, плакать  над  собой.  И  только  в том  возможно
облегченье.
     По настоянию  Андрея,  при  благословении  попа, его, закутанного,  как
култышку  во  все  теплое, друзья,  родители, стали выставлять на  паперти у
храма.  Священник выдавал  для  продажи духовную литературу, свечи, какую-то
мишуру, он и продавал это, разложив на маленьком столике.
     Торговля  шла  не бойко.  Вообще  ее и торговлей  нельзя было  назвать,
потому что кто-то из жалости подавал  милостыню, а он в свою очередь кому-то
что-то отдавал бесплатно, если денег не было. Это было местом пожертвований.
Над ним  витала  больная совесть, которая искала успокоения. Убогие садились
рядом. Некоторые жестами просили  денег,  а иные  - просто  так. Одна  такая
старушка просто смотрела на храм и молилась.
     - Чего ты просишь? - Не вытерпел Андрей.
     - Смерти, батюшка.
     - А зачем ты родилась?
     - Для нее, родной.
     - Чего ждешь ты от смерти? - Поразился он.
     -  Блаженства  в том  раю,  где ангелы поют  и  бабочки летают.  Жизнь,
голубчик,  только порка,  чтоб перемучиться  для  рая.  Кто  больше мучился,
надежней попадет.
     - А как же добрые дела?
     - Добрыми  делами  вымаливают радости в  жизни  да искупление грехов, а
праведникам нужны лишь кротость, терпение и  смерть. Блаженны  нищие  духом,
сказал Христос.
     -  А не  страшный  грех - думать только о  себе? Весь мир  погибнет при
таком подходе.
     - А я и знаю, что погибнет. Того и жду. Как страшного суда для всех. Не
надо разжигать свой дух, гордыня в нем. Люби бога и он воздаст тебе.
     - Неужели  суть религии заключается в заботе о своей душе и в жажде рая
после смерти с презрением к живому миру, поскольку  грешен он? Разве  любовь
существует для смерти, а не для жизни? Старая, мир грешен только тем, что он
несправедлив,  и породил  такую  церковь для примирения людей  с ним,  как с
вечной неизбежностью, с приютом слабых  в лоне церкви,  смерти и мистической
любви!  Умрет несправедливость, нужна  ли  будет  церковь?  Нужна  ли  будет
страсть по смерти?
     - В тебе, калека, Дьявол говорит.
     И отошла.
     Потемнело  небо над Андреем.  Как перепутались оценки,  - думал он. Что
главное: рождение или смерть? "Я" или не "Я". Жизнь или то, что после жизни?
Быть или не быть, как спрашивал Шекспир.
     Он  посмотрел вокруг и  усмехнулся.  Суета сует и мрак бессмысленности.
Для чего нужно  все это: надежды,  драки и порывы?  Что стоит за бесконечным
временем? Мгновение.  Потому и время  из мгновений. В мгновении есть  все. И
прошлое и будущее, и радость и печаль. Жизнь и не жизнь. И общий  Дух земли,
Вселенной.
     Стоит  вопрос   иначе.  Остаться   слабенькой  бессмысленной  былинкой,
вцепившись на ветру за то, что принесет блаженство телу или  маленькой душе,
удобство для  квартиры,  огорода, уйдя в них,  словно в скорлупу, в ничто, и
кануть  в  пустоту  или  поступить  наоборот. Отбросив  вздор  благополучия,
перешагнув блаженства, отдаться духу той Вселенной, что царственно  манит  к
себе,  пойти  к нему навстречу,  понять,  что ему  надо и для чего он создал
жизнь, зачем создал  меня. Поняв, внести  закон его  в  свет жизни и  далее,
минуя смерть, совсем уйти к  нему. Чтоб дальше жить в мирах Веленной и  жить
проблемами ее.
     Вот достойная  цель: возвысить себя до божественного духа. А это значит
освободиться  от  векового  страха  чужой  воли  -  Бога,  Дьявола,  соседа,
начальника,  вытравить  культуру  рабства,  исповедующую  бегство от всего в
догматы счастья и  "достойной жизни" для  себя. Расправить и перестроить дух
народный, чтобы он в образе новорожденного Бога земли мог представиться Богу
Вселенной достойным  его,  как  сын  мудрого  отца.  Пробудить  человеческое
достоинство  в измученных телах с потухшими глазами.  Стать и быть насколько
можно мудрым справедливым  человеком, причем - сейчас, всегда - сейчас, а не
потом.
     Не следует жить ни прошлым, ни будущим и даже не надеждой, поскольку  в
них никогда не  было и нет  конечной цели. Жить надо тем, что есть сейчас, и
перестать  чего-то ожидать. Человек ответственен  за каждое  мгновение  всей
своей жизни. Как за каждый ответ множества вопросов. Будущее будет адекватно
результату. Ему все стало ясно.
     Подул свежий ветер, непроницаемая свинцовая  пелена на небе разорвалась
и солнце упало на Андрея.
     В  мире родился  новый философ. Этим философом стал искалеченный войной
народ.
     На следующий день Андрея, приведенного в опрятный вид, повезли в школу.
Он решил стать духовным наставником для молодых. Ничего не поделаешь, мы все
из одного гнезда. Все одинаковые и обречены жить вместе.  Как бы это не было
прекрасно  или отвратительно. Все  надо правильно понять,  разумное принять,
безумное  отбросить. Все  благополучие,  как  оболочка, покоится  на скелете
нравственности.  Главное  -  найти  гармонию  материи  и духа, света и тьмы,
жестокости и милосердия, людей полярных взглядов.  Гармонию идей. Мир спасет
умение ее найти.  Она и будет красотой.  Только бы  не  перепутать красоту с
уродством.



        КАК КОЗЛОДОЕВ ВЛЮБИЛСЯ


     Аскольд  Васильевич Козлодоев заболел.  На него свалился грипп, а он  с
детства не  переносил  его.  Кости  болели,  кожа  излучала  жар,  все ныло,
настроение опаскудилось. Он  лежал измученным  трупом с красными бесноватыми
глазами и сопливым носом, зарывшись в свалку из одеял и телогреек. Лекарства
никакие  не  принимал,  потому  что  издавна  принимал  медицину  за вредное
шаманство,  которое  только  мешает  перестройке   организма  для  борьбы  с
болезнью.  И  действительно,  в  нем что-то  происходило, очень  похожее  на
сплошной разлад. Что-то там не получалось.
     В общем, Козлодоев приготовился помирать. Дядя Федя  и инженер Петрович
привели к нему старую старуху пенсионерку, чтобы та присмотрела за дураком.
     -  Васильевич,  -  сказали  ему,   оцепенело  уставившемуся  на  ветхое
создание, - это Софья Алексеевна. Она ухаживает за сомнительными.
     - В каком смысле? - Помрачнел больной.
     - За покойниками. - Неожиданно  здраво раз®яснила свой профиль старуха.
- Которые пока живые.
     - Из  монастыря,  что  ли?  - Осатанел  и удивился Козлодоев  говорящей
кукле.
     -  Напрасно ты так. Потом еще спасибо скажешь. - И ушли, как бросили на
произвол стихии.
     Они  все  это сделали  напрасно.  Видно,  чтобы  смерть  не  показалась
сахаром. Что  тут  началось! Старуха,  оказывается, знала  полтора миллиарда
слов и время зря тратить не собиралась.
     -  Как  тебя зовут-то? -  Спросила, снимая шляпу и пальто, под  которым
скрывалось  нахальное платье.  Увидела  зеркало,  подбежала, прихватив  свой
саквояжик,  и  тотчас  же  принялась гримасничать и рисовать узоры  на  лице
прошлогодней  фиалки. И вытряхнула довольно много слов  о  благотворительной
роли красоты женщин в излечении мужчин. "Вам на благо нас не жалко".
     - Еврейка, небось?
     - С чего это?
     - Говоришь, как Голда Мейер.
     - Я ассирийка.
     - Да таких и не бывает. Меня зовут Аскольдом.
     -  Господи, какая  мерзость!  Скалы и  лед.  Ты  не  варяг? "Мы в  море
родились, умрем на море!" - Фальшиво пропела. - Мама-то как звала?
     Она подошла и поразила. С плеч падает цыганский платок. На смуглом лице
синие  губы,  на  вековых  щеках  румяна, в ушах  по  канделябру.  Накладные
ресницы. А волосы! Есть игрушка такая. "А-а-а!" - кричит черт, выскакивая из
ящика.  Чтоб  страшно  стало. Точно  не вспомнить,  какая прическа у него на
затылке, но, наверняка, такая. К тому же у этой - неистово красная.
     - Ну, и кого будем пугать?
     Что на больного обижаться?
     - Не  смыслим, значит, в красоте и  современной моде. -  Констатировала
старуха. - Неудивительно. Смыслим тогда, когда существуем. Огненная страсть.
Только для бомонда. Ты мужчина или кто? А если не мужчина, то зачем  ты? Эх,
сирота!
     - Колей меня мама звала. А зачем ты ассирийка?
     Коля был мокрый, грязный и вонючий.
     - Сейчас  тебя  обмою.  Тазик  есть? А  эта тряпка - полотенце?  Дожил!
Никакой культуры!
     - Потерпи пока гроб принесут. Уж недолго.
     А ассирийка тем  временем бегала по квартире, выясняя, что  где  лежит.
Заглянула  во  все  шкафы,  холодильник.  И  без  конца причитала.  "Кошмар!
Гадюшник! Грязь,  бомжатник!" Ну еще  выдавала что-то  новенькое. Она  знала
много слов. С головой после атомного взрыва.
     -  Ассирийка я  затем,  чтоб Вавилона больше не случилось. Жена,  поди,
давно  сбежала? С каким-нибудь завхозом из буфета. - Язвила кикимора. - Вон,
даже тарелок - ни одной не осталось.
     -  Порядок  отражает  комплексы  души. Он ограничивает  цель.  В  хаосе
фантазия,  ни  чем не  скованный полет  воображения.  -  Философски  ответил
Козлодоев.
     - То-то я смотрю - метла в ведре. Сразу видно - для полетов. А на кухне
стартовый комплекс. Летаем без бензина? ЦУП на койке?
     - Послушай, выверни ведро. Посмотри чинарик.
     - Какая гадость!  - Побежала  к  саквояжику  и  принесла  кисет.  Ловко
порвала газетку и умело свернула пару козьих ножек.
     - Откуда навык?
     -  С  фронта,  позже  с лагерей.  Вот где  зарядка  сил! А какая  школа
выживания! После такой школы,  - пробормотала, что-то озабоченно выискивая в
кармашках, - долго живут. Знаешь почему?
     Аскольд  Васильевич заскрипел, но  сумел  приподняться, чтоб  поудобней
сесть. Гостья проворно подложила подушку. Дала сигарку.
     - Спички есть? - Спросила.
     - Обычно прикуриваю от газа. - Показал на кухню.
     - А газ зажигаешь от чего?
     - От окурка. У меня никогда и не было жены. Не поймешь вас, женщин.
     Нашла  спичку  и  чиркнула о зеркало.  Сигарки задымились.  На  будущее
зажгла газ на кухне.
     -  А потому, что  понимают жизнь иначе, чем  другие.  У меня мужей было
штук десять. Не прижились, милые.
     - Уела всех?
     - Расстреляны,  убиты, умерли от ран  и стрессов. Ты-то чем был  занят?
Давай таблеток дам.
     - Ты мне еще клизму предложи. Антидюринга читала?
     - Что-нибудь о клизмах?
     - Ну, мрак. Двенадцать ночи  без свечи. Студентам  эту штуку раз®яснял.
Но думают, похоже, также.
     - Глупый ты, Коля. Ты вылечил кого-нибудь  своим антидюрингом?  А я вот
многих спасла. Да только, жаль, не всех.
     Она отвернулась и подняла голову, потому что на глазах проступили слезы
и надо было их как-то просушить.
     - Больше всего Шарика жалко.
     - Один из десяти?
     -  Безродный пес.  Он  меня безгранично обожал. Ни  с кем  не сравнить.
Погиб с Леваневским.
     - Ты была знакома с полярным летчиком?
     - Я его ненавидела. Ты не видел его фотографии?
     - У него был умный взгляд.
     - Потому что нена