л мышкин вид".  Успокойся. Не надо
тебе  туда ехать.  Кому нужна  война?  -  Немного подумал, набрал воздуха  и
выдохнул. - Выходи за меня замуж!
     - Костенька, дорогой! И ты не заводись. Я подумаю, ладно?
     Она обняла  его,  стала  гладить. "Мой  цыпленок  баю-бай, свои  глазки
закрывай,  если  есть  ты  у  меня, значит, буду жить  и  я".  Стало  тихо и
опустилось забытье.
     -  Костя,  милый,  дорогой,  поехали. -  Встрепенулась  Ася.  - Поехали
вместе, вдруг он не один.
     Через  полчаса  она  открыла  дверь  своей  квартиры.  За  ней  таилась
неизвестность. Увы, господа, вас  не подводит ваша  интуиция.  Законы  жанра
только кристаллизуют законы жизни.
     Когда  они  вошли  в  комнату,  Костя  только  разинул рот.  Шторы были
опущены,  интимно светил торшер,  мурлыкала  мелодия  "Маленький цветок". На
персидском ковре галантно  танцевала пара. Вальяжный  Питерский  в китайском
халате бережно прижимал даму пышных форм и элегантных лет в неполном пляжном
костюме. Это была Матильда, костина жена.
     "Ну и денек!" - Подумал Костя. - "Все-таки что-то здесь не так".
     При  виде  вошедших  Матильда остолбенела, но тут же, качнув навесистую
грудь,   кошкой   бросилась  к  дивану,   на   котором  находились  небрежно
разбросанные одежды.  Стала спешно облачаться.  А Питерский радушно раскинул
руки.
     -   Ба,  кого   я  вижу!  Мусик,   познакомься!  Мои,  можно   сказать,
родственники. Жена Ася и ее любовник Мубарашкин.
     Недоодевшаяся  Мусик  раскрыла рот.  Она долго его не закрывала и  было
похоже, что на нее нашло некоторое помешательство. Костя тоже  все еще стоял
в той неудобной позе, в которой оказался в момент обнаружения жены. Это была
поза инвалида с детства.
     -   Друзья,   вы   слишком   впечатлительны.  -  Пришел  к   заключению
наблюдательный  хозяин.  -  Прошу  всех  к  столу.  -  Он  жестом указал  на
сервированный стол.
     Матильда с  Костей подкрались к предложенному  месту,  не отрывая  глаз
друг от друга, и сели. Уселись и хозяева.
     - Тебе не кажется,  Асенька,  что они  скоро упадут?  - Спросил супругу
Питерский.  - Это что? Любовь с первого взгляда? В таком  случае нам  светит
полный перебор. Мы так совсем запутаемся.
     - Витя, - вдруг похолодела Ася, - как ее фамилия?
     - Как твоя фамилия? - Уставился на Мусика Витя.
     - Мубарашкина. - Прошептала та.
     Наступила  тишина. Питерский  побежал за мокрым  полотенцем, потому что
его жена начала падать со стула. То ли наступило тихое помешательство, то ли
начиналась истерика. По дороге он причитал матерные слова.
     В это время Костя прошептал:
     - Почему ты здесь? Ты же в командировке?
     Но  плюнул  и  не стал  дожидаться  ответа. Чего спрашивать? Раз здесь,
значит не в командировке. Небось, приехала пораньше.
     - А ты почему  здесь? -  В  свою очередь  прошептала Матильда. -  Какой
такой любовник? Что за шутки? - И тоже не стала  дожидаться ответа, а  взяла
рюмку и залпом выпила, сморщилась и закусила огурцом.
     Питерский обвязал полотенцем  голову жены, похлопал по щекам, отчего та
оживилась, и обратился к присутствующим.
     - Итак, господа, карты все выложены  на стол. Будем их раскладывать  по
мастям.  Всевышним силам  понадобилось  устроить  нам  всем  концерт.  Здесь
собрались супруги, любовники и любовницы. Какие будут предложения?
     -  Долго это  тянется у вас? - Поинтересовался Костя у жены, кивнув  на
Витю.
     - А у вас? - Кивнула та на Асю.
     -  Господа,  -  остановил их  Сандалов,  -  наверно не так  долго,  как
хотелось бы любовникам, и не так коротко, как хотелось бы супругам.
     - Первое предложение поступило от Кости. - Претенциозно об®явила Ася. -
Он предложил мне выйти замуж за него. Что вы на это скажете?
     Сандалов очень удивился и решил:
     - У него нет фантазии.
     Мусик рассмеялась.
     -  Примитивный тип.  Эта  красотка  всего лишь  дорогая и  избалованная
игрушка. Он  на ней  мстит мне  и убегает от меня.  Глупый  парень.  Я - его
тюрьма. Без этой тюрьмы он рассыплется на части.
     - Он не дурак! - Воспротивилась Ася. - Он ангел!
     -  Ангелы  не  выживают  на  свободе! Ангел на  свободе  превратился  в
дьявола. Надо знать священное писание.
     - Испереживалась! За себя, поди, боишься? Сандалов, возьмешь ее в жены?
Только не  возьмет.  Что он,  ненормальный? Замучаешь поучениями.  Чтоб  ему
лучше стало. Сопьется, наверное.
     - Не  надо так говорить.  -  Вступился за жену Костя. - Просто Матильда
масштабный человек с житейской интуицией. У нее богатая эрудиция. Она сумеет
вывести из любого тупика.
     - Костя, не верь ей, она просто боится потерять и деньги, и хоромы.
     - Ну, Масик, предложи чего-нибудь. - Попросил Сандалов.
     - Вот что, дорогая,  -  обратилась та к Асе,  -  давай мы устроим нашим
мужчинам испытание.
     Мужчины оживились, проявив интерес.
     - Устроим оргию вначале одному,  а  потом другому.  И поведение каждого
покажет его внутреннюю тягу. Надо верить чувствам, а не уму.
     - А что,  мысль интересная.  - Азартно  поддержала Ася идею.  - Только,
может лучше наоборот? Пусть мужчины с каждой из нас проделают такие оргии.
     - Потом и это.
     -  Согласимся,  Костик?  - Загорелся  Сандалов.  -  Молодец,  Масик!  -
Похвалил подругу.
     -  А  любовь  тут  ни  при  чем?  - Костя отчего-то покраснел,  как  бы
извиняясь за нелепость.
     Виктор снисходительно улыбнулся.
     - Любовь, Костя, - это абсолютное подчинение. Ведь  мы их обеих  любим?
Ну что тебя смущает? В конце концов мы же нормальные люди!
     - Это оценка уровня деградации?
     - Это оценка уровня цивилизации.
     Женщины подхватили упирающегося Мубарашкика и вытряхнули его из одежды.
Тот  стоял голый,  худой и стеснительный, как  мальчик  перед  медкомиссией.
Сандалов умилялся. Испытательницы  быстро обнажились, поскольку опасались за
костину уверенность. Повалили на ковер и начали ласкать.
     - Чтоб я сдох! - Орал Сандалов. - Костя, не тушуйся. Нас не сломать!
     Белобрысые петушиные вихри утонули  в четырех грудях.  Два  тела плотно
сжали человека. Погибающий парень невероятным усилием вынырнул из них и стал
жадно хватать воздух. Лицо было синюшным.  Костя явно не  тянул на героя. Он
принялся яростно отбиваться. Сандалов упал от смеха.
     Тогда обе фурии налетели на него. Пристыженный Костя, озираясь, плазком
благополучно перебрался за стол.
     Троица  визжала,  крутилась и  затихла.  Это было подозрительно.  Вихри
появились  из-за  стола  и  любопытные  глаза   осмотрели  поле  схватки.  У
Мубарашкина зачесалась кожа. Перед  ним предстало зрелище дикого распутства,
о  котором  и  говорить-то  просто неприлично. Испытание  явно  выходило  за
разумные пределы. Сандалов проявил любовь к обеим  сразу,  никого не обделив
вниманием,  отчего  все  погрузились  в  сладость  непристойности. Костя  не
вытерпел, подполз к группе и вырвал из нее свою жену.
     -  Ага! - Воскликнула Ася. -  А  говорил, что я лучше  всех на свете! А
ну-ка, иди ко мне, мой дорогой! - И потянула на себя лгуна.
     Отстраненная Матильда  по-татарски уселась рядом. Наблюдался переход ко
второй  стадии   испытаний.   Ей  стало  смешно.  Два   дурака,  недоумевая,
экспериментально  фантазировали, что вдвоем можно сделать с  одной женщиной.
Получалась какая-то бестолковщина. Ощущались легкомысленность  и абсурдность
представлений по данному вопросу.
     А бесстыдная женщина извивалась между ними грациозной кошкой, принимала
неприличные позы и лицо ее сияло счастливой улыбкой. Она была увлечена своей
игрой.  Игра  становилась  все   азартней  и  доступней   для  распаляющихся
партнеров.
     - Все, хватит! - Поднимаясь,  об®явила завершение Матильда. -  Все  уже
понятно.
     Она оторвала своего мужа от  женского тела и  пинком  в зад отправила в
сторону ванной комнаты.
     - Ну как же мне повезло!  - Ася не стеснялась  странного  открытия. Она
теперь вообще  ничего  не стеснялась. - Это лучше,  чем смотреть на трубы. -
Заключила она, чем  невольно  выявила смысл своей  металлической композиции,
скрывавшей,  оказывается,  изначальное стремление к массовой  эротичности. -
После такого можно спокойно умирать!
     - Блудница ты  паршивая. И муж твой такой  же. -  Незлобно подвела итог
затейница спектакля.
     Она  нашла  в  ванной  совершенно одуревшего мужа, одела  его и оделась
сама. Подхватила под руку  и  повела на  выход.  Оставленные  голые  супруги
утопали в жарких об®ятиях, в каких, пожалуй, никогда не пребывали.
     По  дороге домой, сидя в автобусе друг напротив друга, сбежавшие  гости
всматривались в давно знакомые черты, глаза в глаза  с таким благоговением и
жадным  любопытством,  какое  бывает  только  у страстно  влюбленных  людей,
встретившихся после длительной разлуки.
     Костя вдруг запел:
     - Кто может сравниться с Матильдой моей!
     Жена счастливо засмеялась.
     Дома они  предались таким же упоительным, неистовым схваткам, абсолютно
не  обращая  внимания  на  черного  кота,  который  в  это  время  на  столе
умиротворенно жевал колбасу, посматривая  на блаженных хитрым желтым глазом.
Глаз говорил: "Когда всем хорошо,  тогда все хорошо. Остерегайтесь разрушить
этот хрупкий баланс".
     Квартира излучала теплоту и мягкие об®емные фантазии.
     Жизнь вступила в новую эпоху.



        СТЕНА



     "предоставь мертвым погребать своих мертвецов"
     Евангелие от Матфея. 8.22


     Все  вокруг  было белым.  Стены, потолок, даже линолеум  на полу.  Окна
отсутствовали.  Свет   излучали   умело   задекорированные   светильники.  В
отдаленных  углах  располагались  устройства,  похожие на  мощные  источники
звука.  Внимательный  взгляд мог бы  обнаружить на  каждой из стен небольшие
квадратные проемы. Кровать-каталка, осторожно принявшая больного, находилась
в центре  огромного  зала.  Санитары ввезли  ее в это странное  помещение и,
словно не зная,  что делать с этим  предметом дальше,  так  и  оставили, как
бросили, исчезнув за дверями.
     Невозможно  сказать, сколько  времени человек  смотрел  на единственную
картину, сиротливо висевшую на отдаленной стене. На картине  была нарисована
натянутая  на  раму  мешковина, прибитая по краям рисованными гвоздями.  Она
выглядела  абсолютно  натуральной,   растянутой  сильно,   до   крайнего  ее
напряжения.  Он не пытался разгадать замысел художника  и вообще не думал  о
картине. Он  просто  отдыхал на ней, как  отдыхает путник, сваливший с  плеч
огромную ношу и теперь рассматривающий ее с тупым равнодушием перед тем, как
отправиться в путь дальше.
     Мембрана  из  мешковины  разделяла  два  пространства,  одно, в котором
находился сам  человек,  все,  что  его  окружало,  конкретное  и осязаемое,
видимое  и  доступное, и другое, загадочное, затаившееся  по  другую сторону
полотна. Мнимое, умозрительное, как не нарисованный пейзаж или отсутствующая
композиция,   требующие   догадок.   Он   чувствовал,   что   там  находятся
невообразимые  химеры,  способные  принимать любой  вид  -  мужчин,  женщин,
животных, предметов, по сути, не являясь ими. Любые зримые образы, доступные
воображению. Если воображению вообще доступны любые образы, даже  такие, как
пустота, время или  точка смерти.  Им  для этого нужен всего  лишь  человек.
Страдающий человек. И полотно напротив. В  более широком  понимании - стена.
Стена, которая вообще разделяет  видимый и невидимый миры. Она находится под
ногами, непроницаемым куполом висит над человеком.  Сто приборов не проткнут
ее. Может меняться расстояние, может измениться вид,  все, что угодно, может
с  ней произойти, но одно останется неизменным - она сама, как  образ факта.
Она  всегда   останется   непреодолимым   наваждением,   как   вечный   укор
ограниченности.
     Мешковина  сохраняла  некое  равновесие   между  двумя  пространствами.
Напряженное  и  крайне   неустойчивое,  готовое  при  неосторожном  малейшем
движении в  любом  из  них  придти в  движение и  даже лопнуть оглушительным
треском  бесконечной катастрофы, грозящей ему низвержением в черноту пустоты
с бессмысленным воплем прерванного ужаса.
     Стена, скрывающая неведомое, недоступное и пугающее, предстала  видимой
границей  и притянула к себе его  обычное напряжение, связанное с постоянным
ожиданием   новой  порции  беды   оттуда.  Хрупкое   равновесие  пространств
достигалось им  невероятным  напряжением  воли,  направленной на  то,  чтобы
предохраниться  от  неожиданного  удара,  предугадать  его,  заблаговременно
приготовиться или предупредить еще до того, как он произойдет.
     Это  напряжение,  осторожно  носимое им  в себе,  сейчас  он препоручил
картине  и  надеялся,  что  она продержит  его  неизменным  некоторое время,
необходимое смертельно уставшему человеку хотя бы для короткого отдыха.
     За время передышки надо во всем спокойно разобраться.
     Он не  родился солдатом  и не стал  им. Ему предстояло  осмыслить  свое
положение и согласиться с любым результатом, не приняв его.
     Человек  сосредоточился,   но  ничего  не  получалось.  Все  смешалось:
болезнь,  события, время, ощущения страха и блаженства. Он не  виноват  ни в
чем! Отчего же он здесь?
     Был дан старт и свалка началась. Россия породила новую популяцию людей,
отвергнувших  уставшие  культуру   и  мораль.  Из-под  их   гнета  вырвались
подавленные  прежде первозданные  инстинкты, скрутившиеся в мощную пружину и
жаждущие   свободы.    Насмотреться,   нагуляться,   наиграться,   наесться,
пощеголять,  брать и делить по праву  силы.  Обустроиться, обзавестись.  Все
делать  против ненавидимой  морали,  провозгласившей  ценность братства!  На
беззащитное  тело  экономики  стервятниками и  шакалами  налетели матерые  и
молодые сильные бойцы реформ.  Рваные  ее клочья, преобразованные в предметы
потребления, заполнили  дома и прилавки. Ешьте, пейте  и гуляйте! При  слове
"интеллигенция" рука пока не тянулась к пистолету, но в кулак уже сжималась.
Опостылевшая работа приобрела иной оттенок.  Работой  стало делать власть  и
делать деньги. И самое популярное из синонимов слова "делать" стало "брать".
Слабенькие  нити правил  рвались  мощными телами,  признающими  единственное
правило:  действовать  без  правил.  Страсть   заполнила  пространство.  Ах,
упоительный восторг  доступности счастья! "Я хочу" - ревел  хор взрослых, по
существу не ставших ими.
     Беспечная  глуповатая Россия  поедала дойных  коров, не  оставляя шанса
завтрашнему  дню.  И  порождала  касту  дикарей,  исповедующих   примитивные
инстинкты, как единственную ценность жизни.
     Ничем  наш герой не  отличался  от новых бойцов.  На  предприятии он  с
товарищами  организовали  подставную  фирму, через  которую  пропустили  все
ценное  на  нем.  Деньги  со  счетов  перевели в  наличные  рубли.  Далее  с
леспромхозом гнали ценные  породы  за  рубеж.  Там  покупали  старые машины,
перепродавали  по  безумным  ценам.  Их  обманывали,  они   обманывали.  Так
переплелись в змеиный узел различные дельцы и фирмы.
     Далее по закономерности развития  хаоса образовались дисциплинированные
бригады вооруженных жестоких и циничных апологетов нового времени, сменившие
рублевые ценники на цены жизни. Так началось рождение фашистов.  В сферу  их
интересов попали все,  кто делал власть  и  деньги. Хаос всегда переходил  в
диктатуру  примитива  с конечной целью - власть в  стране, а  дальше - может
быть и в мире.
     Так  Россия  пошла  вспять историческому развитию, пока не обнаружились
нищета и пустота, из которых, как медведь из растревоженной берлоги, не стал
выбираться  ленивый  тысячелетний  Дух  нравственного  сознания  народа. Ему
предстояло укротить  разнузданную стихию,  стать  в  каждом человеке  стеной
противостояния ей. Но та стена пока лишь намечалась.
     Фашизм  под  видом  организованной  преступности   все  увереннее  брал
ситуацию в  свои  руки. Начались немыслимые прежде вымогательства,  шантажи,
расстрелы.  Что  оставалось  нашему герою, охваченному раскаянием, стыдом  и
страхом?  Прятаться и пить.  Пить от  безысходности  и  ужаса. Он  постоянно
ощущал,  как в  него входит пуля.  Жена так же пряталась. Они стали врагами.
Единственной  целью   стало  намерение   успеть   истратить  накопленное  до
неотвратимого конца.  Из  месяца в месяц изгоем,  отторгнутым грабителями  и
ограбленными, тенью растворялся в пригородах  и напивался, расчленяя психику
на составные части.  Пока не  наступила полная дистрофия с потерей сознания.
Он перемещался заброшенным животным от дома  к  дому,  от забора до забора в
бессмысленных  поисках  норы. День  и  ночь  наложились,  образовав  неясный
полумрак.  Последнее,  что  вспомнилось:  ромашки у  лица и наверху  березка
шелестит листвою.
     И вот огромный зал с картиной.
     Лежа  в больничной кровати, человек, привыкший забиваться  в щели, чтоб
стать  невидимым,  с  испугом  беззащитного  зверька   осматривал   огромное
пространство. В нем  поднималась  истеричная  волна.  В угол бы, хотя  бы  к
стенке!  Зарылся  с  головой  под  одеяло,  то  тут  же  испугался,  что  не
контролирует  подходы. Стены, надо сдвинуть  стены! Но и боялся,  потому что
был уверен, за ними ищут его злобные химеры. Вот вытянутся из них  невидимые
руки, схватят и прижмут к стене, чтобы упилась его кровью
     Вот она  уж багровеет, на стенах стали появляться размытые  линии, свет
потускнел, зазвучали тихие и  медленные  ритмы, как некие предвестники беды.
Линии переплетались  розовыми и  зелеными змейками, вились,  увеличивались в
размерах, отчего, казалось, приближались к нему.  Приблизившись до появления
мурашек,  тотчас  же  отходили  туда, где  накаляется стена, и,  напитавшись
дополнительной  энергией, вступали  снова  в  свои игры, закручивая странный
хоровод.  Все  гуще, ярче и мощнее. Все  новые  цвета,  и образы,  и  звуки.
Фантасмагория,  фейверк  причуд  и  бури   под  нарастающий  тревожный  стук
тамтамов.
     Музыка  нарастала. Мощные  звуки  обнимали и  сдавливали тело мягким  и
ритмичным  прессом.  Образы  и краски  на стенах становились  разнообразнее,
величественнее,   больше,  насыщеннее,  об®емнее.   Свет   ламп  отдавал  им
управление  зрелищем.  Человек  превратился в крошечного человечка, будто бы
оказавшегося  в  самом  центре огромного  тела,  ласково проникающего своими
воздействиями в самую его суть. Осознание происходящего  перешло от мозга  к
чувствам. Появились странные виденья.
     Мы все внутри неведомой и страшной скорлупы. Буйствуем, прилипшие к ней
в тонком слое реального пространства. И буйствуем, чтоб спрятаться от нее. И
трудимся  неутомимыми муравьями, чтоб возвести стену из лжи  и камня. Делаем
картины,  театры,  одежды, экраны,  храмы,  города. Пытаемся  уйти  вовнутрь
искусственного  мира,  видя  в  том   предназначение   и   путь.  Запальчиво
отталкиваем скорлупу. А она не уходит,  а изощренней воздействует на нас. Мы
и  воюем то, подчинившись ей,  а то,  сражаясь  с ней,  с невидимым явленьем
страха. Воюем за искусственный наш мир, который превратился  в самоценность.
Апостолы его  стоят на пьедесталах. Актеры,  лицедеи и дельцы,  что замыкают
нас на нас. А почему? Не знаем.
     Внутри яйца, образованного скорлупой,  где-то под  нашим реальным миром
находится  некое духовное  пространство, которое разлито в  нас,  разлито  в
обществе. Оно неспешно кристаллизуется. Принимает структуру. И мы постепенно
осознаем этот об®ем, входя  в  него. Нас ведут  туда все  религии  и  герои.
Внутри мораль,  правила,  символы, обряды.  Туда устремляет  нас  время, как
вектор развития. Но мы боимся и его. Оно ведь тоже полное химер. От духовных
химер  защищает  нас  другая  искусственная  стена.   Стена  из  религиозных
построений.
     Получается,  что наш  реальный мир с  двориком из  сооруженных стеночек
зажат  между  двумя естественными стенами.  Одна - есть скорлупа, скрывающая
пространство макрокосмоса