видел своих зрителей. Болезненно переживал. Скромность
- скрытая гордыня. Он не актер. И был необычайно слаб. Потому пошел в герои.
Полноценный  человек в детство не играет. Такому никого не надо побеждать  и
ничего доказывать не надо. Знаешь, как герои любят женщин? Входят в них, как
в мать  обратно.  То ли  спрятаться, а то  ли  утонуть. Я  его  любила,  как
свистушка  чемпиона. Любовь  сравнима с жалостью. Отдаешь себя  в  жертву. А
позже думаешь - зачем? Я повинна в его смерти. - Вдруг призналась она.
     - Чем?
     -  Есть ранения, несовместимые с  жизнью, когда пострадавший  неизбежно
умрет. Но есть и  поступки, которые  вроде тех  ранений также несовместимы с
жизнью.  Чего ты  удивляешься? Если  человек  погиб,  значит, он уже  где-то
накануне совершил именно такой поступок, направивший его в ту колею, которая
неотвратимо приведет к смерти. Дальше только дело времени. Погибло несколько
человек, значит, их пункты назначения слились. Зига мог бы разбиться раньше,
но я спасла его. Тогда в рискованном полете была с ним в самолете.
     Козлодоев незаметно проникся любопытством.
     - Зига?
     Старушка рассмеялась.
     - Он злился. "Прозвище собаки". Но при других - "Товарищ Сигизмунд!"
     - Ты была его любовницей ?
     Она встала и маятником заходила по комнате.
     - Меня никто  не видел  обнаженной. Ну, что ты  все время  удивляешься?
Пристально смотреть  на  вещь,  значит  видеть  недостатки.  Совершенство  в
оболочке.  Кому  нужен мужчина без женщины? В ней  его лоск.  А  в  оболочке
обнаженной запутана  ее  душа. Сними  -  и будет только тело. В одеянии есть
обаяние. Женщина и шепчет, и кричит им, в  облике ее душа, а значит - тайна.
Я  не  была любовницей, я была тайной. - И заговорщицки подмигнула, подернув
худыми плечиками с наброшенным платком.
     "У меня есть тайна..." -  неожиданно чистым голосом запела таинственная
ассирийка.
     -  Возьми  в тумбочке  пластинки,  -  пробормотал  Аскольд  Васильевич,
смущенный  тем,  что  ему  захотелось доставить  ей радость, - там  есть эта
песня. Поставь. Я циник? Извини.
     - Не заносись. Циники у власти, остальные лишь глупцы.
     Она легко поднялась, грациозно  извернулась и,  вальсируя, подлетела  к
проигрывателю.
     Странная пожилая женщина телом помнила  легкие движения. Она кружилась,
заворачиваясь во взгляд больного.
     А  тот, чтобы  не отвлекать ее, поднялся  с кровати и, пошарив под ней,
нашел  свечи. Тяжело и осторожно ступая босыми ногами, пошел  на  кухню, где
голубело  пламя газа, и  зажег  их. Внес в комнату и,  покапав стеарином  на
томик Ильича, укрепил нехитрые источники интима.
     Софья Алексеевна  попыталась увлечь его в  вальсирующий полет,  но Коля
отмахнулся. Слаб еще. Да ни при форме.
     Тогда она нырнула на кухню и  вскоре оттуда потянулся сладковатый запах
жареной яичницы.
     Аскольд Васильевич тяжело полез в гардероб и достал старый свой,  давно
не глаженый костюм. Отправился в ванную, чтобы там решить, что делать с ним.
     Когда  дама внесла в комнату скворчащую сковороду,  на столе при свечах
стоял  портвейн, рядом два стакана, а  для  сковороды был приготовлен другой
томик. Нового хозяина. Козлодоев,  совсем смущенный, маялся, как мальчик при
параде. Он был чист, надушен и приятен. Прежде взлохмаченные голова и борода
выдержали сражение с расческой. На ногах помытые ботинки.
     - Обожаю портвейн, - обрадовалась тайна.
     Выпитое   вино,   закушенное   яичницей,   вскружило   голову,  подняло
настроение. В атмосфере разлился уют благодушия.
     -  Как мы  танцевали  на  крыле!  Упоение! - Она  чудесно  улыбнулась и
погрузилась  в воспоминание.  -  Я  тогда служила  в  "Осоавиахим". Общество
содействия обороне. И как раз перед аварией была с ним. Нас было трое. Зига,
механик  и  я. Зига  решил проверить  моторы перед последним перелетом через
полюс. Мы,  безоглядные  и пьяные, взлетели. Я нахально обнимала его за шею.
Полет  проходил спокойно. И  вот пошли  на  разворот.  Наверно, динамические
нагрузки  что-то  изменили.  Пропеллер  заработал с  перебоем. Самолет  стал
заметно  терять высоту. Вот тут мужчины перепугались не на шутку.  Парашютов
мы не  взяли. Потому что и не подумали о  них. Пошли секунды нашей  жизни. И
тут  выяснилось, что  предусмотрительный механик  все же  взял один. Механик
посмотрел на Зигу.  Тот понял и  закричал мне "Надевай!" Не  надо было этого
делать. По всей раскладке механик  должен был спасаться. Но я заорала: "Будь
по твоему, но убью себя, если  ты умрешь". Мне не было страшно, но казалось,
что  без  меня  он будет  хладнокровней.  Выбралась  из  падающей  машины  и
прыгнула. Это был  первый в мире прыжок, исполненный женщиной. Вначале о нем
молчали, ну а потом и  не узнали. Если  не считать поврежденных ног и тысячи
царапин,  все  прошло  нормально. Леваневский  превзошел  себя  в  искусстве
аварийной посадки. Я не поняла тогда, почему возненавидела его. Только потом
завеса приоткрылась. Причиной были мгновения  предательства любви. Любовь не
знает  ни жизни, ни смерти. Не знает страха. Она выше их. Смеется  над ними.
Ее мосты  заложены  на небе. Ты  меня  понимаешь?  Благословенны те, которые
живут  и умирают вместе, сливаясь с жизнью всей  Вселенной. Когда он выкинул
меня из  самолета,  этим  совершил  поступок, несовместимый  с  жизнью.  А я
послушалась  и  не  ударила его.  Я в этом  виновата. Он  был  в  дальнейшем
обречен, потому что отрекся от покровительства ангела-хранителя любви,  ушел
в  пустоту  рациональных  и  противоестественных,  а,  значит,  смертоносных
правил. Он  был обречен, потому что понял это. Потому что мертвые никогда не
умирают, находясь в заоблачном пространстве любви,  а умирают живые, упавшие
в глубины ниже мертвых. Вскоре он отправился  в свой роковой полет на полюс.
Самолет Леваневского нашли в белой  ледяной пустыне с пропавшим экипажем. Не
было там и Шарика.
     Замолчала.
     В течение рассказа  Софья Алексеевна  неотрывно смотрела на свечу.  Как
будто в огоньке хранилась память.
     -  Естественен  ли  огонь?  - Задумчиво спросила. - Если он  жертвенник
страдающий души? После его смерти я  и  стала таким жертвенным огнем, свечей
пред богом о  преданной любви.  Свечусь,  как это пламя.  И благословляю всю
свою холодную судьбу, как знак прощения нас, меня и его.
     Теперь  она отвела взгляд  от свечи и по-детски беззащитно  улыбнулась.
Внимавший ее рассказу кавалер коснулся губами  слабой руки самой чудесной из
женщин.

     Когда  дядя Федя  и  инженер Петрович  пришли  навестить приятеля,  они
остолбенели.  Козлодоев  стоял  на  голове,  а дама старалась перевернуться,
чтобы стать также и обнять больного. Они изображали пикирующий  самолет  без
пропеллеров и парашютов. Оба заразительно смеялись.



        КАК ПЕТРОВИЧ ЖИЗНЬ ИЗУЧАЛ


     Инженер  Олег Петрович Иванов  считался в своем институте первоклассным
специалистом в области методов исследования  операций, довольно внушительной
части  кибернетики,  пленившей  миллионы  людей  его  уходящего   поколения.
Невероятные вещи  были  доступны инженеру.  Вязью  формул описывал  события,
возможные  исходы и был уверен, что таким  образом теоретически возможно все
предвидеть. Но, оказалось, что не все.
     Он   не   смог   постичь  своим  рациональным  умом  немыслимые  виражи
демократических преобразований, выдвинувших вчерашних безнадежных двоечников
в вершителей судеб интеллектуалов.
     -  Петрович,  -   сказали   ему,  делая  выразительные   глаза,  завтра
альтернативные выборы директора. Надо протолкнуть Пронкина.
     -  А  почему  не  Архимандритова?  - Глупо спросил  Иванов.  -  Пронкин
бездарен  и  нахален.  Директором должен  быть  порядочный  честный человек,
интеллигент и глубокий знаток дела. Архимандритов наиболее достойный.
     - Твой аристократ в жизни ничего не  понимает. Он дурак. А Пронкин жить
умеет и все нам устроит.
     - Не понимаю, что устроит?
     - Большую лопату для денег.
     Петрович пожал плечами и ушел прочь.
     Выборы состоялись  и большинством голосов директором был выбран проныра
авантюрный Пронкин.
     Деятельность института  стала напоминать прыжки наскипидаренной собаки.
Уже никого  не интересовал основной профиль  института.  Основными стали те,
которые  могли  стать предметом финансового шантажа  нечаянно связавшихся  с
ними  заказчиков.  Цены  заломили  до  космических  высот.  Целью  стала  не
стратегия,  а  тактика  мгновенной   наживы.  За  месяцы  специализированный
интеллектуальный кулак превратился  в  сборную  шарашку  румяных шабашников.
Шабашники сплотились вокруг избранного директора и, чтобы  не делить доходы,
да и  попросту  повыгодней  распорядится  техникой  и  площадями  института,
уволили ненужный контингент.
     На улице оказались  прежние столпы. Как упомянутый Архимандритов и  наш
герой.
     Инженер ничего не мог понять. Деньги, как некую формальность, думал он,
ввели для удобства  круговорота  вещей.  Вещи  во всем  своем  множественном
разнообразии   стараются  уложиться   в   некую  оптимальную  систему,   как
микроэлементы в едином живом  организме. Что нужно  -  печени,  что нужно  -
сердцу, а что  - уму.  Общественный  организм человечества не закончил  свое
формирование.  Он  растет,  развивается,  как  внутриутробный   плод  земли.
Физически уже  окреп,  да  так,  что  может даже  мать-землю  уничтожить. На
повестке  встала  проблема  ускорения  умственного   и  духовного  развития.
Человечеству  предстояло двигаться  в  направлении  осуществления высоких  и
светлых идей достижения духовного совершенства. Какого?  Да такого,  которое
даст ему возможность выйти из земли в духовный космос безграничной Вселенной
полезным ей элементом.  Только  гармония с миром  удовлетворит потребность в
свободе, господа,  больше ничто! И  никакая  страсть по собственному  благу!
Деньги и вещи сейчас нужны  ровно  настолько, насколько  способствуют  такой
высокой задаче. Как  этого  желает каждый достаточно созревший человек, если
он  не  спился, не деградировал, не  заболел психической болезнью. Как можно
"грести"  деньги?  -  Удивлялся  Петрович.  -  Ведь  это  будет  равносильно
выкачиванию миллионами шприцов крови  и веществ из упорядоченного  организма
экономики. Можно убить его и  обесценить те  же деньги. Цена денег  отражает
уровень порядка  в  деле  достижения  ведущей  цели. Причем  всего  общества
целиком, а не отдельной шарашки. И только лишь порядка, как условия движения
вперед.  Деньги  уже  никакой  не  эквивалент.  Они  выросли из  примитивных
отношений и требуют иного толкования себя.
     Что там думают двоечники у власти? Нельзя под вчерашнюю глупость кроить
завтрашнюю жизнь! Как не понимают, что, если все начнут  силой, нахальством,
изворотливостью  отнимать  необходимое  друг  от  друга,  затаптывая в грязь
об®единяющую всех  цель  духовного расцвета,  то  общество неизбежно  должно
будет  рассыпаться,  упасть, уничтожить душу,  интеллект. Да просто убить не
способных людей жить  по варварским законам. Наконец, выродиться  в  некоего
уродца, используемого  вещами  для вещей. Цивилизация, как мучительный  труд
умов  и  сердец,  оказалась  попросту ненужной.  Слово "цивилизация" приняла
другой оттенок. Оно стало означать успехи человечества в закрепощении самого
себя вещами. Декорации, задуманные оправой смысла, с®ели его и с®ели смысл в
самих декорациях, определившись самоцелью.
     Олег   Петрович  не   мог  понять,  как   такая   вывернутая  наизнанку
"цивилизация" определилась благом и стала  вектором развития. Почему в угоду
закабаления  себя   материей  и  энергией  люди  отказались  от  единственно
возможного и достойного пути проникновения в духовную  гармонию мира. Почему
отказались от предопределенного историей и природой пути слияния внутреннего
космоса с внешним.
     Он не мог понять, как, когда и почему рудиментарная рыночная экономика,
укрепившаяся  в  отсталых  варварских странах,  к которым относил  Америку и
государства Запада,  была  признана  нормальной навсегда. Она -  всего  лишь
продолжение диких законов природы и должна остаться в прошлом.
     Ну, нравится им, как дикарям, играть в идолопоклонство цветастой мишуре
различных  декораций жизни, как будто нужных для бесконечных брачных танцев,
так  бог с ними. Пусть побалуются,  попрыгают,  раз еще дети. Дети,  правда,
смышленые, энергичные, но  очень увлекающиеся.  Потом остепенятся,  если  не
упустят время, запутавшись в бессмысленности. А мы-то почему затеяли такие ж
пляски?  Мы-то  уж немолодые. Не было  у  нас такой танцплощадки, да с таким
фейерверком,  ну возможности были  не те, так  что ж теперь? Обратно ехать в
детство?  Так стыдно ж! Невероятно стыдно  превращаться в полудурков! Деньги
клянчить, учиться жить  нам, старым дуракам,  у  молодежи.  Да  и деньги их,
между  прочим,  содержат их  порядок,  а не наш. Придумали же  - соотношение
курсов! А  чего на  самом деле -  не поймут. Целей  и порядков,  господа,  и
больше ничего!  Россия,  которая  всегда тем  и отличалась,  что  имела свой
особый  путь, путь нравственных  исканий, она  с чего  вдруг поглупела?  Вот
только  не  сожгли б в забавах детских  весь наш общий дом! Да  и  ресурсы в
ненужное  потом барахло  переводить не  надо  б так стремительно. Еще  потом
понадобятся.  Вон  земля  как  возмущается!  Нам  надо их  учить  уму,  а не
наоборот!  Жизнь  долгая еще  впереди. Мишура,  как  плотские  инстинкты,  -
останется в далеком прошлом. А впереди - Гармония и Разум.
     Ну,  что же, решил Петрович, видимо, чтобы глупость стала очевидной, ей
следует,  как  прыщику,  созреть.  Но  надо  проанализировать ее причины. Он
оставался специалистом по исследованию систем.
     Для начала  зарегистрировался  на  бирже  труда, как  безработный. И  в
свободное  время,  что  оставалось  от  безрезультатных хождений  по отделам
кадров,   которым   требовались  молодые  и   изворотливые  дельцы,   изучал
телевизионные программы.
     Оплакивают  убитую  женщину,  видимо,  достойного  человека, и вдруг  -
реклама  жвачки! Пожевали со счастливым выражением на  лице, плачем  дальше.
Загадка.
     Реклама, глупая,  незваная, бесцеремонная врывается  в квартиры  и умы.
Залепляет слух, зрение, ввинчивается в  мозг. Человек беззащитен перед  этим
наваждением. Как перед хулиганом, нарушающем ход мысли. Люди  превратились в
стадо, которое никто  не уважает.  А зачем? Униженные  заслуживают унижения,
раз позволяют это делать. Идет интенсивная работа по деградации  населения и
развитию его шизофрении.
     Учителя   с  голодными  глазами  навевают   на  детей  леденящий  холод
безразличия и  безрадостности жизни вообще, потому что не могут донести идеи
смысла, а молодой и сытый политик, умело организовавший поток чужих денег на
свой счет, рекомендует им поумней работать. Видимо, учить за деньги, а нищих
незачем учить.  Ему, как  браку воспитания, не  стыдно показаться на экране.
Страна  двоечников. Институты не  престижны,  нужна наука одурачивания. Дети
даже в школы уже не ходят. И не хотят рождаться.
     Зачем  мы  платим за  Мавзолей? -  Спрашивают  одни. -  Зачем мы платим
генералам?  Чиновникам, милиции и просто власти?  -  Спрашивают другие. Всем
тем,  которых  мы  боимся.  А  мы  боимся   всех.  Почему  мы  стали  такими
беспомощными, что каждый  пустяк становится предметом вздорной страсти?  Ну,
выброси чиновника! Не можем. Власть  их  защищает. Ну, выброси такую власть!
Нельзя,  народ такую  выбрал.  Так радуйтесь!  Не радуются  -  плачут. Опять
загадка.
     Вот требуют  расстрелов.  Показывают  приятную рекламу оружия с  "вашим
первым пистолетом". Ваяют строгий  и романтичный образ настоящего  мужчины с
лицом, не измученным сомнениями.  И  крутят  фильмы с чередой таких  мужчин.
Кому нужен Раскольников  с его виной по поводу убийства каких-то там старух,
когда  во имя  цели  не грех  перестрелять сотни,  тысячи  людей?  При  этом
безнаказанно, ну как в Чечне. А что такого? Так поступают настоящие мужчины.
Принудительно впадаем в детство? Но как-то уж цинично.
     -  Коммунисты  обозвали  евреев  жидами,  -  пятнадцатый   раз  сообщил
популярный   диктор.  И,  видимо,  когда-нибудь  достигнет  непонятной  цели
озлобления и отчуждения людей.
     - Остановите все это безумство! - Просят  не  потерявшие  рассудок.  Но
власть просит потерпеть. - Мы только на полпути, курс будем продолжать.
     - Куда вы нас ведете?  -  Где будет всем вам хорошо. Как в Нидерландах,
например,  где полная свобода секса. Или Америке, где каждый на деньгах, как
чокнутый, помешан. И рационален лишь  наличный счет. Ну,  а мораль? Мораль -
игра. Она, естественно, пока им не понятна.
     Какая-то дама от  политики провозглашает идею  экономики  искусства. По
этой идее не искусство должно воспитывать богатого дурака, а богатый дурак -
искусство. Чтоб выбить вздор всех озарений мысли.
     Игра заполонила все. Экран и мысли. Вворачивают идею, что жизнь - игра.
Смышленые и глупые  мальчики  сверкают  умом, гоняют мяч,  утверждая  полную
бессмысленность бытия. То ли во имя  азарта, то ли -  денег, а может быть  и
личной  славы.  Всенародно  романтизируется  постыдная процедура унижения  и
вырывания победы. То, что во всех мировых религиях было  признано постыдным,
стало модным. Сплошной театр скоморохов.
     Петрович сидит  перед телевизором. Проводит синтез и анализ. А жена тем
временем обегает  рынки, магазины, стараясь сделать покупки подешевле. Такое
сложное  дело  она не решается доверить  мужу.  Муж ищет виноватых  в измене
общечеловеческим ценностям. И в унижении достоинства людей.
     Но тут случилось непредвиденное. Жену схватил радикулит и она слегла.
     - Петрович, -  говорит больная, -  делать нечего, придется  тебе купить
продукты.
     Инженер не из тех, которых  страшат  трудности. Ему и раньше доводилось
хаживать по магазинам. Что тут особенного: продукт, цена, покупка.
     Получил он  женин заказ  - пачка масла,  творога килограмм, попробовать
надо, да рыбы подешевле. Лампочку, вместо перегоревшей.
     Пошел на  рынок и все купил по списку. Масло у худой, творог у толстой,
да рыбу у  крикливой теток. А лампочку у небритого мужичка  со звездой Героя
Советского Союза на повидавшем виды пиджачке. Одно удивило и охватило теплым
чувством.  Некоторые  прощали,  если не  было копеек  до  нужной  суммы.  Но
Петрович   не  поленился  где-то  наменять  мелочи,   чтобы  доплатить   как
полагалось. Пустяк, но человечность всем приятна.
     - Уйдите, гражданин. Не помним  и не знаем.  - Отвечали  те, кому  он с
извинением протягивал свой долг.
     Изумленный инженер принес покупки домой и поделился изумлением с женой.
Та посмотрела  на  него,  как  на  недотепу, и повелела развернуть пакеты. В
пачке  масла было завернуто что-то, напоминающее мыло с  маргарином,  творог
кислотой  перекосил  лицо, рыба  оказалась  тухлой,  лампочка,  конечно,  не
горела.
     - Я пробовал творог. - Оправдывался озадаченный Петрович.
     - Теперь все выброси. - Горько отвечала больная жена.
     Обескураженный добытчик снова все упаковал  в сумочку  и собрался пойти
обратно  с  намерением  исправить  оплошность,  которая, по всей  видимости,
явилась следствием невероятного стечения ошибок продавцов.
     - Не надо! - Упрашивала жена. - Не поедим разок, не умрем.
     Но разве упрямого упросишь.
     - Не ходи, побьют! - Криком умоляла за его спиной.
     - Тысяча извинений! - Обратился инженер к торговке маслом. -  Видите ли
какой курьез случился. Я вот покупал масло, но в пачке оказался маргарин. На
фабрике, наверно, кто-то ошибся. Нельзя ли обменять?
     -  Митя! - Крикнула худая  дама кому-то сзади. - Поди, разберись тут  с
алкашом!  Ходил  тут  давеча  с  копейками, на  водку  собирал.  Интеллигент
паршивый.
     - Вышло недоразумение! Вы  меня не поняли! - Стал об®яснять Петрович ей
и подошедшему мордовороту.
     Дальш