помнили.
  Три минуты отведенные на  закуску истекли,  и с бокалом в руке поднялся
грузный заместитель дяди Жоры -- Саенко.
  Дядя Жора заливисто свистнул в два  пальца, требуя тишины и внимания, и
позвякивание  приборов  уступило место  шороху фонтанной струи. Стало  почти
тихо.
  -- Шо могуть казать хохлы этим  двум гарним хлопцам? -- дурачась, начал
Саенко  и вытянул из-под стола красивую коробку,  перевязанную ленточкой. --
Да тильки то, як они их дюже любят! -- Его круглое лицо с кустистыми бровями
расплылось  в улыбке. -- И шоб усе знали,  як хохлы их любять, они дарят  им
футбольный  мяч ленинградского  "Зенита"  с  автографами  игроков  основного
состава! "Зенит", знамо  дело, не кыивское "Дынамо", и потому  в коробочке я
сховал...Сами побачите!
  Коробка  поплыла  к  отцу с  дядей  Жорой,  и  космонавт  поправил узел
галстука:
  -- Я болею за "Спартак"...  -- он налил  себе в рюмку минералки и выпил
вместе со всеми. -- Но "Зенит" тоже ничего, старается...
  Отец  с улыбкой  вылез  из-за стола и отнес  коробку на  ковер рядом  с
палаткой.
  Дядя  Вася Рахимов, старинный друг отца, тоже попытался коверкать слова
--  на татарский манер: "...твоя моя уважает...",но рассмеялся, махнул рукой
и продолжил  тост  по-русски.  Он вручил отцу и  дяде Жоре  две  коробочки с
часами, чтобы братья всегда жили в дружбе и в едином времени.
  Гуревич  сказал, что сибирские евреи в его лице  всегда помнили и будут
помнить  гостеприимный  дом  Банниковых, ценили  и  будут  ценить  помощь  и
доброту,  исходящую от  Ленинграда,  и  никогда  не забудут таежных невзгод,
перенесенных  вместе.  Подарки  --  дядя  Саша  загадочно  похлопал себя  по
внутреннему карману пиджака, -- он вручит братьям позже.
  -- Так он кто -- геолог или ученый? -- тихо спросил Алексей.
  -- Был  геологом,  а  сейчас ученый, -- я извинился и  пошел  проверить
насос в колодце.
  Отец подманил  меня  взглядом: "Наверное, пора  угли готовить. Как тебе
Алексей?"
  -- Нормально, -- сказал я. -- Хороший дядечка. Только молчун.
  -- А что ты хочешь? -- пожал плечами отец. -- Такая работа...
  Гости пьянели медленно,  расчетливо,  оставляя  силы  для  нескончаемой
вереницы тостов и  вечерних посиделок --  я  знал эту манеру компании отца и
дяди Жоры, многие половинили стопки или чуть пригубливали водку, предпочитая
веселый разговор и шутки мрачноватому отупению.
  Я  разжег  мангал  в  дальнем  конце  участка, и  потянуло  сладковатым
ольховым дымом. Насос я выключил -- зудящая шпага фонтана мгновенно убралась
в пушечный ствол ракеты.
  Подарков  на  ковре  возле палатки прибавлялось.  Сверточки сбантиками,
коробочки и коробки, красивые пакеты, очевидно с рубашками -- все это манило
воображение, их  хотелось скорее открыть,  развернуть, глянуть,  чем одарили
юбиляров.
  Мой  подарок  еще лежал в доме  на шкафу,  и  я  ждал, когда дядя  Жора
предоставит слово детям. А  он предоставит, не забудет. Я только побаивался,
что мой подарок не оценят, сочтут делом обыденным, семейным и потому немного
волновался. Даже мама не знала, что я хочу подарить отцу и дяде Жоре...
  Несколько  крепких  дядек, сидевших  за  военно-морским  крылом  стола,
подарили дяде Жоре  картину -- подводная лодка  в  свинцовых водах  северной
бухты, а отцу -- контур парусника из соломки на синем бархате под стеклом.
  Расписной винный бочонок с  краником был подарен  на двоих -- чтобы  за
добрым  напитком  и  дальше спорить, какая физика важнее --  прикладная  или
фундаментальная.
  Подарили  два  рога  в  серебрянной оправе  --  тоже для  напитков. Два
сувенирных кортика, почти, как настоящие, два морских  компаса с гравировкой
на желтых табличках... Два  огромных сомбреро, которые братья  тут же надели
и, раздвинувшись, чтобы  не цепляться полями, пропели: "В  бананово-лимонном
Сингапуре...."
  "Так,  -- сказал  дядя Жора, оглядываясь на дымящий у забора мангал. --
Приготовиться детям юбиляров! Где эти чертенята?"
  Я  принес завернутые  в бумагу коробочки. Катька сунула руку под стол и
нащупала  свой мешок.  Она  дарила именные  рубашки с короткими рукавами, на
карманах которых  шелковой ниткой вышила инициалы отца и дяди  Жоры -- чтобы
не путали соседи и просто для красоты.
  Катька   пожелала  юбилярам  так  же  дружно  и  весело  справить  свое
совместное  двухсотлетие  и  продемонстрировала   вышивку  на  карманах.  Ей
поаплодировали  и  пожелали продолжить традицию банниковской семьи -- родить
внуков-двойняшек. Катька закраснелась.
  --  Вы,  оказывается,  мастерица,   --   похвалил  космонавт,   доливая
Катькевина.
  Дядя Жора поднял меня.Я встал, робея, с бокалом.
  -- Папа,  -- сказал я, -- дядя  Жора! Глядя на вас, я всегда завидовал,
что  у  меня  нет брата-близнеца.  --  Я  поставил  бокал  и  взял  со стола
коробочки, оклеенные черным  дермантином.  -- Я хочу подарить вам фотографии
вашего детства!
  Я осторожно извлек первую фотографию в рамке и показал издали.
  Коробочки клеил  я, маленькую потрескавшуюся  фотографию ретушировали и
увеличивали  в  ателье на  Невском.  Сначала  мне  сказали,  что  сделать  с
увеличением не смогут -- снимок угасающий, потом сказали,  что слишком много
возни, они могут не успеть к сроку, но я упросил.
  Молодые  дедушка   с   бабушкой  держали  на  коленях  двух  пацанов  в
матроссках. Дедушка был  в военно-морском  кителе со звездами  на  обшлагах,
бабушка в темном платье с прозрачным шарфиком на шее.
  -- Пусть они будут в наших домах...
  Я  в  полной тишине отнес коробочки  отцу и  дяде Жоре. Отец  глянул на
фотографию и молчаобнял меня. Сомбреро упало с его головы, но он не стал его
поднимать.
  -- Где ты это раскопал? -- сдавленным голосом спросил отец.
  -- В альбоме...
  -- Спасибо, сына...
  Дядя Жора встал и со скорбным лицом показал фото гостям.
  --  Тридцать шестой год,  --  перевернув рамку,  сказал  он. --  Нам по
четыре года...Н-да... -- Он снял сомбреро  и опустил  голову. -- Давайте еще
за родителей!

  Потом  мы ели шашлыки, дядя Гена в  сомбреро и лаковых  туфлях  бил  на
крыльце  чечетку,  гости  усаживались  на  ковры,  разговаривали,  смеялись,
кучками  разбредались  по  участку,  хохотали,   вспоминали  прошлое,  пили,
закусывали,  и мне показалось, что Катька и космонавт Алексей неровно  дышат
друг к другу.
  Сначала  я засек их сидящими в беседке, где они кормили Чарли шашлыком,
потом видел, как  Катька опирается на  его руку, чтобы вытрясти  камушек  из
туфельки, потом  они  вместе  приседали и нюхали цветы, потом  он ей  что-то
оживленно рассказывал и показывал рукой  на темнеющее небо, Катька смеялась,
потом куда-то исчезли и появились с задумчивымилицами.
  Катькины родители вышли из дома. Тетя Зина поправила прическу и светски
улыбнулась.
  -- Алексей, ты  ляжешь  на втором этаже или на  веранде?  -- дядя  Жора
дружески   взял  космонавта   за   локоть.   --  Зинаида   Михайловна   тебе
постелит.Выспишься по-человечески перед дорогой!
  -- А можно, я со всеми в палатке?-- улыбаясь,  попросил космонавт.--Это
моя давняя мечта -- на сене, на природе... Я уже и чемодан там свой положил.
  Дядя Жора развел руками:
  -- Желание гостя -- закон! Ну, как тебе наша дочка, еще не надоела?
  -- Ну что вы, -- сказал Алексей, снимая пиджак и накидывая его на плечи
Катьке. -- Славная девушка, начитанная, знает много интересного...
  Тетя Зина ласкающим материнским взглядом посмотрела  на дочку  и игриво
улыбнулась космонавту:
  -- Она у нас девушка с характером!
  --  Это и  хорошо! --  весело тряхнул головой  Алексей. -- Так и должно
быть!
  Дядя Жора оглянулся по сторонам, давая понять, что помнит о конспирации
и вытащил из заднего кармана брюк плотно сложенные листы бумаги:
  --Хотел показать тебе принципиальную  схемуоптического прибора по твоей
линии...--  он  задумчиво  посмотрел  на  укрытую  пиджаком дочку. --Если не
успеем потолковать, возьми с собой и потом сообщишьсвое мнение. Идет?
  -- Идет! -- широко улыбнулся  космонавт, забирая  бумаги.  --  Так даже
лучше! Спокойно, в тиши лаборатории... Мы еще погуляем?  -- Он вопросительно
взглянул на Катьку, и та, опустив глаза, кивнула.
  --  Гуляйте, гуляйте, -- разрешила тетя  Зина. --  Здесь  такой воздух!
Говорят,сплошные ионы...
  Я  заметил,  что  из  кармана  пиджака торчит  красный цилиндрик  моего
фонарика с синим ободком изоляционной ленты. Куда-то они собрались?...
  В палатке мне досталось место между дядей Сашей Гуревичем и отцом, и  я
жалел,  что  не  рядом  с  космонавтом, который  улегся  у  входа.  Могли бы
конспиративно пошептаться на ночь, потом бы я похвастался, с  кем спал бок о
бок...  "Хотя, кто знает,  -- думал  я, засыпая, -- может  они с Катькой еще
поженятся, и он окажется мне вроде двоюродного брата. Неспроста он лег возле
входа -- может, еще пойдут с Катькой догуливать..."

  7

  Я  разлепил глаза, сел, поеживаясь от холода, и обнаружил, что нахожусь
в палатке один. С улицы слышались звяканье посуды и веселые голоса.  Похоже,
за столами уже завтракали.
  -- Где,  где,  --  услышал я  голос дяди  Жоры.  --  Утреннюю пробежку,
наверное, делает. Чемодан-то на месте...
  -- Сколько же можно бегать, -- сказала тетя Зина.  --  Может,  он  ногу
подвернул?
  Я  вылез  из  палатки,  и  Чарли  разбежался ко  мне,  виляя  хвостом и
приветственно поскуливая. Я  завалил  его на  спину, поурчал вместе  с ним и
пошел умываться .
  Катька стояла у самовара и, поджав губы, наливала гостям чай. Некоторые
уже выпивали  и  закусывали.Отец  с  дядей  Сашей  обливались  около колодца
холодной  водой  и  фыркали,  как  кони.  Рядом   стояла  мама  с  махровыми
полотенцами на плече.
  -- Ты не знаешь, куда мог деться Алексей? -- тихо спросила  мама. -- Он
тебе ничего не говорил?
  Я пожал плечами:
  -- Катька, наверное, знает.
  -- Ничего она не знает, -- бормотнула мама и недовольно отвернулась.
  --Может,  пошел  на вокзал билеты  компостировать?  Там в междугородней
кассе всегда  очередь,  --  отец  взял у  матери  с  плеча полотенце  и стал
растираться.  --  Привет, Кирилл! А ты куда  вчера коробочки с  фотографиями
положил?
  -- Вам вручил!-- напомнил я, пробуя рукой  воду в ведре. --  У тебя еще
сомбреро упало... Ух ты, холодная...
  -- Билеты, билеты, -- растирая спину полотенцем, повторил дядя Саша. --
Куда  я свои-то сунул? Надо проверить... -- Он накинул полотенце на плечи и,
выкривляя босые ноги, пошел по сосновым иголкам и шишечкам к палатке.
  --  Ничего  не  пойму,  --  кинув  мне полотенце отец.  --  Куда  мы их
засунули?

  ...Фотографии  нашлись у дядижориной  веранды за кустами георгинов. Они
были  целы,  только стекло в  одной  рамке  треснуло, и  из  него  вывалился
островок --  наискосок  по  лицу бабушки. Я не стал вставлять  его  обратно,
чтобы не повредить фотографии -- лучше заменить стекло целиком.
  Нашлись  и  авиационные  билеты  дяди  Саши  Гуревича  --  они вместе с
паспортом  и командировкой  лежали в пустом  бумажнике,  брошеном  у  ворот.
Нашлись и другие бумажники -- воришка вычистил их прямо на участке, за углом
веранды,  и  приехавшая милиция, сказала, что  так  всегда  и  бывает -- вор
бумажник не возьмет, ему нужны только деньги.
  В чемодане  Алексея оказались перевязанные стопки старых  газет, ветхие
сандалии и  три  листа  плотно  сложенной  бумаги,  озаглавленные  "Описание
прибора для подачи оптических сигналов в открытом космосе".
  --  А это что за  чудо? -- не давая  дяде Жоре  заглянуть в собственные
чертежи, пробормотал капитан.
  -- Космонавт... -- печально вздохнул дядя Жора.
  -- Понятно, -- сказал капитан. -- Так и запишем...
  Судя по тому, как была удручена Катька, она с ним целовалась.
  Картонные коробочки, старательно оклеенные мною черным дермантином, так
и не нашлись.
  "Не  слушаете  опытных  людей...  --  сказал  через   пару  дней  Павел
Гурьянович,  заглянув к нам на участок.  -- А я вас  предупреждал -- с  этой
публикой надо  держать ухо востро!" Но с ним никто не захотел разговаривать,
даже тетя Зина.
  Да и зачем фотографиям коробочки, если им висеть в рамках на стене?..

  ххххх

  Каралис Дмитрий Николаевич, род. в 1949 г. в Ленинграде.
  Автор  четырех  книг  прозы  --  "Мы  строим  дом"   (М.  1988),  "Игра
по-крупному" (Л., 1991), "Ненайденный клад" (СПб,1992) , "Автопортрет" (СПб,
1999).  Печатался в "Литературной газете", журналах "Нева" и "Звезда". Живет
в Петербурге.




  Каралис Дмитрий Николаевич, 1949 г. рожд.
  Член СП Санкт-Петербурга.
  Тел. раб. 323-52-95



РАКИ

  (из цикла "Близнецы)

  Рыбалка  была   страстью  и  гордостью  дяди  Жоры,  его  большой,   но
неразделенной любовью. По рассказам дядьки, близнеца моего отца,  в процессе
лова  ему  всегда сопутствовала удача, --  он тягал налимов и хариусов, греб
садками лещей, поднятых со дна специальной электроудочкой, гарпунил острогой
гигантского  лосося,  шедшего  на  нерест  в  узких  прибалтийских  речках и
которого невозможно было втянуть в лодку, не вырвав  кусок  мяса,  а потому,
вонзив  кованый наконечник в  спину, рыбу  отпускали, чтобы  поутру найти ее
обессиленной в камышах -- по красной тряпке, привязанной к рукоятке остроги.
На северных морях, куда дядька ездил испытывать секретные изделия своего КБ,
он  бочками  налавливал  пикшу  и  зубатку.  В  звенящих   ручьях  Кольского
полуострова  брал  крупную  форель  до ста штук  зараз. Но  как  только дело
доходило до доставки улова в дом,  удача отворачивалась от дяди Жоры,  и  он
приезжал пустой, без единого рыбьего хвоста.
  Хитрые выдры, караулившие дядю Жору, перекусывали крепкую веревку, и на
дно уходил привязанный к дереву садок с дневным уловом. Или переворачивалась
лодка, и гигантский  балтийский  лосось, таивший в своем чреве ведро красной
икры, неожиданно оживал и, залепив дядьке на прощание хвостом по физиономии,
уплывал  залечивать рану в глубину  речного  омута  --  дядька давал трогать
вспухшую от удара челюсть и демонстрировал тете Зине пустую пачку анальгина,
которую ему пришлось съесть, пока  он на своей  "Волге" с фигуркой  оленя на
капоте  добирался до  Ленинграда.  Слежавшаяся  в  кармане  пачка  имела вид
бесспорного вещественного доказательства,  и  тетя  Зина  нежно охала:  "Ой,
бедный наш Волчок!  Волчку было больно. Сейчас я ему  компресс  поставлю..."
Два   бочонка   засоленной  зубатки,   приготовленные  к   отправке  поездом
Мурманск-Ленинград, бесследно исчезали с балкона общежития судостроительного
завода. Тощий и злой медведь на глазах у  дяди Жоры жадно расправлялся с его
уловом миноги, толстея на глазах и не реагируя на предупредительную стрельбу
из ракетницы, которую  дядя Жора  производил  с  дерева  на  противоположном
берегу речки.
  Сентябрь стоял теплый, ясный, грибной, и отец, решив, наконец, отведать
сграндиозных  уловов брата, сказал, что неплохо бы нам втроем отправиться на
рыбалку  --  столь  заманчиво дядя описывал новое  рыбное место, открытое им
совместно с доктором наук Н. совсем неподалеку от нашей дачи в Зеленогорске.
Я только  что вернулся  из колхоза  с  картошки,  и  до занятий в  институте
оставалось несколько дней. Мы  сидели на улице  за  столиком,  и  одинаковые
ковбойки,  подаренные  братьям-близнецам, усиливали  их  не размывающееся  с
годами сходство.  Ковбойки подарила бабушка, -- ей хотелось,  чтобы сыновья,
как и прежде, продолжали  жить дружно. "Ты, главное, наведи нас на место, --
сказал отец, -- а сохранность улова я гарантирую". -- "Ха!  -- подмигнул мне
дядя Жора. -- И наводить нечего. Готовь тару! Завтра едем!"

  ...Дядя Жора, чтоб  все видели, кто тут главный,  сидел на корме лодки,
катал желваки, сплевывал в воду и поглядывал в бинокль. Мы с батей гребли.
  Мы  плыли  по мелкой  извилистой  речушке,  чтобы попасть в озеро,  где
огромные щуки  закусывают раками и  не  могут уесть их даже в три приема  --
такие мощные раки водились в том  озере. Мы собирались  брать и раков и щук.
Для  раков были заготовлены круглые сетчатые рачевни  и  вонючие  мосталыги,
которые  дядя Жорадостал  по блату  --  всего  за  бутылку  водки  в  мясном
подвальчике напротив  вокзала.Мосталыги дядя  Жора  сунул в  мой  рюкзак,  в
десятый  раз пояснив, что  раки  обожают тухловатое  мясо.  Пока мы ехали  в
автобусе,  дядя  Жора  успевал  заигрывать  с кондукторшей, прикладываться к
фляжке с венгерским капитанским джином, отдающим можжевельником, и развивать
темураков.  Он  значительно  вскидывал  палец  и  говорил   столь  уверенно,
словнопрожил  с  раками на дне  озера  не один год, и  они,  признав  его за
своего,  поведали ему освоих  гастрономических пристрастиях.  Более того, из
рассказа дяди Жоры выходило, что он собственными глазами видел, как огромных
усатых раков, с  которыми он  сдружился,  поедают  гигантские щуки. И теперь
дядя  Жора выдавал эту тайну подводного  царства мне, своему единственному и
любимому племяннику. Отец, привалившись к окошку, делал вид, что дремлет, но
иногда фыркал от смеха, не вмешиваясь в рассказ.
  Мы вышли из автобуса,  спустились к реке, дошли шелестящей тропинкой до
мостков, и дядя Жора в  пять минут добыл  лодку. Пьянющий мужичок,  которому
дядя Жора взялся внушить,  что  мы прибыли  от  Валентина  Моисеевича и  нам
требуется  лодка,несколько  раз  падал  в мелкую  воду, пытаясь артистически
обвести  рукой  весь  наличный маломерный флот, и  дядька, налив  ему стакан
джина, оставил  его в покое, посадив  на пенек  и отвязав первую  попавшуюся
лодку. Лодка текла, и было непонятно, кому ее возвращать.
  -- Левый табань, правый загребай! -- скупо цедил  команды дядя  Жора, и
лодка  с шелестом въезжала  в камыши.  -- Салаги!  --  не теряя капитанского
достоинства, журил нас дядя Жора. -- Левый -- это не тот, кто от меня слева,
а  который  сидит  с  левого  борта.  Выгребай  назад.  Дружно  --  раз!  Не
брызгаться!  Полный  вперед!  --  И  подкалывал  отца,  не отпуская от  глаз
бинокля:  "Какие  у нас преподаватели, такие  и студенты --  лево  от  права
отличить не могут, а собираются коммунизм построить..."
  Удивительно, но  мы с  отцом, прекрасно зная,  кто  считается  левым  и
правым гребцом, не сговариваясь, решили, что  дядя Жора  попросту  перепутал
ракурс и сделали поправку на его утомленность джином и дорогой.
  Над  озером стоял туман, и дядя Жора, отпустив  бинокль, принял решение
держаться левого  берега,  который по его  воспоминаниям был холмист и лучше
подходил для лагеря.
  -- Тут боровики размером с солдатскую каску, -- сказал дядя Жора, когда
лодка, влажно шелестя песком, ткнулась  в берег. --  И ни  одного червивого.
Вылезаем!
  -- А змеи тут водятся? -- как бы между делом спросил я.
  -- Ха! -- гордо сказал дядя Жора, словно он их и выращивал. -- Не змеи,
а одно загляденье! Толстые, метра по полтора. Гадюки!
  Пока мы с отцом  разводили  на пригорке костер  и ставили палатку, дядя
Жора пробежался  по  лесу и  принес  несколько  дрябловатых  от сентябрьских
заморозков боровиков и кучку переросших  свой калибр красных, которые тут же
принялся чистить и кромсать в котел, приговаривая: "Рыбки-то еще наедимся, а
вот грибная солянка на ужин в самый раз..."
  Дядя Жора сказал, что хорошее начало полдела откачало. Теперь, главное,
хорошенько поесть,  опустить  в озеро раковни и  ночью  вставать по очереди,
чтобы вытащить раков. А щук наловим на  утренней зорьке. Подъем будет в пять
утра,  без всякой  пощады! Он изготовил несколько  жердин,  привязал к ним у
света костра раковни и закрепил в них шелковой бечевой мосталыги. Придирчиво
понюхал белеющие  на дне сеток  кости, словно  сомневался, достаточно ли они
вонючи для его друзей-раков,  показал нам большой палец и спустил устройство
на дно  озера рядом с  перевернутой  на берегу лодкой. Лодку мы по настаянию
отца перевернули, чтобы ее не увели.
  -- Кирилл, ты как самый трезвый, следи за снастью, а мы с твоим батькой
пока вмажем под соляночку.
  Я тягал раков через каждые пять-десять минут и, осторожно  собрав их