в
темной траве, бежал с ведром  к костру,  чтобы  похвастаться  уловом. Отец с
дядей Жорой, хохотали, как мальчишки, и сожалели, что прихватили мало укропа
и прочих специй -- если дело пойдет такими темпами, то часть раков  придется
варить по-простому, в соленой воде. Когда их набилось целое ведро, дядя Жора
высыпал  шуршащих раков в полиэтиленовую скатерть,  завязал  морским узлом и
положил  за  палатку, чтобы  свет костра не будоражил озерных жителей, и они
лежали бы тихо в ожидании пахучего укропного кипятка. Я  продолжал дергать с
неглубокого  дна  раковни, отец  светил мне фонариком, раки, учуяв неладное,
разбегались  от  белевшей  кости  к  краям  сетки, дядя  Жора  колдовал  над
закипавшим в ведре рассолом, напевая про грека, ехавшего через реку, и раки,
которых я теперь вываливал на одеяло, норовили сбежать к воде и расползались
по траве. На всякий случай  я срезал палочку с рогатинкой на конце и ходил с
ней, как со стеком, постукивая по голенищу кирзового сапога.
  -- Горе только рака и красит, -- проворачивая палкой в ведре, в котором
из пены торчали огненные усы ихвосты, сказал дядя Жора и  позвал нас снимать
пробу. Раки  были классные!  Сваренные  с солью,  перцем,  лавровым  листом,
укропом  --  они  и  в самом деле  были  крупны,  их хотелось  есть  и есть,
отламывая  мощные хвосты,  высасывая  из  колючих  ломких  клешней ароматный
рассол.
  ...Я проснулся от боли в пальце -- словно защемил его в двери,  тряхнул
рукой, с  ужасом ощущая, как  от нее  отлетело  что-то  живое и  холодное  и
плюхнулось о брезент.
  "Змея! -- хрипло завопил я, встряхивая горящей рукой  и  пытаясь другой
нащупать молнию на  палатке,  чтобы  всем гуртом быстрее выскочить наружу, к
еще тлеющему ровным желтым светом костру. -- Не шевелитесь, я сейчас открою,
она может  укусить! Меня  уже  укусила!" Вжикнула  молния,  и  я выкатился к
костру. Следом  за мною вылетел  вмиг  проснувшийся  отец. За  ним выполз со
спальным мешком на ногах дядя Жора.
  -- Покажи  руку!  -- спокойно сказал отец.  --  Ах ты, черт,  фонарик в
палатке! Давай-ка к костру...
  Дядя Жора,  избавившись  от мешка, откинул  полог и  осторожно  шевелил
палкой вещи: "Дайте огня, сейчас я ее грохну! Кажется в углу скребется!"
  Я поднес руку  к  самым  угольям  и  различил  на  указательном  пальце
вздувшийся багровый  рубец, словно я  и впрямь защемил кожу.Отец стоял рядом
на четвереньках и, сощурив глаза, разглядывал мою  рану. Дядя Жора продолжал
просить огня и  сотрясал  брезент ударами палки: "Отойдите  подальше, сейчас
она сама выползет! Ну, выходи, подлая!"
  --  На  укус  змеи не похоже, -- отец  внимательно оглядел мой палец  и
поднялся  с  колен.  --  Может  быть,  рак заполз? Георгий, ты клал раков за
палатку! Они не могли разползтись?
  --  Как  они могли  разползтись,  если  я  завязал их  морским узлом  в
скатерть! -- Дядя Жора опустил занесенную за плечо палку. -- Разводите огонь
до  неба, проведем  ревизию палатки!  --  Он оглядел  при свете  вспыхнувшей
бересты  мой палец и поставил диагноз:  если и змея, то  неизвестной в наших
краях породы. Лучше для профилактики вскрыть рану ножом и промыть джином.
  --   Это,  наверное,  рак,  --я  пошевелил   больным  пальцем.  И  стал
подбрасывать в костер хворост. -- Дядя Жора, смотрите внимательнее... -- Мне
хотелось быстрее  убедиться,  что  в палатке  была  не змея, и  тогда мне не
придется взрезать ножом рану.
  Отец  взял  мою  палку с рогулькой,  и, откинув полог, вытянул к костру
скомканноеодеяло. "Да  вот  же  он,  паразит,  --  ласково  сказал  отец. --
Конечно,  рак"  --  Он осторожно взял  членистоногого кусаку  за  панцырь  и
швырнул в озеро. Булькнуло.
  -- Как ты себя чувствуешь? -- спросил отец. -- Не знобит? -- Он еще раз
осмотрел мой палец.
  -- Нет, -- помотал я головой. -- Нет, все в порядке.
  --  Меня  знобит,  --  сказал дядя Жора,  пересматривая  вынесенные  из
палатки рюкзаки. -- Думаю, надо выпить для профилактики.
  Костер  уже  весело трещал, освещая оранжевым  светом  палатку,  стволы
сосен, спуск к воде и истертый киль перевернутой лодки.
  -- Четыре часа, -- сказал отец. -- Так рано я в своей жизни еще никогда
не выпивал.
  --  Завидую, -- сказал дядя Жора. -- А у меня из  сюрпризов, разве  что
смерть впереди.
  -- Типун тебе на язык! -- плюнул отец.
  -- Не  типун,  а давай наливай!  Если  бы  твой сын  не  разбудил  меня
воплями: "Змеи! Змеи!", я бы спал, как огурец, до пяти. -- Дядя  Жора упорно
не хотел признаваться, что рак выполз из скатерти, завязанной морским узлом.
Не поползут же раки вверх от воды, мимо костра, чтобы забраться в палатку? И
зачем он  сказал про  полутораметровых  гадюк? Я,  конечно,  не  поверил, но
приятного мало. Но я помалкивал.
  Братья  разом  крякнули   и  опрокинули  по   стопочке.  Отец  принялся
закусывать,  дядя Жора внимательно наблюдал, как он управляется сбутербродом
и хрустит луком.
  -- Все-таки ты больше похож на меня, чем я на тебя, -- сказал дядя Жора
брату, не притрагиваясь к закуске.
  Отец замер, постигая мысль.
  -- Уж на что я  люблю пожрать, но ты мастер! --  Он глянул на часы.  --
Начало пятого, а он уже ест!
  -- Я жакушываю, -- сказал отец и прожевал. -- Это две большие разницы.
  --  У тебя  на все есть оправдания, -- дядя  Жора потянулся  к вареному
яичку.  --  Это я прост, как ребенок: виноват, так  виноват.  Каюсь. Хочется
выпить в четыре утра, я искренне говорю: хочется выпить!
  Незнакомому человеку,  окажись  он  за  столом  с  моим  дядькой, могло
показаться, что он имеет дело с горьким пьяницей, которого к концу посиделок
придется  вытаскивать из-под  стола  и волочить  до  кровати.Но,  как  самая
веселая девушка в компании далеко не всегда оказывается самой доступной, так
и  дядя  Жора со своими подначками  быстрее догнать  и перегнать Америку  по
количеству  спиртного  на  душу  населения,   никак  не  тянулпри  ближайшем
рассмотрении даже на звание простенького выпивохи.
  Стоило приглядеться, и его секрет легко  раскрывался. Первые две стопки
дядя Жора принимал, как радующую необходимость. После третьей, когда пружина
застолья  начинала стремительно  разжиматься,  и  близкий  восторг  в  душах
заставлял  сидящих  за  столом говорить громче, а  глаза  смотрели  веселее,
дядька начинал половинить стопки, а то  и пропускать вовсе.  При  этом,  как
фокусник,  отвлекающий  внимание  от правой  руки,  он  принимался  усиленно
жестикулировать  левой.  Или бросался усердно  предлагать  сидящему напротив
огурчики, грибочки, протягивал блюдце с зубками маринованного чеснока... Его
собственная не выпитая  стопка  оказывалась  надежно замаскированной  в гуще
посуды  и  зелени,  прикрыта дымовой  завесой  шуточек  и свободного  трепа:
"Наливаем  по  четвертой!  Четвертая  по  постановлению  Совета  министровне
закусывается!" После пятой  и  шестой дядька  мог  идти в  соседнюю комнату,
ложиться   на   диван   и  смотреть  телевизор  --   компания  плыла  вполне
самостоятельно,  и  потребность  в  капитане-тамаде  возникала  лишь,  когда
кончалась  выпивка  или закуска. Дядька  появлялся  так  же  неожиданно, как
исчезал, и поддерживал любой разговор, словно он его и начал.
  Вот и  теперь, подначив отца выпить,  он незаметно улизнул от  костра и
стал  готовить  снасти  для  вылова  щук.  Когда  заметно  рассвело,  и отец
пропустил три стопочки, мы втроем перевернули лодку  в исходное положение и,
послушавшись  команды капитана  --  "Вперед,  на рыбные  заготовки!"  дружно
ударили  веслами  по  холодной  воде.  Дядя Жора совершенно трезвый сидел на
корме  в  спортивной  шапочке и  короткими репликами направлял  нашу текущую
посудину  к известному лишь ему месту лова. В ногах у него  лежали: рюкзак с
едой, выпивкой и набором  блесен  топор для оглушения крупных  щук   котелок
для вычерпывания воды  две удочки, спининг и садок на длинной ручке -- чтобы
подцепить рыбину еще в воде, когда она,  подведенная на леске к борту лодки,
чаще всего срывается.
  Туман желтыми клочьями цеплялся за камыши, лежал сизыми слоями по курсу
лодки,  скрипели уключины,  всплескивала  вода под  веслами,  и  плыть  было
интересно и  жутковато. Едва мы отплыли, берегс оставленным лагерем затянуло
туманом,но дядя Жора уверил, что наше место он найдет вслепую, с завязанными
глазами, ночью --  такова  мощь  его  внутреннего чутья, а уж позднее, когда
рассеется туман, мы и  сами увидим наш холм с палаткой. Отец только хмыкнул,
сдвинул на  затылок старую фетровую шляпу и поинтересовался, всю ли  выпивку
брат сложил в рюкзак.
  "Стоп! --  приказал дядя Жора, когда мы вошли в такой густой туман, что
его можно было разгонять ладошкой. -- Кажется здесь. Точно, здесь". Он велел
нам равномерно рассесться по  лодке и ловить на червя лещей, окуня и крупных
ершей, придающих ухе неповторимый аромат, а сам потрещал катушкой  спининга,
прицепил  желтую  извивистую блесну  размером  с  хорошего карася  и  ловким
движением  закинул  ее далеко  в туман. Мы слышали,  как она вкусно чмокнула
воду...
  -- Осенняя щука лучше  всего,  -- неспеша наматывая катушку, предвкушал
дядя Жора. -- Жирная, ядреная, крупная...
  Мы с отцом нацепили червяков и забросили  удочки рядом с бортом,  чтобы
видеть  поплавки.  Мой  почти  сразу  ушел  под  воду,  и  я,  качнув лодку,
вытянулокушка  размером  с  ладонь. Он затрепыхался в лужице на дне лодки, и
отец  помог  снять  его  с крючка.  Тут же клюнуло у отца, но  сорвалось. Он
сменил  наживку и  вытащил  увестистую серебристую  плотвичку.  "Брать?"  --
спросил  отец. "Кинь в  лодку, пусть валяется, -- равнодушно  сказал брат.--
Мелковата,  но  наживца,  может,  сгодится..." Он  уже  несколько развпустую
пробороздил  блесной-карасем  водные просторы,  и начинал  нервничать.  Мы с
отцом почти одновременно сняли с крючков по приличному окушку,  и дядя Жора,
порывшись   в  рюкзаке,  заменил  большую  бронзовую   блесну  на  маленькую
серебристую.
  -- Мы  брали выпивку, чтобы  не оставлять ее в палатке, или чтобы пить?
-- насадил нового червяка отец. Ему, похоже, нравилась такая рыбалка.
  -- Пить, пить! -- нервно сказал дядя Жора. -- Вот я поймаю, и выпьем.
  -- А если не поймаешь?
  -- Не говори под руку!  -- огрызнулся дядька, закидываяблесну и склоняя
голову, чтобы услышать, как  она плюхнется в воду  из тумана донесся дряблый
взбульк, дядя Жора начал наматывать леску на катушку и  шепотом выматерился.
--  ...! Оторвалась!  Такая хорошая блесна была!С вашей болтовней тут ничего
не поймаешь... Сидят, понимаешь, лясы точат...
  Мы  стали  сочувственно  выяснять,   как   оторвалась   блесна  --   от
развязавшегося морского узла на леске, или ее оторвала рыба? Ни  проронив ни
слова,  дядя Жора  порылся в  рюкзаке и вытащил  новую  блесну -- с красными
перышками под окуня. Мы отвернулись к своим поплавкам, чтобы не сглазить его
рыбацкое  счастье и не прозевать своего. Дядя Жора сопел,  шуршал курткой и,
встав  в  полный рост,  попросил:  "Пригнитесь, а то зацеплю!".  Придерживая
удочки,  мы  с батей  присели  на  дно  лодки,  и  услышали,  как  дядя Жора
раскручивает над головой спининг,  чтобы  закинуть  блесну  подальше.  Лодка
резко  наклонилась в одну  сторону, в другую,  скакнул  котелок, и я услышал
мат-перемат  и  удивленный всплеск сонной воды, в которую рухнул дядя  Жора.
Лодка выровнялась, качнулась на волне, но тут же ее нос задрался вверх -- то
фыркающий дядя Жора крепкими руками притопил корму, стараясь  быстрее влезть
обратно. Я  бросились ему на помощь,  и лодка еше выше  задрала нос,  словно
собиралась выйти на глиссирование. "Назад! -- неожиданно рявкнул отец. -- Он
сам!"
  Корма  двухвесельной  прогулочной  лодки  (а  именно таковой  следовало
считать отвязанную от мостков посудину) имела фасонистую полукруглую спинку,
которая и мешала теперь дяде Жоре забраться обратно.
  --Только не суетись! -- тихо и властно сказал отец.
  -- Я не  суечусь, -- отплевывался от воды  дядя Жора. -- Мы и  не такое
видали! Хрен ли нам... Ты же знаешь, я висел в небе над Сахали... твою мать,
сапоги бы не потерять
  Мы с отцом присели в носу лодки, чтобы понизить центр тяжести и не дать
дяде Жоре перевернуть ее.
  Сделав  несколько попыток  выпрыгнуть  из воды  и лечь  на спинку кормы
животом, дядя Жора вопреки  окрикам  отца  попробовал  проникнуть в лодку  с
борта -- именно такая позиция, как совершенно негодная, перечеркнута красным
крестом на плакатах  по правилам  поведения на  воде -- и чуть не перевернул
нас вместе с рюкзаком, звонким котелком, острым топороми удочками...
  -- Осел! -- заорал отец. -- Цепляйся за корму, и мы шпарим к берегу,  в
воде теплее.
  -- Гребите! -- согласился дядя Жора, цепляясь за корму. --Да побыстрее!
Замерзну!
  Мы с отцом быстро вставили  весла  и  закрутили  головами,  высматривая
направление, в котором нам следовало буксировать попавшего в беду дядю Жору.
  -- Куда? -- в один голос воскликнули мы.
  Туман  и  не думал рассеиваться.  По  моим  прикидкам, мы были метрах в
двухстах от берега, но самого  берега не  видели. Обещанный  холм с палаткой
могучуять только сам  дядя  Жора,  своим  феноменальным  чутьем  и  чувством
ориентировки выбравший место для рыбалки.
  --  Туда!  --  приподнимаясь над кормой,  ткнул пальцем  дядя Жора.  --
Кажется, туда. Только быстрее -- холодно!
  Мы  налегли на весла.  Дело было нешуточное. Если дядя Жора ошибся,  мы
удалялись от берега, продлевая  его  страдания. Если плыли правильно, в воде
ему предстояло  пробыть минут десять. А  что  на берегу?  Потухший костер  и
холодная  палатка? Тут  любую  болезнь подхватишь,  не  говоря уже о сердце.
Лодка двигалась медленно.
  -- Спокойно!  --  сказал отец. -- Перестаем  на минуту грести!  Кирилл,
следи, чтобы лодку не развернуло.
  Он  достал  из  рюкзака фляжку  с  капитанским  можжевеловым  джином  и
протянул брату, чтобы тот согрел внутренности и избежал  хотя бы воспалений.
Снял  с  его  головы  мокрую шапочку и  потуже нахлобучил ему  свою фетровую
шляпу.
  -- Джин в воде -- это классно! -- воскликнул дядя Жора, показываясь над
кормой в шляпе и с фляжкой в руке. Он жадно приложился к фляжке  и вернул ее
отцу.  -- У меня в рюкзаке  бутерброды! Нет,  бутерброды не надо... Гребите,
гребите!
  Мы торопливо заработали веслами.
  "Жора, ты как?", -- периодически  интересовался  отец, глядя на пальцы,
вцепившиеся в спинку кормы. Дядя Жора показывал большой  палец и просил  еще
выпить. Потом  он сказал, что поплывет вместе с  фляжкой --  так удобнее: не
придется останавливаться. Я тревожно вертел головой, надеясь быстрее увидеть
берег, а когда дядя Жора, хорошенько согревшись,  стал протяжно командовать:
"И-и-и раз! И-и-и два!", мне показалось, что чуть правее нашего курса кто-то
крикнул. Отцу тоже показалось, и мы перестали грести, прислушиваясь.
  -- Э-ге-ге! --  закричал  отец,  и с берега отозвались: "Эй, на  лодке!
Греби сюда!"
  -- А ты кто? -- крикнул из воды дядя Жора.
  -- Сейчас узнаешь... -- где-то совсем неподалеку пообещал мужской голос
и запоздало представился: "Ефим я..."
  Мы  с отцом усердно продолжили грести. Только бы дядя Жора не  околел в
этой студеной водице. Какой такой Ефим?
  На берегу  в  сухом сизом  ватнике стоял  вчерашний лодочник.  Ему было
нехорошо.
  Дядя  Жора, тяжело  ступая,  вышел из воды.  С него текло.  Мы с  отцом
принялись стягивать  с него  разбухшую куртку,  сапоги, брюки... Ефим кружил
вокруг нас ипокачивал головой, словно постиг в своей жизни нечто новое.
  -- Лодку-то брали... на троих, --  повеселевшим голосом  напомнил Ефим,
заглядывая дядьке в лицо, -- а стакан налили один. -- Смекаешь?
  -- Где ты видишь троих? -- стучал зубами дядя Жора, натягивая  на голое
тело мой свитер и штаны.
  -- А как же! -- удивленно сказал Ефим и потыкал  в нас пальцем: --  Вот
ты, вот он,  и  вот парень. А?  -- в голосе появилась неуверенность. -- Он в
куртке, а ты без куртки... На нем брюки, а ты без...
  -- Да вот моя куртка лежит, -- дядя Жора прыгал  на одной ноге, пытаясь
другой попасть в штанину. -- Протри глаза.
  Отец неподалеку размашисто ухал топором, заваливая сухую сосенку.
  -- Не,  ребята, я не понимаю, -- заволновался  Ефим. --  Вы что, хотите
меня надинамить? Вас же трое?
  -- Помог бы лучше костер развести,-- увиливал  от  ответа дядя Жора. --
Сейчас разберемся...
  --  Ну, разберись, --  обиженно говорил лодочник  он вставал на колени,
раздувал  подернутые пеплом уголья и тревожно скашивал на меня  глаза: --  А
они что, двойняшки?
  -- Кто? -- я ломал через голое колено хворост и зябко поводил плечами.
  -- Ну, эти...Я же вижу! -- настаивал Ефим.
  Я пожимал плечами.
  -- А у вас осталось?
  -- Должно остаться...
  -- Ѓкалэмэнэ! Трясет шибче этого, -- он кивал в сторону дяди Жоры.
  Потом мы растирали дядю Жору джином и давали выпить Ефиму.
  -- Я вас сразу вычислил, --  радостно говорил  Ефим, не выпуская из рук
открытой бутылки. -- Проснулся в  сарайке, колотун бьет... К мосткам  вышел,
лодки счел -- одной не хватает. И стакан мой на пеньке стоит. Я его понюхал,
тут  меня  и  озарило! Пошел тропкой  по  бережку и на палатку вышел!  Не, в
натуре, приезжайте в любое время. У нас все путем!
  ...Ефим ушел опохмеленный и  удовлетворенный.  Мы  натянули над костром
веревку, повесили сушиться одежду дяди Жоры и завалились в палатку спать.
  На  этот раз  я  проснулся от  ядовитого запаха,  резавшего  ноздри. Он
безусловно  шел от  костра, который  отец устроил  по  таежному  способу  --
несколько бревнышек  складывались  друг над другом,  как карандаши  в пачке,
поставленной на ребро  -- вбитые  в  землю колышки не давали им рассыпаться.
Когда середина бревен прогорала, их следовало сдвигать навстречу друг другу-
таежная  непрерывка, как объяснил  батя. Вновь  паниковать я не стал и  тихо
выбрался из палатки.
  Солнце  уже  поднялось над низким противоположным  берегом  и  добивало
остатки тумана,  жавшегося к камышам. Огонь образовал в бревнах промоину, их
острые концы горели свечным  пламенем, и  между  ними дымилась и  вспыхивала
зелеными и синими огоньками спекшаяся куча дядижориной одежды --  капроновая
куртка,  брюки,  свитер...   Чуть  поодаль  стояли  его  сапоги  с  парящими
голенищами.  Я ковырнул палкой  кучу  --  она стала  гореть  веселее.  Едкий
химический  запах  усилился.  Обойдя костер  с  другой стороны,  я попытался
отобрать у  него остатки одежды -- дымящийся рукав куртки  и слипшийся кусок
штанов,  в которых угадывались карманы. Оборванная  веревка,  привязанная  к
двум соснам, тоже дымились... "Пусть хоть выспится  перед таким испытанием",
-- подумал я, тихо забираясь в палатку и укладываясь  рядом с посапывающим в
спальном мешке дядей Жорой.
  ...Под брюками на  отце оказались бледно-зеленые армейские подштанники,
которые  он  предложил  брату,  как  временную  меру,  пока  что-нибудь   не
придумается. Натянув их, дядя Жора принялся гневно разоблачать порочный вкус
брата в выборе цвета нижнего белья и косился на мои брюки --  не предложу ли
я поменять их на егоподштанники. Я делал вид, что не понимаю его взглядов --
заявиться  в   Зеленогорск   в  зеленых  кальсонах  не  совпадало   с  моими
представлениямио прекрасном. Тем более, когда у тебя в городке есть знакомые
девушки. Мне было жалко родного дядьку, но, глядя на него, я отворачивался и
фыркал смехом.
  Отец возился у костра  и делал  вид, что кашляет  от дыма:  "Нормальный
вид, кхе-кхе...  Интеллигентные такие подштанники.  Может, еще у  Ефима  чем
разживешься... -- Он вытирал слезы и обещал  сдавленным голосом: -- Куртку я
тебе дам..."
  -- Куртку! --  расхаживал в сапогах и подштанниках  дядя Жора. -- А это
чем закроешь? -- Он  показывал на гульфик  кальсон без  единой  пуговицы. --
Сядешь в автобусе, и все вывалится! Куртку до пупа он мне даст!..
  --  Не  бойся,  -- подбадривал  отец,  --  твой  коршун  не  выпадет из
гнезда...
  -- Хорошо бы такси или частника поймать, чтобдо самого дома, -- задавив
смех, р