димости. Но не мог же я спокойно тратить ее деньги... да и не так уж
их много было, этих денег, а сейчас они подходят к концу.  Мне  необходимо
было обогнать самого себя. Вы, надеюсь, поймете, что дело тут совсем не  в
честолюбии. Будь я богат и молод... - Он опять замолчал,  потом  отрывисто
проговорил, глядя в потолок: -  Постарайтесь  забыть  все  это.  Просто  я
слишком долго жил в одиночку и молчал...
   Сказав это, он снова схватил записи Мишеля. Альбер взялся за книгу,  но
читать не мог. Он встал, пошел к Раймону - тот  читал  детективный  роман,
поглядывая на спокойно лежащего Поля, - посмотрел, как Мишель ходит  вдоль
лабораторных столов, делая записи, и снова вернулся к  профессору  Лорану.
Тот по-прежнему шуршал листами; лицо у него было  напряженное,  побелевшие
губы так сжались, что стали еле заметны.
   - По-моему, вам надо отложить  это  чтение  до  тех  пор,  пока  вы  не
окрепнете, - мягко, но решительно сказал Альбер.
   Профессор Лоран ничего не ответил. Подошел  Мишель  и  некоторое  время
молча смотрел на него.
   -  Лечение  не  даст  никаких   результатов,   если   вы   будете   так
перенапрягаться. Чтение записей вам  сейчас  не  по  силам,  -  сказал  он
наконец тоном учителя, делающего замечание шаловливому школьнику.
   - Оставь меня в покое, - пробормотал профессор Лоран, не поднимая  глаз
от рукописи.
   - Сейчас вам надо выпить шоколаду,  принять  микстуру  номер  четыре  и
постараться заснуть, - настаивал Мишель.
   - Хорошо, - продолжая читать, сказал профессор, - я выпью.
   Альбер неслышно вошел на кухню и очень удивился.  На  табурете  у  окна
сидела Луиза, в черном кимоно с серебряными цветами и алыми птицами.
   - О, вы в самом деле так думаете, Роже? - смеясь, спрашивала она.
   - Готов поклясться! Не будь я Роже Леруа! - азартно кричал Роже.
   Увидев Альбера, Луиза принужденно  кивнула,  поплотнее  запахнула  полы
кимоно и ушла. Роже с неудовольствием посмотрел на приятеля.
   - Сейчас я тебе подогрею шоколад, - сказал он ворчливо. -  Сидите  там,
наверху, как проклятые, а бедная девочка скучает. И за все должен отвечать
Роже Леруа!
   - Действительно, тяжелая для тебя  нагрузка  -  болтать  с  хорошенькой
женщиной! - засмеялся Альбер.
   - Ну, надо же как-то помочь малютке! Она и так измучилась,  а  тут  еще
волнуется за своего красавчика  из  редакции.  Что  я,  по-твоему,  должен
делать?
   - Ты что,  нуждаешься  в  моих  советах  по  этому  поводу?!  -  Альбер
изобразил крайнюю степень удивления.
   - Без тебя справлюсь, ясно,  -  ухмыльнулся  Роже,  наливая  шоколад  в
чашку. - Вот, и еще пускай профессор съест кусок бисквита... Эх, если б не
этот долговязый Раймон...
   - Ты, по-моему, совсем  забываешь,  что  Луиза  -  жена  профессора,  -
огорченно сказал Альбер. - Как-то нехорошо все это выглядит...
   - Да иди ты! - Роже повернул его за плечи к двери, сунул в руки поднос.
- Я тебе вот что скажу: у такого  мужа  всякий  порядочный  парень  просто
обязан отбить жену.
   - Почему? - серьезно спросил Альбер.
   - А вот потому. Я ж тебе говорил, какое у меня  правило:  не  оставлять
женщину без защиты. Понял?
   И Роже подтолкнул его к двери.


   Профессор Лоран покорно  отложил  рукопись,  выпил  шоколад,  проглотил
микстуру и лег на спину, закрыв глаза.  Через  некоторое  время  он  начал
дышать ровнее и глубже, лицо его стало спокойным.
   В открытую форточку пахнуло ветром, листки рукописи с  легким  шелестом
разлетелись по  полу.  Альбер,  осторожно  двигаясь,  стал  подбирать  их,
складывать по порядку. "Первая, вторая... ага, вот  где  третья...  теперь
подряд: десятая, одиннадцатая, двенадцатая... где же четвертая?  Нет,  это
седьмая..."
   На одной странице он запнулся. Он уже не мог оторваться:
   "Меня окружает хаос света и теней, неясных форм  и  линий,  бесконечное
разнообразие цветов. Это неприятно и утомляет. Я пробую  понять,  что  это
такое. (Так примерно я ощущал окружающее тогда, в первые дни  после  того,
как получил зрение. Сейчас мне трудно полностью воссоздать свои  тогдашние
ощущения: они хаотичны, смутны и лишены ощутимой логики. Главное - они  не
выражались в словах, и потому особенно трудно уловить и передать их.)"
   Альбер опустился  на  стул,  продолжая  читать.  Что-то  заставило  его
поднять  глаза,  он  встретил  взгляд  профессора  Лорана  и,   мучительно
покраснев, выронил листок.
   - Ничего, читайте, это интересно, - безучастно сказал профессор Лоран и
снова закрыл глаза.
   Альбер, приложив руки к горящим щекам, с минуту смотрел  на  него:  он,
по-видимому, заснул. "В самом деле,  ведь  это  научные  записи,  что  тут
такого, - сказал он себе.  -  Плохо  только,  что  я  заранее  не  спросил
разрешения..."
   Но, прочитав еще десяток-другой  страниц,  он  понял  смысл  загадочных
предупреждений Мишеля: "Я записывал все подряд". По  мере  того  как  мозг
Мишеля получал все больше информации от  внешней  среды,  его  способность
анализировать возрастала. Это, должно быть, отчасти походило  на  ощущения
грудного ребенка - конечно, лишь отчасти, потому что мозг  Мишеля  к  тому
времени, к  которому  относилось  начало  записей,  был  неизмеримо  более
развит, чем мозг новорожденного, а вместе с тем он вначале не имел зрения,
да и слух,  по-видимому,  получил  не  сразу.  Было  необычайно  интересно
следить по этим педантичным записям, как постепенно познается мир -  очень
ограниченный, тесный, но полный неисчерпаемого разнообразия для того,  кто
впервые начинает слышать, видеть, говорить, потом  медленно  и  неуверенно
передвигаться.
   И вот, по мере того как сознание Мишеля развивалось, по мере  того  как
он, оставаясь еще  неподвижным  и  безгласным,  стал  многое  понимать,  в
записях начали появляться  такие  фразы,  читая  которые  Альбер  смущенно
поглядывал на профессора  Лорана  -  может  быть,  это  ему  не  следовало
читать... Но тот спал, а  материал  был  слишком  необычайным,  и  Альбер,
поколебавшись, продолжал читать:
   "Сегодня близко от меня разговаривали  двое.  Я  знаю,  как  их  зовут.
Высоким звучным голосом говорит Мадлен. У Клода голос ниже, глуше, он  мне
приятней. (Я тогда еще не  понимал  разницы  между  полами.  И  ничего  не
понимал  из  их  разговора.  Это  -  чисто  механическое   запоминание   и
воспроизведение. Когда звуки  удалялись,  я  переставал  их  воспринимать.
Поэтому я помню только разговоры, происходившие вблизи от меня.) Мадлен  и
Клод, очевидно, смотрят на меня, я их вижу  плохо,  как  смутные  цветовые
пятна. Клод говорит: "Анри и Жюльен напрасно занимаются  этим.  Даже  если
можно вырастить  вполне  нормальный  мозг  отдельно  от  всего  организма,
которым он призван управлять, то как можно присоединить его потом к  чужой
нервной системе, и  без  того  жестоко  травмированной?  Как  восстановить
нервные пути? Да и главное - ведь в нервной системе необратимые  изменения
начинаются уже  через  три-четыре  минуты  после  наступления  клинической
смерти. Какой же смысл проделывать сложнейшую операцию, если  она  заранее
обречена на неуспех?" Голос  Мадлен:  "Все-таки  это  чудо,  то,  что  они
делают. Но, по-моему, у них какие-то другие цели, не те, что у всех  нас".
Клод: "Мне тоже иногда так кажется. А ты не пробовала  спросить?"  Мадлен:
"Я ведь почти не вижу Анри за последнее время. Он часто остается  на  ночь
здесь вместе с Сент-Ивом, а утром, когда он приходит, я  уже  тороплюсь  в
клинику... И вообще мы мало говорим". Клод: "Я многого не понимаю в  тебе,
Мадлен... Если все это так..." Мадлен: "Не стоит об этом говорить. У нас у
всех общая цель. И лучше всего пока молча работать...  Посмотри,  ведь  по
размерам это уже мозг  взрослого  человека.  И  большой  вдобавок".  Клод:
"Неполноценный.  Мозг,  почти  не  имеющий  рецепторов,  лишенный  речи  и
движения, с неразвитой обратной афферентацией, - разве это мозг? Годовалый
ребенок, еле научившийся ходить и лепечущий первые слова, - бог перед этой
неподвижной немой нервной тканью. Нет, это нелепая затея,  Мадлен,  и  наш
долг - убедить Анри и Жюльена бросить  свою  сепаратную  линию.  Они  ведь
стали манкировать общими опытами, это уже всем заметно".
   На следующих страницах опять несколько раз  воспроизводились  разговоры
Мадлен и Клода. "Мадлен - это, должно  быть,  жена  профессора  Лорана,  -
думал Альбер. - Ведь Раймон говорил, что жена его оставила. Жюльен -  это,
конечно, Сент-Ив. Кто такой Клод? Вот опять они  разговаривают:  очевидно,
наедине. Перед этим  -  общий  разговор  о  блестящей  операции  пересадки
печени".
   "Клод говорит громче обычного: "Это,  наконец,  нелепо!  Если  Анри  не
хочет работать с нами, пускай прямо скажет! Но так дальше нельзя!" Мадлен:
"Я думаю, ты несколько  преувеличиваешь.  Анри  продолжает  интересоваться
общими делами лаборатории. Но у него странный и  очень  трудный  характер.
Потом - он ведь не хирург, и его наша блестящая операция  не  так  радует,
как нас с тобой. Мы - практики и радуемся, что спасли еще одного человека.
А  для  него  это  -  лишь  случайно  удавшийся  опыт,  который  вовсе  не
доказывает, что мы научились побеждать биологическую  несовместимость.  Он
ответил тебе грубо, нелепо, я очень огорчилась. Но кто знает, может  быть,
он видит..." Клод: "Ничего он не видит, уверяю тебя, ему ни  до  чего  нет
дела. Если б кто-нибудь из нас внезапно умер, даже ты,  его  по-настоящему
взволновало бы одно: не удастся ли тут  же,  на  месте,  вскрыть  череп  и
посмотреть еще теплый мозг!" Пауза. Голос Мадлен, тихо: "Ты несправедлив к
Анри. Он целиком поглощен наукой, это правда, он позабыл обо всем,  но  не
нам его за это порицать..." Клод: "Разве ученый,  даже  самый  гениальный,
имеет право не быть человеком?" Мадлен: "Не знаю, Клод. Но он находится  в
таком страшном, сверхчеловеческом напряжении. Он просто не может ни о  чем
думать. Для него существуют только опыты. И Жюльен..." Клод: "Еще бы!  Без
Жюльена ему с этим не справиться! Но человеческое обаяние Жюльена Сент-Ива
для него не существует, уверяю тебя. И,  если  понадобится,  он  с  легким
сердцем пожертвует своим товарищем". Мадлен: "Ты жесток  и  несправедлив".
Клод: "А ты? Что тебя с ним связывает? Ну, что?" Мадлен: "На такие вопросы
трудно ответить. Мы прожили с Анри семь лет. Мы были счастливы. Так  легко
этого не забудешь. И ты не должен торопить меня. Мы не дети".
   Альбер отложил листы. Ему стало стыдно. Надо было остановиться  раньше,
но кто знал...
   - Все равно... - Профессор Лоран заговорил так неожиданно,  что  Альбер
вздрогнул. - Все равно вы это узнали бы... да и какая разница...
   Он протянул руку  к  листам.  Альбер  почему-то  впервые  заметил,  как
изменились эти сильные, прекрасно вылепленные руки: кожа стала желтоватой,
как воск, пальцы исхудали так, что на них четко проступали суставы. Альбер
с тревогой подумал, что диагнозу Мишеля, пожалуй, доверять  не  стоит.  Он
взял профессора Лорана за руку: пульс был очень слабый и неровный.
   - Я понимаю, что сюда нельзя вызывать врача, - сказал Альбер. - Но если
мы снесем вас вниз и достанем такси?
   - Думаю, что в этом пока нет необходимости. -  Профессор  Лоран  быстро
поглядел на него. - А почему вы вдруг об этом заговорили?
   - Мне не нравится ваш вид. И пульс плохой.
   - Надо, по-видимому, отлежаться. Перенапряжение  плюс  Сиаль-5  слишком
долго и слишком часто. Мишель прав!  Я  исчерпал  все  свои  резервы...  -
Впервые на лице профессора Лорана  выразился  страх.  -  Я  совершенно  не
представляю себе, что было бы, если б не вы...
   Он долго молчал, закрыв глаза. Лицо его подергивалось.
   - Я попробую опять уснуть, - сказал он. - Вы не сидите  около  меня,  я
стал невозможным эгоистом. И вообще, как  мне  кажется,  я  позволил  себе
расклеиться  именно  потому,  что  появились  вы  трое  и  есть  на   кого
положиться... Идите, Дюкло, спасибо за все.
   - Мне пора сменять... - Альбер чуть не сказал:  Раймона  -  и  прикусил
язык.
   Зайдя за ширму, он шепотом спросил Раймона:
   - Вы не знаете, где сейчас первая жена профессора?
   - Она вышла замуж за профессора Демаре, главного хирурга  той  клиники,
где она работает. Она тоже хирург.
   - Понятно! - задумчиво сказал Альбер и уселся у изголовья кушетки.
   Раймон потянулся, зевнул.
   - Я пойду прогуляюсь, - заявил он. - Хоть полчасика, ладно?
   - Конечно, - сказал  Альбер  рассеянно,  глядя  куда-то  на  стенку.  -
Полчасика...
   Раймон засмеялся. Чудак Альбер ему нравился. "Если  б  не  этот  чертов
проныра Роже,  мы  бы  прекрасно  поладили",  -  думал  он,  спускаясь  по
лестнице.
   У Луизы сидел Роже. Раймон сделал безразличное лицо.
   - Как ваше здоровье? - спросил он, с подчеркнутой вежливостью целуя  ее
легкие, холодные пальцы.
   Луиза  несмело  улыбнулась  и  посмотрела  на  него  широко  раскрытыми
сияющими глазами. Роже начал насвистывать какую-то залихватскую мелодию  и
спрыгнул с подоконника.
   - Ну, я пойду, - сказал он, смерив Раймона своим насмешливым взглядом.
   - Не понимаю, какое удовольствие вы можете находить в его  обществе,  -
довольно сухо заметил Раймон. - Именно вы...
   - Именно я... - печально и кротко сказала Луиза. -  Я  всегда  одна.  А
Роже очень добрый и веселый. Я знаю, он вам не нравится: Но у него золотое
сердце.
   Раймон задумался. Он сам не понимал, что с ним делается. Он  как  будто
не очень тосковал по Луизе, сидя там, наверху, около этого  кретина  Поля.
Когда он сказал Альберу, что хочет пойти прогуляться, ему и в  самом  деле
больше всего хотелось на часок вырваться из этого мрачного дома,  подышать
свежим воздухом, а заодно позвонить шефу. Но  его  сейчас  же  потянуло  к
Луизе, и возле нее он испытывал и нежность, и ревность, и  такое  душевное
смятение, какого ему раньше не доводилось испытывать. "Что  же  делать?  -
опять и опять думал он, целуя пальцы Луизы. - Вот уж  не  ожидал,  что  со
мной может случиться такая история..." Раймон еще не думал о браке,  но  в
принципе предполагал, что  женится  когда-нибудь  на  девушке  из  хорошей
семьи... Конечно, девушка должна быть хорошенькой, живой, неглупой... да и
приданое не помешало бы. Но  влюбиться  в  чужую  жену,  да  еще  в  таких
обстоятельствах... просто  черт  знает  что!  "Ну  хорошо,  а  если  Луиза
все-таки согласится разойтись с мужем, ты в самом деле хотел  бы  жениться
на ней?" У Раймона  сердце  екнуло,  когда  он  задал  себе  этот  вопрос.
Жениться? В двадцать пять лет, на своей ровеснице, женщине исстрадавшейся,
измученной, может быть, тяжело больной... Кто  знает,  как  долго  на  ней
будут отзываться все эти переживания...
   - Раймон, - словно угадав его мысли, тихо сказала Луиза. - Когда вы  со
мной, мне так хорошо... Я слишком устала, чтоб думать о завтрашнем дне,  а
сегодня  я  счастлива...  почти  счастлива,  несмотря  на  все...  Я   так
благодарна вам...
   Раймон чуть не расплакался - впервые с тех пор, как стал  взрослым.  Он
не смог ничего сказать, лишь снова поцеловал руку Луизы.


   - Вот что: я хочу повидаться  с  Луизой,  -  сказал  Пейронель  (Раймон
слышал в трубке его  тяжелое,  астматическое  дыхание).  -  Скажите,  чтоб
завтра в двенадцать дня она ждала меня в сквере на площади Шопена.
   - Я передам, - сказал Раймон. - Как получились фотографии?
   - Превосходно! - шумно дыша, ответил Пейронель. - Вы молодец.  Это  все
похоже на страшную сказку... Кстати, сделайте несколько снимков профессора
Лорана. Жаль, что  нельзя  снять  вас,  например,  когда  вы  беседуете  с
Мишелем... это было бы здорово!
   Раймон сам уже думал об этом,  но  на  помощь  Альбера  нечего  было  и
рассчитывать. Все дело погубишь, если к нему обратиться...
   - Как у вас с деньгами? -  спросил  Пейронель.  -  Зайдите  в  редакцию
завтра или послезавтра, когда удастся: я вам выпишу деньги.
   Раймон медленно  шагал  по  зеленым  чистым  улицам  Пасси,  украшенным
именами писателей, художников и композиторов всех времен  и  народов.  Тут
по-дружески встречались Грез и Дега, Рафаэль и Роден, Петрарка и Леконт де
Лиль, Диккенс и Марсель Пруст... Раймон шел  и  усмехался,  поглядывая  на
таблички: вот он свернул с улицы Лафонтена по улице Милле на улицу Теофиля
Готье, потом прошел по улице Жорж Занд и, пересекши авеню  Моцарта,  попал
на улицу Генриха Гейне.
   Он вспомнил, как  в  прошлом  году,  ища  приятеля,  который  поселился
неподалеку от кладбища Отейль, попал в путаницу кривых переулков с именами
Буало, Расина, Корнеля, Вольтера, Мольера и, озадаченный  этим  скоплением
великих, не сразу вспомнил, под чьей  же  сенью  обитает  чудак  приятель:
Корнеля или Расина...
   Что-то смутно беспокоило его, пока он  лениво  шагал,  засунув  руки  в
карманы своей серой  куртки.  Куртка  была  сильно  поношена,  но  все  же
сохраняла  элегантный  вид.  Он  нарочно  выбирал  что-нибудь  попроще   и
победнее, когда шел к профессору Лорану: ведь  он  провинциал,  да  еще  и
безработный. Но Роже все считает чересчур шикарным - и эту куртку, и плащ,
совсем обыкновенный дождевик, и туфли, и, уж конечно, то, что он,  Раймон,
носит нейлоновые рубашки. "Но тут уж дудки,  так  далеко  я  не  собираюсь
заходить в маскировке: рубашка у меня должна быть чистой,  а  этого  можно
добиться только с нейлоном - выстирал под краном и опять надел... Впрочем,
что удивительного, ведь Роже и Альбер - самые настоящие  безработные,  без
всякой маскировки... От них до сих пор несет  ночлежками,  людским  потом,
пылью, дождем... черт знает чем. Нет, это мне  только  кажется,  ведь  они
сразу начали мыться и чиститься, как попали под крышу, а Роже чистоплотен,
как кошка, и к тому же из кожи вон лезет, чтоб  понравиться  Луизе...  Да,
Луиза...  Что  она  скажет  завтра  Пейронелю?  Женщины   все-таки   народ
ненадежный, даже самые лучшие из них..."
   Теперь Раймон понял, что беспокоило его все  время  после  разговора  с
Пейронелем. "Да, запутанный узел... Но что она может, в сущности,  сказать
обо  мне  плохого?  Решительно  ничего...  Однако  если  Луиза  признается
Пейронелю, что любит меня, и старик, со свойственной ему энергией,  начнет
устраивать счастье своей любимицы... От Пейронеля не отвертишься... Да, но
и это, если подумать, не так плохо: мощная поддержка обеспечена, пока  жив
Пейронель, ну, а Луиза... что ж, ведь я ее люблю, не так ли?"
   Он повернул назад. На авеню Моцарта  ему  загородила  дорогу  тоненькая
элегантная девушка с густой копной черных волос.
   - Не узнаешь?
   - Узнаю, Нинетт,  -  улыбаясь,  сказал  Раймон.  -  Ты  что  же,  район
переменила?
   - Нет, я тут случайно. Свободен?
   - К  сожалению,  занят.  Да  ты  и  без  меня  заработаешь  достаточно.
Выглядишь как звезда Голливуда.
   Раймон смотрел на Нинетт с удовольствием: она и в самом деле  выглядела
шикарно и была совсем молода. Неплохо бы  после  всей  этой  адской  кухни
профессора Лорана провести вечер с такой красоткой... и  деньги  есть.  Да
нет, куда там! Раймон вздохнул.
   - Желаю удачи, малютка! Завидую  тому,  кто  оплатит  твой  сегодняшний
ужин!
   Нинетт расхохоталась, показав ослепительно белые зубы, и медленно пошла
по авеню Моцарта. "Ладно, у меня впереди и это, и многое получше этого!  -
сказал себе Раймон. - Мне только двадцать пять лет!"
   - ...Как я выгляжу, Дюкло? - спросил профессор Лоран.
   Альбер одобрительно кивнул. Сегодня  профессор  Лоран  выглядел  лучше,
заметно лучше. Теперь уже видно, что Мишель добился-таки  успеха:  перелом
наступил.
   - Я думаю, вы скоро сможете выходить в сад, - сказал Альбер. - Но  пока
не вставайте.
   - Да уж, я слушаюсь Мишеля... Дюкло, вы все  прочли?  -  Он  указал  на
записи Мишеля.
   - Да. Это необычайно интересно.
   - Еще бы! Единственный в своем роде документ. Я сам ничего подобного не
ожидал. От запоминал, даже не понимая: ведь эти разговоры не выдумаешь. Да
и наши разговоры с Сент-Ивом прямо-таки законспектированы...  -  Профессор
Лоран слегка прикусил нижнюю губ