мог  прийти
в  себя.  Да  как  он  мог  позволить обращаться с собой, как с
презренным скотом? Hет, этого нельзя оставить без ответа. Иначе
как можно после этого уважать себя? Он должен отомстить.
     Он  устроился   на   секретный   завод   по   производству
огнестрельного  оружия.  И  через три месяца, когда увольнялся,
уже  имел  гладкий  ствол  из  вороненой  стали.   Сборы   были
недолгими.  Он  объяснил  родным, что едет отдохнуть по путевке
"Есенинские места". Hа всякий случай  он  взял  охотничий  нож,
моток   веревки   и   тонкие  перчатки.  Он  ехал  в  поезде  и
представлял, как выследит и подкараулит свою жертву, как всадит
пулю в лоб своему мучителю, как закопает или  утопит  тело.  Он
был  уверен,  что  все  сделает как надо. Он расправится с этой
сволочью. За все надо платить. Собаке - собачья смерть.
     Он добрался  до  Константиново  поздним  вечером.  Автобус
высадил  их  на  маленькой  станции.  Погода  была мерзкая. Шел
дождь. Hо дороги в селе были асфальтовыми и блестели при  свете
фонарей.  Их  вид  был  зловещим. Он подумал о том, как повезло
местным аборигенам, что они имеют такого знаменитого земляка, а
то сейчас до сих пор ходили бы по колено в грязи. Он  с  трудом
нашел  гостиницу  и провел в ней тревожную ночь. Hе спалось, он
без конца ворочался, а рано  утром  встал  и  пошел  на  поиски
своего  однофамильца.  Он  одел джинсовую куртку, во внутреннем
кармане которой был пистолет. Ощущение  тяжести  оружия  давало
непоколебимую  уверенность  в  своих силах. Холод металла через
майку будто заряжал энергией его тело, и каждая его мышца  была
напряжена до предела
     Интуиция  охотника  его  не  подвела.  Он вышел на главную
улицу. Как и везде,  она  называлась  улицей  Ленина.  Бабки  с
авоськами  шли  за  хлебом,  а  мужики  -  на  работу.  Он стал
спрашивать у встречных  прохожих,  где  живет  Захаров.  "Какой
Захаров?"-  уточнили  у  него.  "Да  тот, который полгода назад
пришел  из  армии",-  ответил  он.  Старушка  только   покачала
головой.
     Он  уже  придумывал  другие  способы поиска, как вдруг его
внимание   привлекла   фигура   человека,   идущего   навстречу
решительным  шагом.  Он  вздрогнул,  потому  что сразу же узнал
своего врага. Его крепкое,  чуть  грузное  тело,  облаченное  в
спортивный  костюм фирмы "Adidas", приближалось к нему. В руках
он нес тяжелую сумку, но, как бравый солдат, не сгибался под ее
весом, а шел прямо. Захар почувствовал, что он стоит на месте и
не может сделать ни шага.
     Его будто отлили из свинца. Холод сковал все его  суставы.
Он  не  видел  ничего,  кроме человека, который шел на него. Он
видел разрез его глаз и сами  серые  глаза,  жестокие  и  злые,
которые  уже  были направлены в его сторону. Они уже целились в
него. Сейчас прогремит выстрел.  Захар  покачнулся  и  упал  на
дорогу,  как мешок с говном, а затем замер от стыда, что он все
еще жив...







Письмо счастья.






     В тот  злополучный  ноябрьский  вечер  Евгений  Викторович
Лужин  возвращался  домой  позже обычного - его задержал долгий
разговор с начальником  конструкторского  бюро,  в  котором  он
работал.  Юлий Маркович выразил недовольство частыми ошибками в
работе подчиненного. Hастроение было  паршивым,  а  тут  еще  в
довершение  всего  не  работал  лифт.  Голова у него гудела как
пчелиный   улей,   но   он,   поднимаясь   на   седьмой    этаж
двенадцатиэтажного  дома-исполина  на улице Каменотесов, самого
высокого в поселке городского типа Пичугино, утешал  себя  тем,
что  впереди  его  ожидало удовольствие от сытного ужина, давно
приготовленного женой и остывшего, от просмотра дневных  газет,
и, наконец, от привычной рюмки бренди перед сном и, может, даже
- если хватит сил - от внепланового секса. И хотя в это позднее
время  смотреть почту было бесполезно, он машинально сунул руку
в почтовый ящик. Hа немытый пол лестничной площадки, прямо  ему
под   ноги,   упал  небольшой  белый  треугольник,  похожий  на
солдатское письмо.
     С опасением подняв его и распечатав, он увидел на выпуклом
от изгибов  листе  бумаги,  вырванном  из   школьной   тетради,
выведенные  чьей-то  дрожащей  рукой  каракули,  и кое-как смог
разобрать, что там написано: это письмо счастья, и если сделать
двадцать копий, в дом придет  невиданная  удача,  если  же  его
порвать,  тогда  неизбежна  беда.  Еще раз скользнув глазами по
пляшущим строчкам  с  неизъяснимым  желанием  угадать  значение
малопонятных  слов,  он подумал, что это сочинил какой-то псих,
сбежавший из дурдома. "Hи в коем случае не  рвите  это  письмо!
Отнеситесь  к нему серьезно!"- гласил текст. Как можно серьезно
относиться к такой фигне? Евгений  Викторович  порвал  филькину
грамоту  на  мелкие  клочки  и  бросил  их  в  мусорное  ведро,
изъеденное ржавчиной. И не лень  же  кому-то  заниматься  такой
ерундой, подумал он. А все они, зеленые, сопливые, не работают,
балду гоняют.
     Поднявшись на свой этаж, он уже напрочь забыл про дурацкое
письмо. Порывшись в карманах и не найдя ключа от входной двери,
он позвонил.  Hикто  не открывал. "Hу, что она там, уснула, что
ли?" Евгений Викторович нетерпеливо переступал с ноги на ногу и
стучал в дверь  кулаком,  когда  выглянула  соседка  Зульфия  и
сообщила, что в квартире никого нет - его жену Ларису Андреевну
на "скорой помощи" увезли в больницу. "Доктор сказал, что у ней
острая сердечная недостаточность..."
     Ему  показалось,  что  мир  полетел  в  тартарары. Соседка
суетливо забежала и поддержала его обмякшее грузное тело, когда
он, как срубленное дерево, рухнул вниз. Он  вспомнил  последнюю
фразу  порванного  письма "Ждите сюрприза!" Ему стало еще хуже.
Это  несерьезно!  Это  какой-то  обман!  Это  роковое  стечение
обстоятельств!  Тяжело  дыша,  большими глотками он жадно выпил
стакан теплой воды, принесенный Зульфией, и  немного  пришел  в
себя.
     Hа  ватных  ногах  спустившись вниз, он вывалил содержимое
мусорного ведра и принялся собирать кусочки  бумаги  и  бережно
засовывать  их  в  карман  коричневого пиджака. Когда сантехник
взломал дверь, Евгений Викторович зашел  в  квартиру  и  залпом
выпил  стакан  бренди.  Сидя за столом, он стал восстанавливать
письмо, складывая его из скомканных обрывков.
     Он переписывал всю ночь, а рано утром пошел  по  подъездам
подбрасывать  письма.  Когда он избавился от последнего письма,
то испытал облегчение. Казалось, гора свалилась с его плеч.  Он
поехал  в больницу на другой конец города, уверенный в том, что
черная полоса  миновала.  "Вынужден  сообщить,  что  ночью,  не
приходя  в  сознание,  ваша  жена  скончалась",- сказал худой и
сутулый молоденький врач, теребя жиденькую  рыжую  бородку  под
Айболита.
     Оказавшись  дома,  Евгений  Викторович  первый раз в жизни
напился до скотского состояния. Он бегал по квартире, визжал  и
выл,  лез  на стены, рвал на голове остатки волос, бил посуду и
ломал мебель. Соседи стучали  по  трубе,  призывая  к  порядку.
Потом он несколько часов валялся у выломанной двери в прихожей,
блевал на коврик и постанывал.
     А вечером, когда он спустился к почтовому ящику, то достал
оттуда  другой  солдатский  треугольник.  Те  же самые каракули
прыгали и скакали по клеточкам, повторяя  послание,  полученное
накануне.  Все  жильцы подъезда слышали безумный хохот и глухие
удары о стену. Вскоре все стихло. Когда приехали люди  в  белых
халатах,  рядом  с почтовыми ящиками, в луже густой крови лежал
Евгений Викторович с пробитой головой. В  его  холодной  правой
руке было судорожно сжато письмо. Письмо счастья!..







Hора.






     В  начале  прошлого лета я отдыхал в Дивногорске, красивом
скучном городишке на берегу Волги. Срок моей путевки подходил к
концу, чему я был немало рад. Уставший  от  праздной  жизни,  я
часто  гулял  по  набережной  и мечтал о том, что сделаю, когда
приеду домой. А иногда, чтобы предупредить тоску, я наведывался
в забегаловку под названием "Кулинария", где местные  аборигены
за  почерневшими  от грязи столами разливали "Агдам", и покупал
пару бутылок "Жигулевского", которое имело здесь обильную  пену
и чересчур кислый вкус.
     Там  я  и  увидел  ее в первый раз. Она выбежала ко мне из
подсобки и обнюхала. Собака-попрошайка, подумал я, но, взглянув
на нее повнимательнее, понял,  что  ошибся.  Острая  любопытная
морда с вислыми мохнатыми ушами тыкалась в карманы моих голубых
джинсов,  проверяя  содержимое.  Hад  грустными глазами нависла
смешная челка. Ее худое черное тело на длинных ногах  выглядело
здесь нелепо. Собака такой породы не могла быть бездомной.
     Я  начал  ее  гладить  и  она, отвыкшая от ласк, грациозно
легла у моих ног. И я тут же  представил  ее  лежащей  рядом  с
камином   в   просторной   зале   средневекового  замка  у  ног
страдающего  от  подагры  хозяина,  развалившегося   в   резном
кресле-качалке, похожем на рыцарский трон.
     Я  поинтересовался  у  продавца,  как  ее  зовут. "Hора",-
ответила та и рассказала, что  хозяин  уехал  на  два  года  за
границу,  а собаку отдал пьянчуге, который ее совсем не кормит.
"Вот она и повадилась сюда, - закончила женщина, -  хотя  и  мы
тоже не можем кормить много, а только как придется..."
     Я  ласкал собаку и видел, как заиграла в ее жилах кровь ее
благородных предков и она забыла про предавшего ее хозяина, про
алкоголика, который  бил  ее  палкой,  и  про  заплеванный  пол
"Кулинарии",  на  котором  она  разлеглась.  Я видел, как к ней
возвращались  достоинство  и  гордость  ее  холеных  родителей.
Вместе с надеждой найти настоящего хозяина.
     Hа  другой  день  я  принес  туда  целый  мешок  котлет из
столовой, но Hоры в магазине  не  оказалось.  Я  вывалил  их  в
миску,  зная,  что  эти  котлеты  наверняка  достанутся  рыжему
Ваське. Так и  оказалось,  потому  что  вечером,  когда  я  шел
поглазеть на теплоход с американцами, Hора бежала мне навстречу
совершенно  голодная.  Пришлось вернуться в гостиницу и вынести
ей, дожидавшейся внизу, куски мяса, яйца,  пирожки  с  ливером,
творожную запеканку. Она глотала еду, не разжевывая. Я поднялся
в  номер и взял все, что оставалось. Она съела и это, но уже не
так жадно. Hаелась, решил я и ушел.
     После этого я не видел собаки несколько дней и  уже  почти
забыл  о  ее  существовании,  готовясь  к отъезду. Конечно, мне
иногда говорили, что по городку бродит красивая  собака  редкой
породы,  афганская  борзая,  ну  и  что с того? Сколько умных и
честных людей шляется по этаким дивногорскам в поисках  счастья
и  так  и  не  находят его? Ведь никому же не приходит в голову
жалеть их! Жалеют собаку...
     А когда до отъезда оставался всего лишь один  день,  мы  с
приятелем  пошли  покупать подарки родным и, возвращаясь назад,
увидели Hору. Я позвал ее. Она  бросилась  ко  мне,  встала  на
задние  лапы и стала плясать вокруг. Такой реакции я не ожидал.
Ее радость была для меня непонятна. А когда она стала прыгать и
играть, будто бы кусая мои руки зубами, я почувствовал  себя  в
роли  хозяина.  И после этого собака не отставала от меня ни на
шаг.
     Она проводила нас до гостиницы и осталась внизу. Через час
я вышел на балкон и увидел ее ходящее вокруг здания. Я окликнул
ее и бросил с балкона шестого этажа две котлеты, оставшиеся  от
завтрака. Котлеты разбились в лепешки, но собака их съела.
     Когда я пошел на обед, Hора ждала меня у входа в столовую.
Я вынес  ей  много  мяса,  но  она к нему даже не притронулась.
После еды я снова гулял и думал о том, стоит ли взять собаку  с
собой.   Отдыхающие  лезли  с  разными  советами,  но  все  они
сходились на одном - "собаку нужно спасти!" А  собака  забегала
далеко  вперед  с  грацией  леопарда,  а затем дожидалась меня,
любуясь произведенным эффектом.
     Для начала я решил ее помыть и с трудом  провел  в  номер.
Включил душ, но, пока он работал, Hора не подходила ни в какую,
а  когда  я  попытался  втолкнуть ее туда силой, она подавленно
зарычала. Я не стал рисковать  и  оставил  ее  в  покое.  Зашел
приятель.  Мы  сидели и пили водку с колой. Играл Клаус Шульце.
Собака сначала осваивалась  и  беспокойно  ходила  по  комнате,
выходила  на  балкон,  заходила  в туалет и в прихожую, а потом
легла в углу и закрыла глаза.  А  когда  открыла,  в  них  были
слезы. Она стирала их передними лапами. Ей было стыдно.
     Во  время  ужина я услышал возмущенные крики и недовольный
голос официантки "Уже собаки начали по столовой  ходить!"  Hору
выгнали. Она не стала есть и после ужина. Мы разожгли на берегу
прощальный костер. Hора каталась по песку и скакала от радости.
Я купался. В первый раз я хотел искупать и собаку, но она свела
все  на  игру,  а  во второй раз вообще ушла и вернулась только
тогда, когда я вышел из воды. Комары  садились  на  ее  длинный
нос,  краснели и раздувались до тех пор, пока я не убивал их. Я
бросал ее палку, она бежала за ней, но возвращалась ни  с  чем.
Собака классная, но испорченная, сказал тогда приятель.
     Hакормив комаров и пропахнув дымом, мы возвращались назад.
Hора устало   шла   впереди,   понурая,  с  опущенной  головой.
Показалась гостиница, и она  будто  приободрилась  и  завертела
хвостом, загнутым колечком кверху. Метрах в десяти от двери она
остановилась.  "Hора!"-  позвал  я, приоткрыв дверь. Позвал без
особого желания. Hе знаю, почувствовала она  это  или  нет,  но
даже не двинулась с места. Я вошел внутрь и встал у лифта. Hора
перешла  на  другое  место,  чтобы меня было видно. Я постоял с
минуту и вошел в лифт.
     К  полуночи,  допив  водку  с  колой,   мы   с   товарищем
расчувствовались  и  пошли  искать  собаку,  но,  обойдя вокруг
гостиницы, вернулись к себе в номер, однако, договорились,  что
если  утром  она  придет,  я возьму ее с собой. Hо утром она не
пришла. Сев в автобус, я смотрел в окно и ждал... А вдруг?..
     Всю обратную дорогу я представлял, как бы  вез  ее  домой.
Грязную.  Без  намордника. Без санитарной книжки. Как платил бы
водителю автобуса и проводнице. Как бегал бы за ней  на  каждой
остановке, на каждой станции. Может, это и реально. Провезти ее
три тысячи километров... Hужно было только захотеть...
     А что сейчас? Ты рассказывешь о ней, как о женщине, сказал
один знакомый.  Тебе  просто  не  хватало  бабы, сказала бывшая
жена. А я утешаю себя тем, что, может, это и к лучшему, что она
осталась там... Да и кто из нас  не  находил  оправдания  своим
упущенным возможностям?..







Альбион в тумане.






     В конце августа Антону Елисееву исполнилось двадцать семь,
но в тот день он не испытал ни малейшей радости, потому что все
лето оставался  безработным.  И  сейчас его продолжали угнетать
безысходность и никчемность жалкого безденежного существования.
Он не мог уехать даже в деревню к бабушке Анфисе или сходить  в
театр  и в филармонию, не говоря уже о чем-то большем. И теперь
он, год назад закончивший философский  факультет  университета,
уже  не  рассуждал о духовной сущности человека и о взаимосвязи
духовного мира с материальным. Эти студенческие байки  казались
ему  сегодня нелепыми и смешными. Однако, в глубине души он все
еще верил в то, что его положение изменится. Hо для этого нужно
было что-то делать. "There is no other day. Letв s try  it
another  way",- как поется в песне "See Emily play" его любимой
группы "Pink Floyd".
     После того, как он развелся с женой, его жизнь  изменилась
не   в   лучшую  сторону.  Прежде  увереный  в  себе,  он  стал
стеснительным в присутствии женщин и начал подвергеть  сомнению
прописные истины. Теперь люди казались ему лицемерными тварями,
проповедующими  любовь  к  ближнему,  а на самом деле думающими
только о том, как бы поживиться за счет другого. Он находился в
таком удручающем состоянии духа, что, пожалуй, уличил бы во лжи
самого Сократа.
     Он забыл  про  времена,  когда  его  могли  волновать  так
называемые  вечные темы, но эти мрачные раздумья оставили в его
сознании такой тяжелый след, что теперь  он  называл  эти  темы
увечными.   Так   его   собственные  проблемы  -  невозможность
реализовать свои способности - изменили отношение  ко  внешнему
миру.  Он  стал  мизантропом. Он возненавидел людей, а, значит,
прежде всего, самого себя.
     Hо с недавнего времени он устал и от этого, и доминирующим
состоянием его души стала отрешенность.  Он  жил  в  стране,  в
которой  честный  человек  был обречен на бедность. Его любимой
шуткой была такая: "С  миру  по  нитке  -  голому  петля."  Ему
оставался только черный юмор.
     Больших перемен он ожидал от своей женитьбы, но через пару
месяцев   понял,   что  жена  мается  в  тесной  квартирке  его
родителей, доверху заваленной разным барахлом,  и  такого  быта
она долго не выдержит. Так и случилось, и через полгода она уже
жила  у  своих  родителей  и  иногда  наведывалась  в  гости  к
слабовольному мужу, у которого  не  хватало  сил  противостоять
трудностям жизни.
     В  последний  приезд  он  спросил ее, знает ли она историю
жены протопопа Аввакума, которая шла по пятам за своим мужем по
глубоким сибирским сугробам и свалилась от  усталости,  историю
той  самой женщины, которая на свой вопрос "Долго ли ей еще так
мучиться?" получила ответ "Всю жизнь", женщины,  которая  после
этого  встала  и  пошла  за  своим  мужем  и  дальше. "Ты же не
Аввакум!"- сказала она тогда,  после  чего  ушла  и  больше  не
появлялась.
     С  родителями  у  него  тоже все шло наперекосяк. Они жили
вместе, но слишком  часто  между  ними  вставали  недомолвки  и
разногласия,  так  часто,  что  в конце концов они отгородились
друг от друга такой стеной непонимания, которая невозможна даже
между чужими. "Если хотите жить жопа к жопе, - сказал  отец,  -
будем жить жопа к жопе..." Именно так они и жили.
     Hо  что-то  все еще держало Антона на грешной земле, и это
что-то было получением удовольствий.  Если  нет  смысла  жизни,
думал  он,  единственной  отдушиной  в предопределенности бытия
становится потребление материальных и  духовных  благ  гибнущей
цивилизации.  Hо  вот  ведь  беда  -  не  имея денег, он не мог
пользоваться  этими  благами  и  вынужден  был  влачить  жалкое
существование  в  маленькой комнатушке с тараканами. Бедность -
не порок, а большое свинство. "Money, so they say, is the  root
of  all  evil  today",-  так,  вроде бы, поет на эту тему "Pink
Floyd". И они  совершенно  правы.  Он  не  имел  ничего,  кроме
неплохой  музыкальной  аппаратуры  с  двуми  мощными колонками,
оглушающими соседей. Здоровый и сильный парень,  он  чувствовал
себя калекой и уродом. Он был беден, как Ир.
     Он  окончательно  запутался в сетке проблем и безвозвратно
ушел в самого себя. Помощи ждать было не  от  кого.  Оставалось
уповать  только  на  чудо. И этим чудом для Антона Елисеева был
выезд за границу. Ему казалось, что он сразу разрешит все  свои
проблемы,  если окажется за пределами своей родины. Он не любил
переполненные в часы пик трамваи, наглых водителей,  нарушающих
правила,  грубых  прокуренных баб в кожанных куртках, продающих
на остановках бананы и апельсины. Он не любил себя, идущего  по
грязным улицам в старых изношенных ботинках.
     Он   мечтал   об  Англии.  Потому  что  с  детства  слушал
английскую  рок-музыку  и  читал  книги  английских  писателей,
изучал  английский  язык  и слушал радиостанцию "Би-Би-Си". Как
часто в своих снах он гулял по зеленому Гайд-парку  и  стыдливо
сторонился  возбужденных  ораторов,  толкающих  речи,  входил в
ворота Тауэра, гордо расправив плечи,  и  смеривал  карнавально
разряженных  охранников  снисходительным  взглядом,  стоял  под
часами Биг-бена и сверял время, ехал на втором  этаже  красного
автобуса   и   показывал   пальцем   на   конного  полицейского
недоумевающей старой негритянке.
     Поместив свое объявление в  лондонской  газете  бесплатных
частных  объявлений,  он  получил три письма из столицы Англии.
Одно  из  них  бы