ятствий
и ловушек, приведет их в объятия любви.
   10
   Беседуя, мадам де Т. нащупывает почву, подготавливает ближайшую фа-
зу событий, намекает своему партнеру на то, что он должен думать и как
действовать.  Все это она проделывает с такой тонкостью,  с такой эле-
гантностью и так отстраненно,  словно речь идет совсем о других вещах.
Она говорит ему об эгоистичной холодности  Графини,  чтобы  освободить
его  от долга верности и как следует встряхнуть в предчувствии готовя-
щегося ею ночного приключения. Она организует не только непосредствен-
ное будущее и будущее более отдаленное, давая понять кавалеру, что она
ни в коем случае не хочет стать конкуренткой Графини,  с которой он не
должен  расставаться.  Она преподает ему краткий курс сентиментального
воспитания, преподает свою практическую философию любви, которую долж-
но избавить от тирании моральных правил и уберечь посредством соблюде-
ния тайны,  скрытности, которые изо всех добродетелей являются наивыс-
шими.  И,  вполне естественно, она объясняет ему, как именно он должен
будет наутро вести себя с ее мужем.
   Вы удивляетесь: где в этом пространстве, столь разумно организован-
ном, обихоженном, расчерченном, просчитанном и вымеренном, может отыс-
каться местечко для порыва,  безумства,  ослепленности  страстью,  для
"сумасшедшей  любви",  которую  так боготворят сюрреалисты,  где может
сыскаться там пристанище для самозабвения?  Куда подевались  они,  все
эти добродетели безрассудства, составляющие суть нашего понимания люб-
ви? Им нет здесь места. Ибо мадам де Т. - это владычица разума. Не той
безжалостной рассудочности,  которой наделена маркиза де Мертей, а ра-
зума кроткого и нежного,  чье наивысшее назначение состоит в  покрови-
тельстве любви.
   Я вижу,  как она ведет своего кавалера в лунной ночи. Вот она оста-
навливается и указывает ему на очертания кровли,  вырисовывающейся пе-
ред  ними  в полумраке;  ах,  скольких сладостных мигов был свидетелем
этот кров,  этот павильон, жаль только, шепчет она кавалеру, что у нее
нет ключа от этой обители.  Они подходят к дверям и - о чудо, о неожи-
данность! - павильон оказывается незапертым.
   Почему она сказала ему, что у нее нет ключа? Почему сразу же не со-
общила,  что павильон давно уже не запирается? Все было заранее подго-
товлено,  улажено,  инсценировано,  сфабриковано;  здесь нет ни  грана
простодушия,  здесь все дышит искусством, в данном случае - искусством
продления напряженного ожидания или,  точнее говоря,  искусством сколь
можно долгого сохранения возбуждения.
   11
   Хотя никакого описания внешности мадам де Т.  у Денона не приводит-
ся, одно мне кажется несомненным: она не может быть худенькой; я пред-
полагаю, что она обладает "станом плотным и гибким" (именно этими сло-
вами Лакло характеризует самое желанное женское тело в  "Опасных  свя-
зях") и что телесная округлость порождает закругленность и неспешность
движений и жестов.  От нее исходит аура сладостной лени.  Она  владеет
мудростью  медлительности  и заправляет всей техникой замедления.  Все
это особенно отчетливо доказывается в  описании  второго  этапа  ночи,
проведенного в павильоне:  они входят,  обнимаются, падают на кушетку,
предаются любви.  Но "все это было  чуточку  резковато.  Мы  чувствуем
здесь нашу вину (...) Кто чересчур пылок, от того нельзя требовать из-
лишней деликатности.  Мы спешим к наивысшему наслаждению,  пренебрегая
иными радостями, что ему предшествуют".
   Поспешность, послужившая причиной утраты сладостной медлительности,
с самого начала ощущалась ими как некая вина или промах,  но я не  ду-
маю,  что мадам де Т. была слишком уж ею удивлена; мне представляется,
что эта ошибка казалась ей неотвратимой,  фатальной, что она внутренне
была к ней готова и что именно по сей причине предусмотрела интермедию
в павильоне как некое ritardando, чтобы с наступлением третьего этапа,
который  должен  разыграться в новых декорациях,  их приключение могло
расцвести во всей своей роскошной неспешности.
   Она прерывает любовь в павильоне, выходит вместе с кавалером, снова
прогуливается рука об руку с ним,  усаживается на скамью посреди газо-
на,  возобновляет беседу,  а потом ведет его в замок, в потайной каби-
нет,  примыкающий к ее покоям,  который некогда был обустроен ее мужем
как волшебный храм любви.  Переступив порог, кавалер застывает в изум-
лении: зеркала, сплошь покрывающие стены, множат их образ, так что ка-
жется,  будто вокруг обнимается бесконечное скопище влюбленных пар. Но
предаваться любви они будут не здесь; судя по всему, мадам де Т. хоте-
ла избежать слишком бурного взрыва чувств,  и,  чтобы  елико  возможно
продлить  миги  возбуждения,  она  ведет кавалера в смежное помещение,
нечто вроде грота,  погруженного в полумрак и  выложенного  подушками;
именно там они занимаются любовью, занимаются долго и неспешно, вплоть
до раннего утра.
   Замедляя течение этой ночи,  разделив ее на отдельные, не связанные
один с другим этапы,  мадам де Т. сумела превратить кратчайший из пре-
доставленных им отрезков времени в своего рода крохотное архитектурное
чудо,  в  некую совершенную форму.  Запечатлеть форму во времени - вот
основное требование как красоты,  так и памяти. Ибо то, что бесформен-
но, - неуловимо и незапоминаемо. Представить их свидание как форму бы-
ло особенно ценным для них обоих,  поскольку этой ночи не суждено было
иметь продолжение, она могла повториться лишь в воспоминаниях.
   Есть таинственная  связь  между  медлительностью  и памятью,  между
спешкой и забвением. Напомним самую что ни на есть банальную ситуацию.
Человек  идет  по  улице.  Ни с того ни с сего он пытается вспомнить о
чем-то, но воспоминание ускользает от него. В этот момент он машиналь-
но замедляет шаги.  И наоборот, некто, пытающийся забыть недавнее неп-
риятное происшествие,  помимо собственной воли ускоряет  шаги,  словно
пытаясь убежать от того,  что находится слишком близко от него во вре-
мени.
   В экзистенциальной математике этот опыт принимает форму  двух  эле-
ментарных уравнений:  степень медлительности прямо пропорциональна ин-
тенсивности памяти;  степень спешки прямо пропорциональна силе  забве-
ния.
   12
   Возможно, что при жизни Вивана Денона только узкий круг посвященных
знал, что он - автор новеллы "Никакого завтра"; завеса тайны была при-
поднята  для  всех  и  (возможно) раз и навсегда лишь спустя много лет
после его смерти. Судьба новеллы, стало быть, странным образом схожа с
рассказанной в ней историей:  она погружена в полумрак тайны,  умолча-
ния, мистификации, анонимности.
   Гравер, рисовальщик, дипломат, путешественник, знаток искусств, са-
лонный чаровник,  человек примечательной судьбы, Денон никогда не пре-
тендовал на эту новеллу как на свою художественную  собственность.  Не
то чтобы он отказывался от славы, просто она в те времена значила неч-
то другое,  чем теперь; я воображаю, что публика, которая была ему не-
безразлична,  которую он хотел бы соблазнить,  была не безымянной тол-
пой, к какой вожделеет современный писатель, а узкой компанией тех лю-
дей,  которых  он мог лично знать и уважать.  Удовлетворение от успеха
среди читателей почти не отличалось от того удовольствия,  которое  он
мог испытывать в кругу нескольких слушателей,  собравшихся в каком-ни-
будь салоне, где он блистал.
   Есть разница между славой до изобретения фотографии и славой  в  те
времена,  когда она уже существовала.  Чешский король Вацлав, живший в
XIV веке,  любил посещать харчевни и, сохраняя инкогнито, беседовать с
простонародьем.  Английский принц Чарльз, не обладающий ни властью, ни
свободой,  пользуется немыслимой славой:  ни в девственном лесу,  ни в
ванной  комнате,  устроенной на семнадцатом уровне подземного бункера,
он не может уберечься от чужих взоров, которые повсюду преследуют его.
Слава пожрала всю его свободу, и теперь он знает: только пустопорожние
умы могут сегодня согласиться добровольно волочить  за  собой  звонкую
жестянку известности.
   Вы скажете,  что если характер славы претерпевает изменения, то это
касается лишь немногих привилегированных персон.  Вы  ошибаетесь.  Ибо
слава имеет касательство не только к знаменитостям,  она задевает всех
и каждого. Сегодня знаменитости заполонили экраны телевизоров, страни-
цы  иллюстрированных журналов,  завладели воображением всего света.  И
весь свет,  пусть лишь в своих грезах,  только и мечтает о том,  чтобы
стать  объектом подобной славы (не славы короля Вацлава,  таскавшегося
по пивнушкам,  а славы принца Чарльза, прячущегося в ванной на семнад-
цатом подземном уровне).  Эта возможность подобно тени преследует всех
и каждого,  изменяя жизнь людей целиком;  ибо (и это еще одно  общеиз-
вестное  определение  экзистенциальной математики) всякая новая экзис-
тенциальная возможность,  будь она самой маловероятной, коренным обра-
зом изменяет существование.
   13
   Понтевен, может статься,  был бы менее жесток по отношению к Берку,
знай он, сколько лиха пришлось совсем недавно хлебнуть этому интеллек-
туалу  от некой Иммакулаты,  своей прежней одноклассницы,  которую он,
будучи еще школьником, (безуспешно) домогался.
   Лет через двадцать,  в один прекрасный день Иммакулата  увидела  на
телеэкране Берка,  сгоняющего мух с личика чернокожей девочки; это по-
действовало на нее как своего рода озарение.  До нее сразу  же  дошло,
что  она  всегда его любила.  В тот же день она настрочила ему письмо,
где напомнила об их тогдашней "невинной любви".  Но Берк отлично  пом-
нил,  что его любовь,  не имея ничего общего с невинностью,  была чер-
товски похотливой; помнил он и то, каким униженным он себя чувствовал,
когда Иммакулата безжалостно оттолкнула его. Этот отказ, между прочим,
послужил причиной того,  что он,  воспользовавшись несколько  комичным
именем португальской служанки ее родителей,  дал своей даме сердца од-
новременно сатирическую и меланхолическую кличку "Иммакулата", то есть
"Непорочная".  На  ее  письмо он отреагировал более чем прохладно и не
ответил на него (забавно,  что ему не хватило и  двадцати  лет,  чтобы
полностью переварить старую обиду).
   Его молчание взволновало ее сверх меры,  и в следующем послании она
напомнила ему об огромном количестве любовных записочек, которые он ей
когда-то посылал.  В одной из них он называл ее "ночной певуньей, тре-
вожащей мои сны".  Эта фраза, давным-давно забытая, показалась ему те-
перь невыносимо дурацкой, и он подумал, как невежливо с ее стороны на-
поминать ему подобные перлы. Позже, судя по доходившим до него слухам,
он понял,  что всякий раз, когда ему случалось появляться на телеэкра-
не, эта женщина, которую он никогда и ничем не опорочил, начинала бол-
тать на очередном званом обеде о невинной любви знаменитого Берка, ко-
торый в свое время страдал бессонницей,  оттого что она тревожила  его
сны.  Он почувствовал себя нагим и беззащитным. Впервые в жизни он ис-
пытал сильнейшее влечение к анонимности.
   В третьем письме она попросила его об одной услуге; не для себя са-
мой,  разумеется,  а для своей соседки,  бедной женщины, за которой из
рук вон плохо присматривали в больнице;  она не только чуть не  умерла
от плохо сделанной анестезии,  но ей было отказано в малейшем возмеще-
нии убытков от этой халатности. Если Берк так трогательно заботится об
африканских  детях,  пусть он докажет,  что ему небезразлична и судьба
его простых соотечественников, хотя они не могут дать ему повод покра-
соваться перед телекамерой.
   Потом эта женщина написала ему собственноручно,  называя себя Имма-
кулатой: "... вы ведь помните, сударь, ту девушку, которую вы называли
своей непорочной девой, тревожащей ваши ночи". Нет, вы только подумай-
те,  возможно ли такое? Возможно ли? Мечась из угла в угол своей квар-
тиры,  Берк стонал и изрыгал проклятья.  Он разорвал письмо, плюнул на
обрывки и выкинул их на помойку.
   Как-то он узнал от директора одного из телеканалов,  что некая пос-
тановщица  хочет  сделать  о нем передачу.  С раздражением вспомнил он
ироническую ремарку о своей страсти красоваться перед телекамерой, ибо
постановщицей,  затеявшей эту передачу, оказалась не кто иная, как пе-
вунья его ночей,  Иммакулата собственной персоной!  Ситуация  довольно
неприятная:  в принципе ему льстило предложение снять о нем фильм, по-
тому что он всегда хотел превратить свою жизнь в произведение  искусс-
тва;  но  до сей поры ему и в голову не приходило,  что это может быть
произведение комического жанра! Внезапно оказавшись лицом к лицу с по-
добной опасностью, он решил держать Иммакулату подальше от своей жизни
и попросил директора (тот был удивлен его скромностью)  отложить  этот
проект, слишком преждевременный для столь молодого и малозначительного
человека, как он.
   14
   Эта история напоминает мне другую,  с которой  мне  посчастливилось
познакомиться благодаря книжным шкафам,  которыми заставлена вся квар-
тира Гужара. Однажды, когда я пожаловался ему на свой сплин, он подвел
меня к этажерке с надписью,  сделанной его рукою: "Шедевры непредумыш-
ленного юмора",  и выудил из нее книжку,  написанную в 1972 году некой
парижской журналисткой, в которой она распинается о своей любви к Кис-
синджеру,  если вам еще памятно имя знаменитого политического  деятеля
той эпохи,  советника президента Никсона, устроителя мира между Амери-
кой и Вьетнамом.
   Вот эта история:  журналистка прибывает к Киссинджеру в  Вашингтон,
чтобы провести с ним интервью - сначала для журнала, потом для телеви-
дения. Они встречались неоднократно, ни разу не переступив рамок чисто
профессиональных отношений:  один или два обеда для подготовки телепе-
редачи,  несколько визитов в его кабинет в Белом доме,  в его  частную
резиденцию,  сперва в одиночку, потом в сопровождении бригады киношни-
ков,  и т.д.  Мало-помалу она осточертела Киссинджеру. Он не дурак, он
понимает,  чего,  в сущности,  ей от него надо, и, чтобы держать ее на
расстоянии,  делает ей красноречивые замечания насчет притягательности
власти  для женщин и о своем положении,  обязывающем его отказаться от
личной жизни.
   Она с трогательной искренностью сообщает обо  всех  этих  увертках,
которые,  впрочем, нисколько ее не обескураживают ввиду ее неколебимой
уверенности в том,  что они созданы друг для друга. А то, что он осто-
рожен и недоверчив по отношению к ней, это ее не удивляет: она отлично
понимает,  что нужно думать о тех стервах,  с которыми  он  имел  дело
раньше;  она уверена, что в тот миг, когда до него дойдет, как она его
любит,  все его страхи рассеются, он забудет обо всех своих опасениях.
Ах,  она  так уверена в чистоте своей собственной любви!  Она могла бы
поклясться:  речь ни в коем случае не может идти об эротическом наваж-
дении  с ее стороны,  "в сексуальном отношении он оставлял меня равно-
душной",  - пишет она и многократно повторяет (с забавным  материнским
садизмом):  он небрежно одевается,  он некрасив,  у него дурной вкус в
отношении женщин;  "каким же никчемным должен он быть  любовником",  -
заявляет она, сообщая при этом, что все более и более в него влюблена.
У нее двое детей,  у него тоже, она планирует, не заручаясь его согла-
сием, провести отпуск совместно на Лазурном берегу и заранее радуется,
что оба младших Киссинджера смогут, кстати, как следует подучить фран-
цузский.
   Однажды она посылает своих киношников заснять резиденцию Киссиндже-
ра, который, не в силах сдерживаться, выгоняет их, словно банду докуч-
ливых наглецов. В другой раз он приглашает ее к себе в кабинет и сооб-
щает ей исключительно строгим и холодным тоном,  что он не  собирается
более терпеть ее двусмысленное поведение. Поначалу она приходит в под-
линное отчаянье.  Но тут же берет себя в руки  и  начинает  рассуждать
так: ее наверняка считают политически опасной, и Киссинджер получил от
контрразведки предписания,  запрещающие ему все контакты с ней;  каби-
нет,  где они сейчас беседуют,  буквально напичкан микрофонами,  и ему
это известно;  стало быть, его невероятно жестокие фразы обращены не к
ней,  а к невидимым агентам,  которые их подслушивают.  Она смотрит на
него с понимающей и меланхолической улыбкой; сцена в ее глазах кажется
озаренной отсветом трагической красоты (она часто употребляет это при-
лагательное):  он старается нанести ей удар за ударом, и в то же время
его взгляд свидетельствует о любви.
   Гужар смеется,  но я говорю ему: очевидная истина о реальной ситуа-
ции,  сквозящая в грезах влюбленной женщины,  не столь важна,  как это
представляется;  это истина мелочная, приземленная, бледнеющая в срав-
нении с другой, более возвышенной, которой суждено устоять под напором
времени, - истиной Книги. Уже во время первой встречи с ее кумиром эта
книга незримо властвовала в кабинете, на маленьком столике между собе-
седниками,  будучи  с  данного момента невысказанной и бессознательной
целью всего этого приключения.  Книга?  Зачем  она?  Чтобы  нарисовать
портрет  Киссинджера?  Да нет,  ей абсолютно нечего сказать о нем.  Ее
сердце томила одна забота - высказать собственную истину, истину о се-
бе  самой.  Она не вожделела к Киссинджеру и меньше всего - к его телу
("каким же никчемным должен он быть  любовником");  она  стремилась  к
расширению  собственного  "я",  жаждала  вывести его за пределы узкого
круга своей жизни,  облечь сиянием и блеском, преобразить в луч света.
Киссинджер  был  для  нее всего лишь мифологическим верховым животным,
крылатым конем, на котором ее "я" должно совершить великий полет к не-
бесам.
   "Она была просто дурой", - сухо заключает Гужар, насмехаясь над мо-
ими прекраснодушными объяснениями.
   "Ну уж нет,  - говорю я, - свидетели подтверждают, что она была ум-
на.  Речь идет вовсе не о глупости. Она была уверена в своем избранни-
честве".
   15
   Избранничество - понятие теологическое;  оно означает, что, не имея
никаких  заслуг,  посредством  сверхъестественного решения,  свободной
или,  вернее,  своевольной волей Божьей ты избран для чего-то исключи-
тельного,  из ряда вон выходящего. Святые черпали в этом убеждении си-
лу, помогавшую им претерпевать самые жестокие пытки. Теологические по-
нятия отражаются как самопародия в тривиальности наших жизней;  каждый
из нас страдает (более или менее) от низости своей  слишком  заурядной
жизни и хочет вырваться за ее пределы,  воспарить над ними.  Каждый из
нас питает иллюзию (более или менее стойкую),  что он  достоин  такого
воспарения, что он избран и предназначен для него.
   Чувство избранничества присутствует, например, во всех любовных от-
ношениях.  Ибо любовь,  по определению,  это ничем не заслуженный дар;
незаслуженная  любовь  - это само доказательство ее подлинности.  Если
женщина говорит мне: я люблю тебя, потому что ты умен и честен, потому
что ты покупаешь мне подарки, потому что не волочишься за другими, по-
тому что ты моешь посуду,  - я испытываю разочарование:  такая  любовь
отдает корыстью. Куда приятней услышать: я без ума от тебя, хотя ты не
умен и не порядочен, хотя ты лгун, эгоист и мерзавец.
   Быть может,  человек впервые проникается  иллюзией  избранничества,
будучи еще грудным младенцем,  проникается благодаря материнским забо-
там, которых он ничем не заслужил и оттого требует их с особенной нас-
тырностью.  Воспитание призвано избавить его от этой иллюзии,  дав по-
нять,  что за все в жизни надо расплачиваться.  Но зачастую эти  уроки
бывают слишком запоздалыми.  Вам наверняка приходилось видеть девчонку
лет десяти,  которая,  горя желанием навязать свою волю подружкам,  за
неимением  более веских аргументов повторяет как можно громче с необъ-
яснимой гордыней: "Потому что это я тебе говорю" или "Потому что я так
хочу".  Она  чувствует себя избранницей.  Но придет день,  когда она в
очередной раз воскликнет: "Потому что я так хочу", а все вокруг только
прыснут со смеху. Что может сделать тот, кто чувствует себя избранным,
чтобы доказа