е боялись его, как огня. Не боялся только один Егор
Иваныч,   состоявший  при  нем  зараз  в  нескольких  должностях:   он  и  с
подрядчиками ведался,  он и горных чиновников умасливал,  он и всякие тайные
поручения исполнял -  везде поспевал Егор  Иваныч,  как  недремлющее око.  И
вдруг Егор Иваныч отшатится от Мелкозерова прочь,  -  никто даже представить
себе не мог, как это произойдет. Между тем все шло по-старому, и Егор Иваныч
не подавал никакого виду: все тот же Егор Иваныч, точно ничего не случилось.
Мелкозеров, конечно, уже знал о сибирском золоте и тоже не подавал виду, что
знает что-нибудь. Крепкие люди сошлись.
   Однако  выпал  роковой день,  когда  все  разрешилось само  собой.  Это
случилось в июле,  в самую страду. У Мелкозерова было два железных завода, и
управляющим состоял  его  племянник Капитон  Титыч,  такой  же  "ндравный" и
упрямый человек, как и сам старик Мелкозеров. Летнее время на заводах тихое,
потому  что  рабочие  распускались на  страду.  Сам  Мелкозеров  проживал  в
Сосногорске и  потребовал к  себе  племянника для  каких-то  объяснений.  Но
вместо племянника получилась коротенькая записка: "Рыбу ловлю. Некогда. Да и
говорить нам с тобой,  дядя,  не о чем сейчас.  Капитон Мелкозеров". Вскипел
старик  и  послал  строгий  наказ  ослушнику  явиться  немедленно.  В  ответ
получилась записка  еще  короче:  "Не  хочу.  Капитон Мелкозеров".  Это  уже
окончательно взорвало старика,  и он послал на заводы нарочитых людей, чтобы
привезли Капитона живого или мертвого.
   - Я за все в ответе! - кричал старик. - Орудуй в мою голову!..
   Прежде он поручил бы это дело Егору Иванычу,  а теперь обошел его.  Это
был явный признак опалы. Егор Иваныч не шевельнул бровью: не его воз, не его
и песенка.
   Итак,  стоял жаркий июльский день.  Егор Иваныч по  обыкновению сидел в
своей  конторе,   устроенной  при  громадном  мелкозеровском  доме.  Контора
выходила окнами на  улицу,  и  Егор Иваныч видел,  как  к  воротам подъехала
простая деревенская телега, на которой сидели четыре здоровенных мужика.
   - Капитона привезли!.. - пронеслось по конторе.
   Все служащие так и замерли, ожидая, чем разыграется вся история. Телега
въехала во двор и остановилась у крыльца. Доложили о приехавшем госте самому
хозяину. Выбежал на крыльцо оторопелый подручный и проговорил:
   - Капитон Титыч,  пожалуйте в контору...  Лаврентий Тарасыч сейчас туда
придут.
   - Не хочу...  - ответил лежавший на телеге Капитон; он и не мог прийти,
потому что был связан по рукам и ногам.
   А старик Мелкозеров уже успел спуститься в контору и смотрел в окно. Он
даже зашипел от ярости, услышав такой ответ.
   - Как же  он придет,  ежели лежит связанный,  -  объяснил спокойно Егор
Иваныч.
   - Ну, ступай приведи его, дурака...
   Егор  Иваныч отправился,  велел развязать Капитона,  но  тот  продолжал
лежать в телеге и не хотел вставать.
   - Не хочу... - ответил Капитон на все уговоры.
   - Несите его, щучьего сына, на руках! - крикнул Мелкозеров в окно.
   Здоровенные мужики подхватили ослушника на  руки  и  внесли в  контору.
Трудненько было тащить здоровенного мужика,  но ничего,  внесли.  В  конторе
Капитон не пожелал встать на ноги, а растянулся на полу как пласт.
   - Ты это што дуришь?  -  накинулся на него Мелкозеров.  -  Да я  тебя в
остроге сгною... запорю!.. И отвечать не буду!
   - Руки коротки,  -  спокойно ответил Капитон.  -  Не крепостной я  тебе
дался.
   Нужно было видеть старика Мелкозерова в этот момент. Он весь побледнел,
затрясся и  со  сжатыми кулаками бросился к  Капитону.  Трудно сказать,  что
произошло бы  тут,  если бы  Егор Иваныч не  загородил дороги.  Гнев старика
целиком обрушился на непрошеного заступника.
   - Ты...  ты...  ты  Иуда!  -  задыхавшимся голосом повторял Мелкозеров,
позабывая о  лежавшем на  полу  Капитоне.  -  Ты  продал  меня...  Старая-то
хлеб-соль забывается! Иуда...
   Мелкозеров затопал ногами,  зашипел и  даже замахнулся кулаком на Егора
Иваныча.
   - Я все знаю... - уже хрипел он. - Да, все... Стакался ты со скитницами
и обходишь теперь слепого дурака!
   - Никого я не обходил,  Лаврентий Тарасыч,  - слегка дрогнувшим голосом
ответил Егор Иваныч.  - Тебе вот я сорок лет прослужил верой и правдой, а не
имею  сорока грошей.  Больше не  могу...  Не  о  себе  говорю,  а  о  дочери
Аннушке... Об ней пора позаботиться. Не хочу ее нищей оставлять.
   Мелкозеров даже отшатнулся от верного слуги,  посмотрел на лежавшего на
полу Капитона и потом проговорил, указывая на него:
   - Ты сговорился с ним... Может, вместе собрались убить меня? А?!
   - Зачем убивать... А только, Лаврентий Тарасыч, больше я тебе не слуга.
Будет...
   Это  была  настоящая живая  картина.  Центр  занимал  лежавший на  полу
Капитон,  могучий мужчина с окладистой темной бородой, около него стоял Егор
Иваныч,  немного  откинув назад  свою  седую  голову,  а  против  них  бегал
Мелкозеров -  высокий  плечистый мужчина  с  крутым  лбом,  огневыми темными
глазами  и   бородкой  клинышком.   Все  они  были  одеты  по-домашнему,   в
раскольничьи полукафтанья, в русские рубахи-косоворотки и в смазные сапоги.
   - Сорок лет тебе я прослужил, Лаврентий Тарасыч, а теперь пора и о себе
позаботиться,  -  продолжал Егор  Иваныч.  -  Всякому  своя  рубашка к  телу
ближе...
   Капитон в этот момент поднялся и проговорил всего одну фразу:
   - И я тоже...
   Мелкозеров посмотрел на обоих и сказал всего одно слово:
   - Вон!..
   Вся контора замерла,  ожидая, какую штуку выкинет Капитон, но он только
посмотрел на дядю и отвернулся.
   Егор Иваныч и Капитон вместе вышли на крыльцо.  Они молча прошли двор и
остановились  у  ворот.   Капитон  снял  шляпу,  поправил  кудрявые  волосы,
по-раскольничьи подстриженные в скобку,  и, погрозив кулаком в окно конторы,
проворчал:
   - Погоди, идол, я до тебя доберусь!..
   Егор Иваныч взял его под руку и  повел под гору,  -  мелкозеровский дом
стоял на горе. Они молча прошли пол-улицы, а потом старик заговорил:
   - Ну,  Капитон,  теперь  мы  с  тобой  на  одном  положении.  Осенью по
первопутку я выезжаю с партией в тайгу.
   - Слышал...
   - Ежели хочешь, поедем вместе.
   - На густомесовские деньги?
   - Уж это не твое дело. Попытаем счастья...
   Старик боялся услышать в ответ Капитоново "не хочу",  но Капитон только
тряхнул головой и молча протянул руку.
   - Э,  где  наша  не  пропадало,  Егор  Иваныч!..  Будет,  поработали на
прелюбезного дядюшку. Ах, так бы, кажется, пополам и перекусил его!..
   - Будет, утишись. Сердце-то у вас у обоих огневое, Капитон, вот ладу-то
и не выходит, а со мной уживешься.
   Капитона Егор Иваныч знал с  детства,  когда он еще состоял при строгом
дяде в мальчиках, и любил его по-хорошему, как любят хорошие люди. В упрямом
мальчике было много симпатичных сторон, а Егор Иваныч жалел его, как сироту.
По-своему,  по-стариковски, он больше всего ценил в нем хорошую кровь. Вот и
теперь: ни на волос не сдался, хоть на части режь. С огнем другого-то такого
кремня поискать...
   Впоследствии Егор Иваныч тысячу раз раскаивался вот за эту сцену.


IV

   Приготовления к  походу в  далекую тайгу  заняли все  лето.  Нужно было
собрать партию  рабочих в  пятьдесят человек,  заготовить всякую  приисковую
снасть,  провиант,  одежу  для  рабочих  -  одним  словом,  все,  что  могло
потребоваться за  зиму  в  безлюдной тайге.  Егор  Иваныч точно  помолодел и
работал за троих.  Он поднимался с  зарей и хлопотал вплоть до ночи.  В виде
отдыха  старик  время  от  времени  уезжал  из  Сосногорска  в  Увек,  чтобы
повидаться с дочерью, - это была последняя старческая привязанность, которая
угнетала и делала рабом.  Егор Иваныч, если можно так выразиться, был просто
болен своей дочерью,  хотя и старался по внешнему виду не выдавать себя.  Он
даже  казался строгим отцом и  делал суровые выговоры.  Одна  только честная
мать Анфуса знала,  как безумно любил старик свою ненаглядную Аннушку,  - от
нее у него не было тайн.  Боже сохрани, чуть что попритчится девушке, старик
сейчас же падал духом и рыдал, как ребенок, в келье Анфусы. Аннушка была его
жизнью,   светом,  дыханием.  Можно  себе  представить,  как  Егора  Иваныча
волновала близившаяся разлука на  целую зиму.  Пока он старался не думать об
этом, как мы стараемся не думать о смерти.
   Недели за  две до отъезда,  после Покрова,  Егор Иваныч приехал в  скит
вместе с Капитоном. Последний, хотя и был старовером, но в скиту на Увеке не
бывал ни  разу.  От  Сосногорска до  озера было  всего каких-нибудь двадцать
верст,  но Капитону все как-то не выпадала дорога именно в эту сторону. Егор
Иваныч привез своего помощника с  той  целью,  чтобы он  сам  переговорил со
слепым Густомесовым.  Все же оно лучше,  а то,  храни бог, помрешь в тайге и
замениться  будет  некем.  И  для  Густомесова надежнее:  Капитон  не  чужой
человек.
   Осенняя  непролазная  грязь  была  уже  скована  морозом,  и  небольшая
дорожная повозка Егора Иваныча бойко подкатила к скиту.
   - Ты смотри,  Капитон,  не скажи чего лишнего,  -  предупреждал старик,
вылезая из экипажа.  - Уговор на берегу... Место-то здесь тихое, не мирское.
Напугаешь еще монашин... Ведь ты у меня, Христос с тобой, с норовом!
   Капитон ничего не ответил, а только улыбнулся в бороду.
   В  скиту Егор Иваныч давно был  своим человеком и  привел гостя прямо в
густомесовский  флигелек.  По  обыкновению  двери  отворила  им  сама  Агния
Ефимовна.   Она   даже  отшатнулась,   когда  увидела  перед  собой  рослого
красавца-мужчину, в упор глядевшего на нее своими сердитыми глазами.
   - Што,  испугалась,  Агния Ефимовна?  -  пошутил Егор Иваныч. - Ничего,
хорош зверь, ежели к рукам.
   - Пусть молодые боятся,  а я уж стара стала, - ответила Агния Ефимовна,
оправившись. - Милости просим, дорогие гости...
   Капитона поразили больше всего  ярко-красные губы  скитской затворницы,
совсем уж не подходившие к ее полумонашескому костюму,  смиренному взгляду и
матовому цвету  прежде  времени отцветавшего лица.  Когда  Капитон входил  в
дверь и  нагнулся,  чтобы не стукнуться головой о притолоку,  Агния Ефимовна
невольно улыбнулась:  какой он большой,  да здоровый,  да красивый. Ее точно
огнем опалило...  Бывают такие мимолетные встречи,  которые оставляют в душе
неизгладимый след  и  служат какой-то  роковой гранью,  разделяющей жизнь на
разные  полосы.  Иногда  какая-нибудь  ничтожная мелочь западает в  память и
выступает с яркой силой при каждом удобном случае. Впоследствии, когда Агния
Ефимовна думала о  Капитоне,  она не  могла представить его себе иначе,  как
именно входящим, нагнувшись, в дверь их скитской горницы.
   - Вот ты какой,  Капитон!  - удивился Яков Трофимыч, ощупывая гостя без
церемоний.  -  Из всего дерева выкроен...  А  дяде так и отрезал тогда:  "Не
хочу!" Ну,  молодец... С Лаврентием-то Тарасычем мы прежде хлеб-соль водили,
а  теперь он  и  забыл про  меня.  Все забыли...  да...  Карахтерный человек
Лаврентий Тарасыч!.. А ты ему: "Не хочу!" Ха-ха!..
   Капитон  почувствовал себя  в  этой  маленькой горнице как-то  особенно
жутко.  Ему  точно было  совестно и  за  свой  рост  и  за  свое богатырское
здоровье,  а тут еще этот смех лысого слепца.  Больше всего смущало Капитона
то,  что все время он  чувствовал на себе пристальный взгляд Агнии Ефимовны,
которая точно впилась в него своими зеленоватыми,  как у кошки, глазами. Его
так  и  тянуло  самому рассмотреть ее  хорошенько,  да  было  совестно Егора
Иваныча.  В горнице она показалась ему совсем другой, чем в сенях, точно она
помолодела,  переступив порог.  Он плохо помнил, о чем шел деловой разговор,
охваченный каким-то смутным беспокойством. Да, это была тревога, вроде того,
когда глухой ночью раздается неожиданный стук в  дверь.  Егор Иваныч заметил
произведенное хозяйкой  впечатление и  несколько раз  посмотрел на  богатыря
строгими глазами.  Не замечал, конечно, ничего только Яков Трофимыч, который
чувствовал себя  как-то  особенно  весело  и  пересыпал  серьезный  разговор
шуточками и прибаутками.
   - Полюбился ты  мне,  Капитон!  -  повторял он.  -  Жаль в  Сибирь тебя
отпускать...
   - Даст бог,  еще вернемся...  -  как-то глухо ответил Капитон,  глядя в
угол. - Не на смерть прощаемся.
   Егор  Иваныч как-то  разом  оборвал разговор и  начал прощаться.  Агния
Ефимовна проводила их в сени. Она не проронила в течение разговора ни одного
слова  и  простилась  молча.  Когда  Капитон  шел  по  скитскому  двору,  он
чувствовал как-то  всей своей спиной,  что  Агния Ефимовна смотрит на  него.
Подходя к  игуменской келье,  он не вытерпел и оглянулся:  она действительно
стояла в дверях, прислонившись к косяку головой, точно оглушенная.
   "Этакая  змея  подколодная!..   -  думал  Егор  Иваныч,  поднимаясь  по
игуменской лестнице на крылечко. - Съесть готова глазищами. Вон как замутила
Капитона-то..."
   Честная мать  Анфуса  что-то  разнемоглась и  приняла гостей,  лежа  на
лавочке.  Около нее сидела Аннушка.  Когда Капитон вошел в игуменьину келью,
он  почти  никого  и  ничего  не  видел.   Да  и  какое  было  ему  дело  до
кого-нибудь...
   - Што вы больно долго собираетесь-то?  -  тихим голосом спрашивала мать
Анфуса. - Долгие-то сборы не всегда к добру...
   - Да уж такое дело, мать Анфуса, што скоро его не повернешь, - объяснял
Егор Иваныч.  -  Не шутки шутить едем. Вот снежок выпадет, тогда мы и укатим
по первопутку.  Так и партия снаряжена...  Всего-то, может, недельки с две и
жить здесь осталось.
   Последняя фраза произвела на девушку неожиданное действие.  Она припала
к отцу своей головкой и горько заплакала.
   - Ты это о чем,  глупая? - упавшим голосом спрашивал Егор Иваныч, гладя
русую головку. - К весне вернемся... Ну, о чем?
   - Так, тятя...
   Этот  прилив дочерней нежности сразу  вышиб  Егора Иваныча из  делового
настроения, и он умоляющими глазами посмотрел на мать Анфусу.
   - Аннушка,  ступай к себе!  - строго проговорила старуха. - Нечего тебе
здесь делать...
   Девушка горячо обняла отца и  с  глухими рыданиями выбежала из комнаты.
Егор Иваныч поднялся,  сделал несколько шагов и,  пошатываясь, остановился у
окна.  По его лицу градом катились слезы.  Капитон все время сидел,  опустив
голову,  и разглядел Аннушку только тогда,  когда пробежала мимо него.  Пред
ним мелькнуло это заплаканное девичье лицо,  как чудный молодой сон.  Теперь
Капитон смотрел с удивлением на всхлипывавшего Егора Иваныча и ничего не мог
понять.
   - Будет тебе блажить, Егор Иваныч! - ворчала мать Анфуса. - Слава богу,
не маленький... И девку разжалобил и сам нюни распустил!
   В  комнате наступила неловкая пауза.  Слышно было только,  как  вздыхал
Егор Иваныч, сдерживая душившие его рыдания.
   - Ведь одна она у меня...  - шептал он, не поворачиваясь от окна. - Как
синь порох в глазу...  Еще кто знает, приведет бог свидеться либо нет... Все
под богом ходим. Ну, Капитон, едем домой!
   Всю  дорогу Капитон молчал и  только изредка встряхивал головой,  точно
хотел  выгнать  какую-то  неотвязную  мысль.  Уже  подъезжая  к  городу,  он
проговорил:
   - А ведь я не знал, што у тебя есть дочь, Егор Иваныч!
   - А для чего бы я жить-то стал?  Для нее и в тайгу еду...  Может, бог и
пошлет ей счастье...
   После некоторой паузы Капитон заметил:
   - А зачем квасишь девку в скиту?
   Егор Иваныч посмотрел на Капитона и,  к удивлению,  заметил на его лице
то  упрямое выражение,  когда он  говорил "не  хочу".  Мудреный был  человек
Капитон.


V

   Первый снежок послужил сигналом к отъезду.  Егор Иваныч в последний раз
приехал в скит на Увеке. Прощание с Аннушкой было самое трогательное. Старик
уже не стыдился собственных слез.
   - Смотри, Анна, ежели я помру в тайге, вот тебе вторая мать, - повторил
Егор Иваныч несколько раз,  указывая на честную мать Анфусу.  - Слушайся ее,
как меня... Она худу не научит.
   - Тятенька,  я тогда пострижение приму... - отвечала Аннушка, заливаясь
слезами. - Нечего мне в мире делать!
   Потом девушка была выслана, и старики занялись серьезным разговором.
   - Рассчитал тебя Лаврентий Тарасыч? - спрашивала старуха.
   - Как же, рассчитал... Прислал сто рублей.
   - Это за сорок-то лет службы? Ведь ты без жалованья у него служил...
   - И за это спасибо.  Ну, да бог с ним... Вот Капитону прислал целых три
тысячи, чтобы, значит, чувствовал. Такой уж особенный человек...
   - Уж через число особенный-то...
   Честная мать была как-то особенно задумчива и  после деловых разговоров
сообщила томившую ее заботу:
   - Пали  из  Москвы  слухи,   Егор  Иваныч,  што  позорят  нашу  обитель
никонианы.  Строгости везде  пошли.  Головушка с  плеч  -  вот  какая забота
прикачнулась.
   - Никто, как бог, честная мать...
   Когда  Егор  Иваныч  зашел  проститься к  Густомесову,  Агния  Ефимовна
встретила его с опухшими от слез глазами.
   - О  чем это ты  разгоревалась так,  матушка?  -  удивился Егор Иваныч,
здороваясь.
   - А уж мое дело!.. Тебя просить не буду, штоб пожалел! - отрезала Агния
Ефимовна. - Ступай к слепому черту.
   Сам  Густомесов тоже  держал  себя  как-то  странно  и  все  говорил  о
Капитоне:
   - Вот как он мне поглянулся, Егор Иваныч, твой-то Капитон. Помру, пусть
Агнюшка замуж за  него  идет...  Деньги-то  ведь все  я  ей  оставлю.  Пусть
повеселятся да меня вспоминают...  Хе-хе!  У молодых-то мысли в голове,  как
лягушки сивчут.
   - Не ладно ты говоришь, Яков Трофимыч... Только напрасно Агнию Ефимовну
обижаешь.
   - Я?  Обижаю?..  Да ведь она меня любит,  моя голубушка,  а  любя,  все
терпят. Она меня любит, Агнюшка, а я Капитона люблю. Хе-хе!..
   Егор  Иваныч  с   тяжелым  чувством  оставил  густомесовский  флигелек.
Нехорошие слова говорил Яков  Трофимыч и  совсем не  к  лицу.  Провожая его,
Агния Ефимовна шепнула:
   - Скажи поклончик Капитону Титычу...  скажи,  что  буду  богу  за  него
молиться.
   - Ах,  Агния Ефимовна,  Агния Ефимовна!  Себя-то пожалей, а об Капитоне
позабудь: ветер в поле, то и Капитон для тебя.
   Агния Ефимовна только улыбнулась сквозь слезы. Тоже выискался советчик:
себя пожалей...
   Долго  простояла Агния  Ефимовна  в  дверях  сеней,  похолодела вся,  а
уходить не хотела.  Вот и Егор Иваныч скрылся давно, и снежок падает, мягкий
такой да  белый,  а  она все стояла,  стояла и  стыла от  щемившей ее тоски.
Господи,  хоть бы  умереть!..  Ведь другие умирают же,  а  она  должна жить.
Закроет глаза  Агния  Ефимовна и  видит  Капитона,  руками к  нему  тянется,
какие-то ласковые слова говорит...  И сердце обмирает,  и голова кружится, и
страшно  делается...  А  там,  из  горницы,  доносится  старческое ворчание:
"Агнюша, где ты? Агнюша!.." Агния Ефимовна знала вперед, что теперь начнутся
умоляющие ноты,  потом  слезливые,  потом  угрожающие:  "Агнюша,  голубушка,
маточка... ах, Агнюша!"
   Она вернулась в горницу вся холодная,  продрогшая. Старик схватил ее за
руку и сейчас же ощупал лицо.
   - Ты плакала? Об нем плакала? О, змея подколодная!..
   Он захрипел от бессильного гнева,  а она вся дрожала, чувствуя, как эта
мертвая рука опять тянется к ее лицу.
   - Убить  тебя   мало...   задушить...   изрезать  на   мелкие  части...
растерзать!..
   Она молчала и только закусила губы, когда старик начал ломать ее тонкую
руку. Потом этот порыв ярости сменился нежностью, что еще было хуже.
   - Агнюша,  миленькая...  голубка...  Ведь ты  любишь меня?  Потерпи еще
малое  время:  скоро я  помру...  пожалей старика...  Ну,  любишь?  Агнюшка,
маточка... слезка моя!.. Умру, все тебе оставлю! Поминай старика...
   Она молчала.
   Старик оттолкнул ее и дико захохотал.
   - Прочь от меня, дьявол!.. Ха-ха!.. Ты о нем думаешь, о Капитоне... Вся
ты одна ложь и скверна!  И думай,  а Капитон на другой женится! Другую будет
ласкать-миловать.  Ха-ха!.. Завидно тебе, маточка, ох, как завидно, а ничего
не поделаешь!  Здоровый он, Капитон-то, молодой, кровь с молоком, глаза, как
у ясного сокола,  и