ько и  говорили,  что о таежном золоте.  По-прежнему не верил
этим  слухам  один  Яков  Трофимыч и  каждый день  пересчитывал полученные с
Мелкозерова деньги, ругая жену на чем свет стоит.
   Егор Иваныч приехал только под рождество,  вместе с  Капитоном Титычем.
Он  приехал прямо на  Увек под  вечер,  когда в  обитель посторонних уже  не
пускали. Вышла сама мать Анфуса, чтобы впустить желанных гостей, и не узнала
их: загорели, заветрели, похудели.
   - Зайдите ко мне опнуться малым делом, - пригласила их мать Анфуса.
   Степенный был человек Егор Иваныч и не сразу распоясался,  да и рад был
видеть дочь. Даже прослезился старик, обнимая свою ненаглядную Аннушку.
   - Ну,  устроил я тебе хорошее приданое, доченька, - шепнул он. - Не для
себя старался и всяческую муку принимал...  За ваши скитские молитвы господь
счастки послал.
   Мать Анфуса выставила закуску для дорогих гостей и  даже сама налила им
по рюмке своедельной настойки от сорока недугов.
   - Не томите, отцы, говорите... - молвила она.
   Капитон Титыч молчал,  изредка взглядывая на  Аннушку,  а  Егор  Иваныч
разгладил свою бородку и приговаривал:
   - Перво-наперво скажу я тебе, мать честная, что привез я из тайги своей
любезной дочери подарочек... Не век ей в девках вековать. Люб тебе, Аннушка,
Капитон Титыч?  Ну,  да это не твоего ума дело...  Девушкам и не след знать,
какого жениха отец выберет.  А  второе дело,  честная мать Анфуса,  за  твои
молитвы сиротские напали мы  под самый Успеньев день на богатимое золото,  о
каком  еще  и  не  слыхивали...  Потом все  расскажу,  а  сейчас пойду Якова
Трофимыча обрадую.
   Появление Егора  Иваныча  с  известием об  открытом богатстве было  для
Якова Трофимыча ударом грома.  Он  даже весь затрясся и  едва мог рассказать
про то, как его пожалел Лаврентий Тарасыч.
   - А ты ему верни деньги - и вся недолга, - советовал Егор Иваныч.
   - Не  могу,  родной:  клятву он  с  меня  взял.  Ведь  без  бумаги дело
делалось, а на слово...
   Впрочем,  слепец скоро утешился, когда узнал о женихе Аннушки. Он сразу
повеселел и, потирая руки, говорил:
   - Вот,  Агнюшка,  радость-то  тебе великая...  Ведь ты  души не чаешь в
Аннушке...


VIII

   Открытие сибирского золота в  течение всей  зимы  волновало Сосногорск.
Молва увеличивала с каждым днем нажитые Егором Иванычем сокровища,  хотя все
и знали хорошо, что он и Капитон только "в паю", а львиная часть предприятия
досталась слепому Густомесову и Лаврентию Тарасычу Мелкозерову. Толпа всегда
жаждет чего-нибудь необыкновенного,  таинственного и сверхъестественного,  а
что  же  тут  особенного,  если  к  густомесовским и  мелкозеровским деньгам
прибавятся новые деньги?  Другое дело - Егор Иваныч, уважаемый всеми старик,
который сразу попал в  миллионеры...  Это -  с  одной стороны,  а с другой -
потихоньку от  всех составлялись новые партии,  чтобы по проторенной дорожке
двинуться в  тайгу.  Во главе одной такой партии стояли Огибенины,  во главе
другой - Рябинины.
   - Тайга велика,  всем  места хватит,  -  спокойно говорил Егор  Иваныч,
когда ему рассказывали о замыслах будущих соперников.  -  Только ведь все на
счастливого...  Если бы не Капитон у  меня,  так и  я  приехал бы с  пустыми
руками. Удачлив он...
   Все помыслы Егора Иваныча теперь были сосредоточены на  свадьбе дочери,
с которой он ужасно торопился. Да и как было не торопиться: скоро нужно было
опять уезжать надолго в  тайгу,  и еще неизвестно,  вернется домой живой или
нет Егора Иваныча начинала давить собственная старость,  и  он  боялся,  что
любимая дочь Аннушка останется непристроенной.  Капитона он знал с детства и
знал все  его  недостатки,  но  все-таки это  был хороший и  добрый человек.
Конечно,  характер у  Капитона вспыльчивый и гордый,  но только не нужно его
раздражать,  и  добрая,  умная жена будет с  ним счастлива.  Много бессонных
ночей провел в тайге Егор Иваныч, обдумывая будущее своей ненаглядной дочери
Аннушки, и ничего лучше не мог придумать.
   Сама  Аннушка как-то  плохо  понимала,  что  делается кругом  нее.  Все
случилось так  быстро и  так неожиданно.  Когда девушка оставалась одна,  ей
делалось страшно без  всякой причины.  Она  боялась,  сама  не  зная чего...
Просто страшно,  и  все тут.  Ведь один раз выйти замуж,  и  назад ничего не
воротишь.  Капитон ей нравился, и в то же время она боялась его. Впрочем, он
так редко бывал в скиту, так что и познакомиться поближе с ним было некогда.
Свадьба выходила по старинке,  по родительскому наказу. Егор Иваныч замечал,
что  Аннушка как  будто невесела,  и  сам  начинал хмуриться.  Раз  он  даже
обратился к Агнии Ефимовне с просьбой:
   - Вы ее разговорите,  Аннушку... Конечно, девичье дело, всего боится, а
отцу и сказать ей не подходит. Вы уж ей объясните...
   - Пустяки,  все пройдет, - успокаивала старика Агния Ефимовна, улыбаясь
и глядя в глаза. - Сокол, а не жених...
   Агния  Ефимовна вообще приняла самое деятельное участие в  готовившейся
свадьбе, я под ее руководством справлялось все богатое приданое. Егор Иваныч
развернулся и  ничего  не  пожалел  для  милой  дочки.  О  таком  приданом в
Сосногорске еще и не слыхивали. Часть приданого готовилась в скиту, а другая
в  городе.  Всего по старинному счету выходило сундуков тридцать,  и Аннушка
приходила в ужас,  что все это она должна износить.  Ведь нужно было прожить
лет  сто  для  этого...  Потом ей  было просто совестно:  все другие девушки
завидовали ей,  а между тем она совсем не желала богатства.  Кому это нужно?
Чтобы люди говорили и  завидовали богатой невесте...  Аннушке казалось,  что
она делает что-то нехорошее и  со временем должна будет дорого заплатить вот
за эту чужую зависть.  Вообще, ей было невесело, и она относилась совершенно
хладнокровно к хлопотам Агнии Ефимовны.
   Потом  Аннушка все  больше  и  больше начинала бояться Агнии  Ефимовны,
особенно когда она  так  пристально смотрела на  нее своими темными глазами,
смотрела и  улыбалась.  И  чем  ласковее была Агния Ефимовна,  тем  страшнее
делалось Аннушке.  Девушка краснела,  опускала глаза и  не  знала,  куда  ей
деваться.
   - Счастливая ты,  Аннушка,  -  певуче говорила Агния Ефимовна. - Все-то
тебе завидуют... Вон какого сокола получаешь в мужья. Чужие-то бабы глаза на
него проглядят...
   Яков Трофимыч совсем не узнавал жены, которая сделалась вдруг ласковой,
точно сразу отмякла.  С  своей стороны,  он  теперь не травил ее Капитоном и
даже  старался  совсем  не  поминать  про  него.  Раз  Агния  Ефимовна  сама
приласкалась к нему, обняла и сказала:
   - Покаяться, Яков Трофимыч?
   - Покайся, Агнюша...
   - Очень мне  нравился Капитон-то...  И  чем больше ты  меня ругал,  тем
больше он мне нравился. Кажется, кожу сняла бы с себя да отдала ему...
   - Ну, ну, говори, змея...
   - А как он засватал Аннушку...
   - Ну, ну?
   - Как засватал, так и опостылел...
   - Врешь!..
   - Как перед богом... Ненавижу я его, Яков Трофимыч. Видеть не могу...
   - Завидно?
   - И не завидно,  а просто ненавижу.  Так обнесло меня тогда,  совсем не
своя была,  а  теперь обдумалась...  Я  так  полагаю,  что  обошел он  меня.
Неспроста было дело...
   - Неспроста,  Агнюшка...  Верное твое слово: неспроста. А ты бы с мужем
посоветовалась... рассказала все, как сейчас... Ведь не чужой муж-то.
   - И рассказала бы все,  как на духу, кабы не совестно за свою слабость.
А теперь я его терпеть ненавижу...
   - Не врешь?
   - А что мне врать: сама на себя клепать напрасно не буду.
   Как ни крепился Яков Трофимыч,  а поверил жене, во всем поверил. Велика
сила в этой женской слабости...  Заговорила, уластила Агния Ефимовна слепого
мужа  и  сама  поверила,   что  ненавидит  Капитона.  Да  и,  действительно,
ненавидела,  как умеют ненавидеть одни женщины. Что он ей, мужней жене, - ни
к шубе рукав,  как говорят старухи.  Пусть порадуется с молодой женой, а она
сама по себе.  Глухая злоба так и разбирала Агнию Ефимовну, и чем тяжелее ей
делалось,  тем  ласковее она  улыбалась.  Ей  нравилось даже,  что она такая
несчастная и что должна коротать век со слепым мужем.  Нравилось ей готовить
приданое Аннушке, чужое счастье делало ее еще несчастнее. А, пусть радуются,
пусть любят друг друга,  пусть веселятся...  А  она  назло всем будет любить
свое слепое горе.
   Свадьбу задержало только  приданое.  Егор  Иваныч  сильно торопил.  Ему
сейчас после свадьбы нужно было уезжать в  тайгу.  В этой свадьбе как-то все
приняли  участие.  Густомесов подарил  невесте целый  сундук  всякого добра,
расступился и Лаврентий Тарасыч:  он отписал племяннику один из своих домов.
Одним словом,  все помирились,  и дело катилось вперед как по маслу. Свадьбу
сыграть решено было в  громадном мелкозеровском доме.  Пусть все видят,  как
Лаврентий Тарасыч любит племянника.
   Свадьба  Капитона  была  сыграна  на  славу.  Такой  еще  не  видали  в
Сосногорске.  Гостей набралось сотен до двух. Лаврентий Тарасыч разошелся и,
похаживая по горницам, приговаривал:
   - Пей,  ешь,  веселись в  мою голову...  Ничего не  жаль для дражайшего
племянничка.
   В числе почетных гостей первое место отведено было слепому Густомесову.
Долго его уговаривали выехать из скита и кое-как уломали.  Да и не поехал бы
он,  если бы не Агния Ефимовна,  которая тоже уперлась и ни за что не хотела
ехать на свадьбу.  Именно это и  заставило Густомесова согласиться...  Пусть
милая женушка казнится,  как мил-сердечный друг с другой пойдет под венец. У
слепого всплыло желание показнить жену. Агния Ефимовна даже заплакала, когда
пришлось ехать из  скита.  Но  в  гостях она  сразу очувствовалась,  приняла
гордый вид,  и  все  невольно ею  любовались.  Красива была Агния Ефимовна в
старинном парчовом сарафане и в расшитой жемчугами старинной "сороке". Сидит
с  мужем,  рядом с  невестой,  и так спокойно на всех поглядывает.  Дрогнула
Агния Ефимовна только в момент, когда отправляла невесту к венцу.
   - Будь счастлива, Аннушка, - шепнула она, целуя невесту.
   Аннушка посмотрела на  нее  и  удивилась:  у  Агнии Ефимовны глаза были
полны слез. Ей сделалось жаль несчастной женщины.
   Венчали в  старой раскольничьей моленной,  куда  Агния  Ефимовна ездила
провожать невесту. С молодыми она вернулась спокойная и веселая, точно сняла
с  души какую-то  тяжесть.  А  дальше Агния Ефимовна и  совсем развернулась.
Речистая была баба,  схватчивая на словах,  и сам Лаврентий Тарасыч похлопал
ее по плечу.
   - Хороша бабочка, нечего сказать: в зубах слово не завязнет.
   Разошлась Агния  Ефимовна на  чужом пиру,  расшутилась и  даже  в  пляс
пошла.  Все любовались красавицей и  только дивились,  откуда у  нее веселье
берется.  Капитон смотрел на Агнию Ефимовну и хмурил брови, точно припоминал
какой дурной сон.
   - Поцелуй жену...  - приставала Агния Ефимовна к нему. - Анна Егоровна,
ну-ка, как ты любишь молодого мужа?
   Эти приставания сильно смущали молодую,  и  она не  знала,  куда девать
глаза.
   - Посмотрите, как любят мужей, - не унималась Агния Ефимовна и при всех
поцеловала своего слепца. - Вот как и еще вот так...
   Все  видели,  как  веселилась Агния  Ефимовна,  и  никто не  знал,  что
делается у нее на душе.
   Свадьба продолжалась целых две недели.  Расходившийся Лаврентий Тарасыч
вечером запирал ворота на замок и никого не выпускал, а с утра начиналась та
же  музыка.  Все,  что было богатого в  Сосногорске и  в  ближайших городах,
беспросыпно кутило в  мелкозеровских палатах целых две недели,  позабыв счет
дням,  позабыв всякие дела  и  домашние работы.  Пьяные гости  били  посуду,
ломали мебель, рвали на себе платье и вообще безобразничали. Трудно сказать,
до чего дошло б  это дикое веселье,  если бы в одно прекрасное утро не нашли
одного гостя мертвым:  бедняга "сгорел" от вина. Все разом кончилось, и всех
гостей вымело точно ветром,  и  даже сам Лаврентий Тарасыч сбежал на заводы,
оставив мертвое тело  в  своих палатах на  произвол судьбы,  то  есть  Егору
Иванычу, которому уже от себя пришлось считаться с исправником, заседателем,
полицмейстером и разной чиновной мелочью.


IX

   Сейчас после свадьбы,  наскоро похоронив сгоревшего от  вина  усердного
гостя,  Егор  Иваныч уехал в  тайгу.  Молодые остались в  городе до  осени и
переехали в  собственный дом,  где продолжалось то  же веселье.  На радостях
Капитон закутил,  и гости не выходили из дому.  Свадебное веселье затянулось
на все лето.
   Густомесов вернулся в  скит на Увек,  и  свой флигелек теперь показался
Агнии Ефимовне живой могилой.  Но она ничем не выдавала себя и  по наружному
виду казалась даже веселой.
   - Так,  Агнюшка,  так...  - похваливал жену Яков Трофимыч. - Чего нам с
тобой печалиться?  Слава богу,  все  есть,  а  там  еще Егор Иваныч в  тайге
добудет... А много ли нам с тобой двоим надо? Умру, все на тебя запишу...
   Мысль  о  смерти всегда вызывала неприятные разговоры.  Агния  Ефимовна
знала это вперед и мучилась каждый раз вдвойне.
   - Помру я, откажу тебе, Агнюшка, все свое добро, а ты...
   - Пошел молоть!  Прежде смерти никто не помирает, и меня переживешь еще
десять раз.
   - Нет,  я чувствую,  што я скоро помру, Агнюшка... Ну, пожил, ну, всего
отведал -  туда и дорога,  а вот тебя мне,  миленькая,  жаль.  Останешься ты
одна,  да еще при собственном капитале,  окружат тебя бабы-шептуньи, - ну, и
взыграют мои кровные денежки...  Подсыплется какой ни на есть статуй, а ваша
женская  часть  слаба.  Будете  на  мои  денежки  радоваться да  надо  мной,
покойничком,  посмеиваться.  Все знаю, голубушка... А денежки проживете, он,
статуй-то,  и бросит тебя.  И будешь ты опять голенькая,  какой я тебя замуж
брал: ни вперед, ни назад.
   - Я в скиту останусь, Яков Трофимыч.
   - Врешь!.. Не верю... Все врешь!
   В  последнее время у Якова Трофимыча явилась мысль о "чине ангельском".
На  эту тему он  не раз заводил стороной разговор.  Хорошо бы это было обоим
постричься зараз.  И  жили бы вместе на Увеке:  он в  своей келье,  а  она с
другими старицами.
   - Ежели оставишь мне капитал,  так я  живо игуменьей буду,  -  говорила
Агния Ефимовна,  поддакивая мужу.  -  В  скиту деньги-то  понужнее,  чем  на
миру...
   - Отлично,  Агнюшка...  Все на тебя отпишу...  Было бы за што мои грехи
отмаливать... Ох, много грехов!.. Слаб человек, а враг силен...
   Раздумавшись об  ангельском  чине,  Агния  Ефимовна  и  сама  пришла  к
заключению,  что это единственный выход из ее положения. А там можно и снять
с себя монашескую рясу...  Только бы от постылого мужа избавиться,  чтобы не
видеть его и не слышать.  Конечно,  она могла уйти от мужа, как венчанная по
раскольничьему обряду,  но эта мысль не приходила к ней в голову. И куда она
пойдет?  Делать она ничего не умеет, работать отвыкла, а жить по чужим людям
не  желала,  припоминая свое сиротство.  А  главное,  выходила на богатство,
столько лет терпела - и вдруг все бросить.
   Все  эти  планы  расстроились  совершенно  неожиданно,   и   еще  более
неожиданно Агния Ефимовна очутилась на полной своей воле,  как выпущенная из
клетки птица.
   Дело в том, что в описываемое нами время - начало сороковых годов - над
нескверным  и  тихим  иноческим  житьем  стряслась  неожиданная беда:  вышел
строгий указ "о  прекращении скитов".  Слухи об  этом ходили и  раньше,  как
заросли  скиты,   но  Увек,  благодаря  сильным  милостивцам  и  доброхотам,
устаивал,  не в пример другим обителям. А тут даже не успели опомниться, как
налетела беда.  Вскоре  после  Успеньева дня  на  Увек  приехал  исправник и
опечатал скит,  а сестрам велел убираться на все четыре стороны.  Огласилась
тихая обитель стенаниями и воплем. Бывали беды и раньше, да сходили с рук, а
тут исправник и слышать ничего не хотел, как его ни умоляли повременить хоть
недельку.
   - Не могу против указа идти, - отвечал исправник. - Не моя воля.
   Мало этого,  потребовал у стариц паспорты и пригрозил высылкой на места
жительства этапным порядком,  если не уберутся подобру-поздорову сами. Одним
словом,  вышел  казус...  Прежде Густомесов вызволял или  Лаврентий Тарасыч,
потому как имели они большую силу у разных властодержцев, а тут и они ничего
не  могли поделать.  Очень уж  скоро прискочила лихая напасть...  Всех  хуже
приходилось Густомесову.  Он совсем упал духом и решительно не знал, что ему
делать и  куда деваться.  Агния Ефимовна тоже растерялась в  первую минуту и
даже  не  обрадовалась желанному освобождению.  Ее  точно пугала собственная
воля.
   - Умереть надо -  вот что!  -  повторял в отчаянии слепой старик. - Ну,
куда я теперь денусь? Зрячие-то найдут себе место, а я ума не приложу...
   А  тут и  подумать даже некогда:  уходи,  и  конец тому делу.  Горькими
слезами всплакался несчастный слепец, предчувствуя самое горшее еще впереди.
Положим,  у него в Сосногорске был свой дом и всякое угодье, а все-таки не в
при мер тихому скитскому житию.
   В  один  день  весь  скит  опустел,  точно умер.  С  горькими слезами и
жалобными причетами оставляли сестры насиженное место.  Никто не знал,  куда
голову приклонить...  Не  плакала и  не жаловалась одна честная мать Анфуса:
она не верила, что скит закрыт навсегда.
   - Не может этого быть, - спокойно говорила она.
   А вышло другое:  скит на Увеке закрывался навсегда, как и другие скиты,
разбросанные по Уралу там и сям.
   Густомесовы переехали на время в свой дом в Сосногорске.  Яков Трофимыч
и  слышать не  хотел,  чтобы  оставаться здесь  навсегда,  и  Агния Ефимовна
отмалчивалась. Дом был большой, и одну половину занимали квартиранты. Теперь
пришлось квартирантам отказать и  занять весь дом.  Яков Трофимыч не  желал,
чтобы вместе жил кто-нибудь посторонний.
   - Еще убьют как-нибудь,  -  жаловался слепой старик.  - Известно, какой
нынче народ.  Знают,  что есть у меня кое-какие деньжонки, - ну и убьют, как
пить дадут.
   Хлопоты по устройству в своем доме заняли все время Агнии Ефимовны, так
что ей  некогда было даже думать о  том,  что будет дальше.  Каждый день был
переполнен своими собственными заботами. Она была совершенно счастлива своей
новой  обстановкой.  Яков  Трофимыч  тоже  устраивался по-новому.  Двор  был
превращен в  настоящую крепость,  и  все ворота запирались тяжелыми замками,
ключи от которых хранились у хозяина.  Главная опасность грозила от ворот на
улицу,  и здесь были приняты все необходимые предосторожности.  Никто не мог
войти во двор без ведома хозяина, и он шнурком отворял сам калитку, разузнав
предварительно,  кто пришел, по какому делу. Затем, он знал в каждый момент,
где жена,  что она делает и что делают другие. В своем собственном доме Яков
Трофимыч  являлся  каким-то  злым  духом.  И  все-таки  Агния  Ефимовна была
счастлива,  особенно когда вспоминала свое скитское сидение.  Здесь ее время
уходило по крайней мере на хозяйство по дому,  на сношение с  живыми людьми,
как та же прислуга.
   - Хорошо, Агнюшка, - радовался слепец. - Хлопочи, матушка... Везде надо
свой глаз, а то все добро растащат по крохам. Вот какой народ нынче пошел...
   Из посторонних бывала только одна Аннушка,  или,  по-теперешнему,  Анна
Егоровна.  Яков Трофимыч очень любил ее  и  был рад,  когда она завертывала.
Молодая женщина заметно похудела и  не имела вида счастливого человека,  что
Агния Ефимовна чувствовала каждый раз.
   - Когда вы кончите пиры-то пировать? - спрашивал слепец. - Уж будет. Ты
бы останавливала своего-то Капитона. На то жена...
   - Как я его остановлю, Яков Трофимыч, если он меня не слушает?
   - Значит, не любит, если не слушает... А ты его забери в руки, как меня
забрала Агнюшка... хе-хе!..
   - Не умею, Яков Трофимыч...
   Аннушка  приезжала  на  своем  собственном рысаке  и  всегда  разодетая
по-богатому, что ее смущало.
   - Что, любит тебя муж? - спрашивала Агния Ефимовна. - Какая я глупая...
Конечно,  любит,  нечего и  спрашивать.  А мой-то слепыш как ревновал меня к
Капитону Титычу...  Задушить хотел со злости. И теперь не пущает к вам, а уж
так