по квартирам. Весь класс будет конверты разносить.
   В меня будто выстрелили...  Смотрю на него,  дух перевести не могу.
Н„бо  пересохло,  коленки ослабли...  Мы впились глазами друг в друга,
как током пронзенные. Вижу, как его радость сменилась испугом, изумле-
нием. Мне слышалось не "почта и конверты", а сообщение о сожжении всех
мальчиков на костре.
   - Почту?  Какую почту?  Ни в коем случае!  - Села на стул и закрыла
лицо руками.
   - Ладно, ладно! Не буду, не буду...
   Как я тогда посмела не воспринять,  не поддержать его! Я, такая ар-
тельская, работящая, вдруг испугалась, воспротивилась, запретила. Нев-
попад запретила.  Пресекла то, что надо было поощрить. Не сосредоточи-
лась, не потрудилась разобраться. Перед сном гладила его спину - слава
Богу, не дала, не пустила: "Спи, детка, проживем и без почты..."
   Потекла жизнь дальше.  Моя опека крепчала:  сынок сыт,  обут, одет.
Остальное ясно,  как день,-  приучайся к труду.  "Ты моя, я твой" - из-
любленный девиз сына. С детства и навсегда.
   С годами и "тыльную" часть жизни каждого знали. Моя битва за жизнь,
за искусство, его две женитьбы и пробы стать актером не лишили нас не-
рушимого сосуществования.
   Теперь вот  непрестанно  является личико второклассника,  все слышу
его известие о почте. Как укор, как удар в сердце. Как показатель нев-
нимания матери.
   Сижу как-то  у  телевизора и смотрю рассказ-интервью матери Василия
Шукшина.  Крепкое русское лицо пожилой женщины безучастно.  Монотонно,
едва шевеля губами,  она вспоминает лютое горе и тяжелую жизнь, разго-
вор с Васей,  еще мальчиком.  "Нарядили его водовозом.  Хлеб не на что
было покупать. Вся семья надрывалась от зари до зари, но денег не хва-
тало...  Трусится, но не возражает. "Бочка высоко, сынок..." "Мам, как
дырку достать?" "На колесо,  Васенька,  станешь... Ох, ведро тяжелое!"
"Ничего,  мам,  я буду набирать по полведерка".  "Правильно,  сынок...
Жаль было его.  Худой,  маленький, десятый годок пошел... Не на смерть
же, думаю..."
   Она разрешила, а я нет. Пока ребенок дышит кожей матери, можно нап-
равить его,  куда твоей душеньке угодно.  Я это не принимала во внима-
ние.  Меня же никто не направлял! Это не совсем так. В селе упрощенная
схема жизни:  не работать - срам. Вот дом твой, вот работающие с детс-
тва люди,  игры на поляне,  тут тебе песни,  сказки,  привозное кино и
парное молоко на ночь. Десятый класс я заканчивала в городе Ейске. Ма-
ма не ленилась проследить,  с кем я пришла после танцев и во  сколько.
Могла и опозорить. "Ах ты, чертова сволочь - по химии двойка, а ты тут
с морячками хаханьки справляешь!" Только стук  начищенных  ботинок  по
камням мостовой остается от новоявленного кавалера...  А жернова боль-
шого города сильнее человека. По Москве и ходить нужно по-другому. Тут
сам по себе не заладится человек.
   Помню, горели леса Подмосковья.  Долго горели. "Это туман или дым?"
н с испугом выходили москвичи на балконы. "Дым, дым!" Какие только со-
общения не витали по радио и в устных рассказах. Тушили пожар все, кто
мог.  Торф предательски тлел под толщей земли.  Однажды полный  солдат
грузовик  заехал  на поляну и тут же,  окруженный дымом и огнем,  стал
оседать в тартарары.  Крики солдат, взмахи рук! Тщетно... Грузовик все
погружается в кромешный жар.  Спасатели,  пожарные мечутся.  Солдатики
кто окаменел,  кто волосы на себе рвет,  по земле катается.  Кричат  в
агонии, помощи просят, спасатели им в глаза смотрят... А помочь не мо-
гут.  Ни достать, ни кинуть что-нибудь. Ничего сделать нельзя... Я ос-
талась на твердой почве. Не катаюсь по земле...
   Я крепко ухватилась за кровать,  на которой лежит мой сын. Он скри-
пит зубами,  стонет,  мучается.  "Чем тебе помочь, детка моя?" Хочется
приголубить его,  взять на руки, походить по комнате, как тогда, когда
он маленьким болел. Теперь на руки не возьмешь. Большой - на всю длину
кровати.  Хочется погладить, приласкать, но взрослого сына погладить и
приласкать непросто. Помощи не просит...
   - Мам, похорони меня в Павловском Посаде.
   - Ой, что ты!.. Что ты говоришь?
   - Потерпи.
   Я чмокнула его волосатую ногу возле щиколотки, горько завыла.
   - Потерплю, потерплю, потерпим... Бывают же промежутки.
   - Больше не будет, мама. Выхода нет... Ты моя, я твой...
   К рассвету он примолк.
   Я на раскладушечке неподалеку, смотрю: подымается одеяло от его ды-
хания или нет? Решила не жить. Как и зачем жить без него? Потом заора-
ла на всю ивановскую,  вызывая "скорую".  Быстро приехали по знакомому
уже адресу. Вставили ему в рот трубочку, она ритмично свистела. Дышит.
Теплый. Живой... Мчимся по Москве.
   Когда вносили в реанимацию,  я в последний раз увидела его  ступни,
узнала бы из тысячи... Помню, грудью кормлю его, держу его ножку и ду-
маю:  запомню - поперек ладони в аккурат вмещалась  его  ступня  -  от
пальчика до пяточки... В коридоре холодно, лампочка висит где-то высо-
ко.  Темно, неуютно. У входа в реанимацию, откуда доносится свист, его
свист,  стоит лавка.  Я иссякла. Прилегла и подложила ладонь под щеку.
"Зачем мы здесь, сыночек?.." Маленьким был, соску не взял, выплюнул. Я
сокрушалась, видя, что с соской дети спокойнее. Тогда выплюнул, а сей-
час вставили насильно.  И я,  не дыша,  молю Бога,  чтоб этот свист не
смолк.
   ...Позвали меня давно-давно в съемочную группу фильма "Комиссар" на
собеседование.  По пути домой я вспоминала встречу,  сценарий и изуми-
лась  фамилии режиссера - Аскольдов,  забавно...  "Аскольдова могила".
Может, это рок? Может быть, на съемках боев меня конь забьет...
   Оставила своего красивого  душевного  мальчика-подростка  на  чужую
тетку,  обеспечила разными "пряниками" - и на четыре месяца в киноэкс-
педицию под Херсон. С картиной не ладилось: режиссеру преднамеренно не
создавали условий для съемки,  мучили,  издевались.  Приезжал директор
студии,  съемку приостанавливали.  Режиссер,  человек  интеллигентный,
внимательный, предлагал мне не раз:
   - Может быть, съездите домой, пока есть пауза?..
   - Нет, нет, что вы!
   Я скрытно жалела его и картину.
   Потом его судили.  Уволили из штата студии. Дело-то какое вытащили!
Лошадей много снимали.  Конюшня была за двадцать километров от  нашего
пристанища. Два конюха-алкоголика не подковывали коней. Их было много,
а значит, и на пропой хватало с лихвой. Стертые копыта от беспрерывных
скачек приводили в конце концов к выбраковыванию. Убыток колоссальный.
Свалили эту беду на режиссера.  Владимир Басов,  Ролан Быков и я акку-
ратно ездили на суд...  Додумались все же адвокаты до того,  что коней
подковывать режиссер не должен был.  Картину, еще не озвученную, поло-
жили на двадцать лет на полку. И в картине боль, и сына вспоминать бы-
ло тяжело.  Не ехала я к нему.  Ну что стоило вырваться на два  дня...
Старалась не вспоминать его,  ни лица,  ни пальцев, ни голоса. Бывало,
едва сдерживалась,  чтоб не бросить все и съездить.  Как-нибудь доведу
съемки до конца, а там и радость моя - сын...
   Вот как раз в эти четыре месяца его и "схватили".  Вернулась - он в
больнице...  Помчалась туда.  Он был веселый и виноватый.  Признался в
том,  что Сашка Берлога принес пиво и "колеса" (таблетки). Пылко заве-
рил меня,  что это больше не повторится. Я поверила. Хотела поверить и
поверила.  Волнение  не покидало меня и дома.  Я незаметно смотрела на
него и недоумевала, как он произнес "пиво и колеса", такие чуждые сло-
ва, с пониманием дела...
   Долго потом он не виделся с теми дружками. Призвали в армию. Появи-
лась надежда:  время, режим службы, он окончательно забудет о прошлом.
Вернулся из армии,  и,  не объяснившись с ним, я поняла - он прячет от
меня вторую жизнь...  "Хоть бы нечасто,  хоть бы как раньше",-   молила
судьбу. Ходил на студию, ездил с театром по городам... Еще не дошло до
окончательной апатии.  Спустя какое-то время я молила  о  другом:  "На
этот раз пауза длиннее,  теперь уже,  наверное, навсегда. Хоть бы нав-
сегда..."
   - Да, мама, все! Сам себе противен...
   Снова надежда - отдых душе.  Жены пугались его  "странных"  дней  и
уходили.  Тем более ни "мерседеса",  ни "видюшника",  ни светской жиз-
ни...
   - Здравствуй! - эхом под сводами старинного коридора прозвучал зна-
комый голос.
   - Здравствуй.- Привстав, взглянула на поздоровавшегося.
   Это отец его пришел.  Я закрыла лицо руками и разрыдалась.  Плакать
на его плече не пристало: мы уже давным-давно не жили вместе. Как ока-
залось, ни на его плече, ни на своей подушке не выплачешься за всю ос-
тавшуюся жизнь...
                                       САША
   Когда в теплую городскую квартиру втаскивают срубленную елку, в дом
входят  лес,  небо,  морозный воздух.  Человек рад встретить Новый год
возле наряженного чуда. Елочка смирно служит хозяевам. Ей, может быть,
не  нравится прикасаться к тюлевым занавескам и к полированной мебели,
но она помалкивает. Вошедшая в дом зеленая красавица явилась от земли,
дороги - оттуда, где начинается все и вся.
   Вот так же откуда-то "оттуда", где лес, дорога, песни, колоски хле-
ба,  явилась Саша Порогова и предстала перед экзаменационной комиссией
актерского факультета Института кинематографии.  "Не звали? А я тут",-
словно хотела сказать. Дыхание не унять, волнение тоже. Будто от само-
го села Шураново бегом бежала.
   С улыбкой,  готовая  выполнить  любое задание,  Саша никак не могла
справиться с волнением.
   - Что вы будете читать, девушка?
   - Читать? - изумленно спросила она.- Ничего!
   - Как? Вы не подготовились?
   - Ну...
   - Приехали издалека...
   - Да вы не переживайте!
   - Вы хотите поступать на актерский факультет?
   Глаза Саши загорелись, она ждала подсказки...
   - Давайте я лучше спою вам!
   - Спойте,-  согласилась комиссия, стараясь не спугнуть присевшую пе-
ред ними редкую птицу.
   Саша обрадовалась, улыбнулась, обнажив белые ровные зубы, приподня-
ла брови. Потом приложила ладонь к правой щеке и, чуть склонив голову,
запела...  Поначалу деликатно, зная, что ее голос тут не поместится, а
потом - была ни была!  "Хазбулат удалой,  бедна сакля твоя..."  Низкий
тембр  ее  голоса  всех  заворожил.  На  второй песне неожиданно голос
взмыл, она запела колоратурным сопрано.
   Саша поправляла платье,  чтоб вырез был в середине.  Платье из тем-
но-зеленого трикотажа, явно с чужого плеча. Поясочек "не отсюда", спе-
реди завязан на бантик, подчеркивая тонкую талию, высокую грудь. Русые
косы,  собольи брови,  дымчатые глаза.  Красавица без косметики.  Лицо
подкрашено природой и молодостью.  "Вы слышали?" "Видели?" "Уму непос-
тижимо!" - понеслось по институту.
   "Может быть,  пойдешь учиться петь?" "Нет.  Я сперва буду играть, а
потом петь..." Горячо и старательно принялась  учиться  Саша  по  всем
предметам, особенно по мастерству актера.
   На актерском факультете есть любимые амплуа и нелюбимые.  Саша ски-
сала,  когда нужно было надевать кринолины и в  угоду  программе  быть
светской  дамой,  да еще страдать,  кричать и думать на "ихнем" языке.
Отделавшись, она ныряла к своим героям. Бить кулаком по подошве ботин-
ка,  возмущаться  тем,  что простому человеку можно и ненастоящую кожу
поставить, шепелявить и не выговаривать букву "эр". На очередном экза-
мене комиссия валялась от смеха. Иногда вырывались краткие аплодисмен-
ты,  что не разрешалось.  А как в спектакле "20  лет  спустя"  Михаила
Светлова  исполняла  Тоську!  Сцена с типографским наборщиком.  Первый
комсомольский журнал. Это очень красиво: "Ю-ный про-ле-та-рий",-  пояс-
няла она нараспев. Точным жестом показывала, каким должен быть заголо-
вок.
   Саша училась с душой, с полной отдачей. Радовалась, что не только в
селе  Шураново,  но  и в "Поднятой целине" и в "Молодой гвардии" - все
люди, люди - настоящие! Они могут и последним куском поделиться, и по-
мочь, если надо, и спеть песню навзрыд.
   "Саша, Саша!  Потише,  уймись!" - учили ее педагоги. А Саша уж если
захохочет, то слышно далеко. "Ну и что? Дите с голосом родилось",-  го-
ворил преподаватель физкультуры. Она приложит ладонь ко рту и начинает
смеяться тихо.  А то, бывало, как прыснет, скривит лицо, так засмеются
и те, которые даже не знали, в чем дело. Много ли надо тому, кто смеш-
лив, и тому, кто
   (Ростислав Васильевич). По всем предметам у нее пятерки. Все прочи-
тано, усвоено, но посмеяться - хлебом не корми! Мы просили пересказать
тот или иной обязательный по общеобразовательной программе роман.  Она
садилась и рассказывала.  Шли и сдавали экзамены, кто на тройку, а кто
и на четверку.  Сильный голос не соответствовал ее лирической внешнос-
ти,  шаловливости.  Мы беспрестанно заводили ее в свободную аудиторию,
просили спеть.  Она не отказывала - пела и пела.  Меня Саша  полюбила,
урывками заглядывала в нашу аудиторию и,  подморгнув, вызывала в кори-
дор на перерыв.
   Никто из нас не был еще влюблен:  так, поцеловывались с мальчишками
по темным углам - и все.  Ребята с вечера дружбу предлагали, к утру мы
им готовили ответы. Через сутки без обид и выяснений альянсы рушились.
До серьезного дело не доходило - зачем?  И так хорошо. Главное - блес-
нуть по основному предмету - мастерству актера. И педагог похлопает по
плечу,  и мальчик какой-нибудь в столовую пригласит или место займет в
просмотровом зале, где фильмы показывали по программе.
   Саша как-то надела ветхое тряпье старухи и так  произнесла  монолог
на  экзамене,  что до слез всех довела.  Спектакль этот пошел в защиту
диплома.  Саша утвердилась в амплуа драматической актрисы. Ей нравился
также спектакль "Гибель надежды" Гейерманса.  Играла рыбачку,  которая
вечно ждет своего мужа, братьев, отца.
   - Вот тебе и иностранная пьеса.
   - Ну и что?
   - Ты ведь шарахаешься от всего иностранного.
   - Это не иностранная. Это наша!
   По предмету "художественное слово" педагог поручил ей парный  отры-
вок из чеховской классики.
   - Пускай другие про Лужки орут!  "Воловьи лужки наши, Воловьи лужки
наши!" - завизжала Саша с гримасой избалованной невесты.
   - Вон! - гаркнул педагог.
   - Слава тебе,  Господи!..- Она послала воздушный поцелуй сидящим, а
в коридоре заорала: - Шумел камыш, деревья гнулись...
   Коса на камень...
   Не простила  Саша преподавателю по художественному слову,  когда он
предложил ей кусок из "Плача Ярославны".
   - Нудно, мне не нравится.
   - Поезжай в колхоз. Из тебя получится хороший бригадир.
   - До хорошего бригадира надо еще покорячиться как следует...  Поня-
ли?
   Потом с удовольствием надела дерюгу рыбачки и стала метаться по во-
ображаемому берегу моря...
   - Пороговой надо прочистить мозги!  - заявил заведующий  кафедрой.н
Надо проработать ее на общефакультетском собрании.
   Так и сделали.
   Весь факультет явился на суд Пороговой.
   - Видите ли, все ей дозволено!
   Она оправдывала свою двойку по марксизму-ленинизму:  не люблю, мол,
Карла Маркса.
   - Сначала надо знать его,  а потом любить или не любить!  - кричала
ассистент преподавателя.
   Саша перепугалась.  Опустила голову,  слушает внимательно.  Вынесли
строгий выговор.  Но прошло немного времени, и она уселась внизу в ки-
оске сигареты продавать,  газировку. Торговала в очередь со старым де-
дом Ваней. Тот отпускал ее на важные, по ее разумению, предметы.
   - Что ты здесь делаешь, Саша? - изумился как-то педагог.
   - Богатею, милые мои, кушать-то надо...
   По двум спектаклям мы получили высокие оценки и были приняты в  Те-
атр киноактера.  В театр-то нас взяли, а ролей - никаких, началась по-
лоса застоя в нашей жизни.  Саша,  как штык, была с утра на репетиции,
хоть  и  не занята в выпускаемых спектаклях:  "Молодая гвардия",  "Три
солдата",  "Машенька"...  Решила самостоятельно приготовить роль Любки
Шевцовой.  Я мизансцены показываю,  за всех персонажей подыгрываю.  Ее
работа понравилась,  но... Ведь фильм уже был. Зритель, конечно, поку-
пал билеты на нас - тех исполнителей,  которых он знал по кино.  Спек-
такль продолжал жизнь фильма "Молодая гвардия"  при  полных  аншлагах.
Новую Любу Шевцову зритель не очень-то жаловал.
   И вот  появляется  в  нашем  театре знаменитый талантливый режиссер
Алексей Денисович Дикий, чтоб поставить спектакль по пьесе А. Островс-
кого  "Бедность не порок".  Вывесили список назначенных на те или иные
роли, и Саша, не увидев своей фамилии, выскочила вон, чтоб не показать
своих слез. С издевкой над собой и судьбой она подала заявку на эпизо-
дическую роль придурковатой старухи.  Таким образом она нашла  способ,
чтоб  внимать  Островскому  и  Дикому.  Репетиции для всех были чудом.
Смотрели все - и не занятые в спектакле:  "Островского хотя бы  послу-
шать,  и то - радость".  Саша зажглась спектаклем, влюбилась в Алексея
Денисовича,  а уж своей старухой уложила всех наповал. Придумала гово-
рить   низким   голосом,   сначала   завывая,  с  протяжкой:  "А-а-а",
"а-га-а-а",-  потом отмахивать рукой несуществующего проказника,  кото-
рый  якобы  норовил  ухватить  ее  сзади или из-за пазухи что-то выта-
щить...
   Островский не нарушался, а зал хохотал. "А-а-э-кхэ, кхэ",-  и погро-
зит пальцем зрителям, когда те гудят от смеха. Постоит, посмотрит, по-
дождет,  пока утихнут... Иногда этот номер не проходил - гудели долго.
Тогда она садилась за стол. Сидит, степенно чай из блюдечка пьет, пока
другие актеры "берут зал на себя",  но перед своей репликой заготавли-
вает "вступительную" краску:  как прыснет,  заквакает, изображая смех,
аж чертям тошно.  Однажды вдруг замерла и стала глядеть, не моргая, на
исполнителя главной роли.  Актер растерялся,  подумал, что реплику за-
был...  Тогда она внезапно схватила его за  ботинок  и,  разогнувшись,
снова смотрит на него. Зал реагировал бурно, актер ушел в глубь сцены,
чтобы скрыть давящий его смех.  Саша с удивлением и назиданием посмот-
рела на зал: дескать, в чем дело?
   Боже сохрани,  чтоб  она  помешала другим исполнителям или вышла за
рамки спектакля.  Режиссер одобрял эксперимент,  и она резвилась,  как
хотела.  А чего?  У автора написано: придурковатая старушонка. Мы были
приятной массовочкой - пели и танцевали в русских сарафанах вокруг не-
весты. Освободившись, поджидали Сашины проделки. Видавший виды Алексей
Денисович Дикий смотрел на Сашу с изумлением.  На ее выходки он не хо-
хотал,  как все,  а, опустив глаза, размышлял. Наверное, о ее таланте.
Но вот настал момент усомниться в отсутствии нечистой силы и  проделок
дьявола.  Известный  кинорежиссер,  как это иногда делалось,  прочитал
сценарий будущего фильма. Режиссер - не Бог: поначалу и растерян быва-
ет, не знает, с чего начать. А наши "гуси-лебеди" нагогочут, налопочут
н рождается атмосфера,  жанр.  Голодные к работе актеры и выслушают, и
посоветуют, а то и предложат свою кандидатуру, хотя бы на эпизод. Наши
режиссеры, правда, охотнее приглашали на новый фильм уже известных.
   Начинались кинопробы.  Ох, кинопробы! Это особ статья. Разрепетиру-
ешься,  зажжешься, понапридумываешь, снимешься на пленку, а играть бу-
дет кто-то другой... По четвергам - худсовет. Смотрят, дымят, обсужда-
ют  и утверждают кого-то на роль.  Помню,  мне дали в этом фильме роль
трактористки в эпизоде.  Тут же с Кубани полетела режиссура  от  мамы:
"Доченька!  Ты как к трактору подойдешь, губы не кусай. Перебирай себе
запчасти с деловым видом,  чтоб было видно, что ты знаешь трактор, как
свои пять пальцев..." И вот четверг.  Пробы смотрят творцы с "Мосфиль-
ма".  Саша беды не чуяла,  была убеждена в том,  что только она знает,
какой должна быть Настя.
   ...И мы, и преподаватели вздохнули с облегчением, восхитившись точ-
ностью ее игры.  Ассистент режиссера, искренне сожалея, как могла, по-
добрала  слова и сообщила Саше об утверждении известной актрисы Стрел-
ковой на роль Насти.  Оказывается, за два дня до злополучного четверга
та  изъявила желание попробоваться на эту роль.  Мы сидели недалеко от
театра и от дома режиссера в квартире учительницы по танцу. Саша наки-
нула пальто,  вступи