чнувшись  вперед,  швырнул мяч,  магически
расковав поле.  "Он не узнает меня",- копил злобу Кавалеров.

 Первая  половина  игры  кончилась  со счетом  "один на ноль" в
пользу  германской  команды...  Игроки, с темными  потеками  на
лицах, облипшие зелеными нитками травы, шли к проходу, сильно и
широко,  как  в  воде,  двигая   голыми   коленями.  Немцы,  не
по-русски  красные, с румянцем,  начинающимся от висков, пестро
перетасовались  с москвичами.  Игроки шли, видя всех сразу, всю
толпу  под  дощатыми  стенами  прохода,  и  никого  не  видя  в
отдельности.  Они мазали по толпе улыбками и неживыми,  слишком
прозрачными на потемневших  лицах глазами.  Те, кому только что
представлялись   они   маленькими,    бегающими   и   падающими
разноцветными  фигурками., теперь  встретились с ними вплотную.
Еще не  остывший  шум  игры  двигался  вместе  с  ними.  Гецкэ,
похожий на цыгана, шел, посасывая  только что полученную  ранку
выше локтя.

 Зевакам новостью были подробности  роста или сложения того или
иного  игрока,   жестокость  ссадин,  тяжелое  дыхание,  полнов
смятение   одежды.  Издали  все   производило   более   легкое,
праздничное впечатление.

 Кавалеров выдавился между чужих боков под какую-то перекладину
и облегченно ступил на траву.  Здесь, в тени,

 он бежал с другими по дорожке,  огибая с задней  стороны  круг
трибун.  Буфет,   расставленный   на  лужайке  под   деревьями,
заполнился  вмиг.  Помятый  старичок в кремовом жилете, все еще
недовольно и опасливо  поглядывая на публику, ел  мороженое.  К
помещению футболистов лепилась толпа.

 - Ура!  Макаров!  Ура!  - неслись оттуда  восторженные  крики.
Болельщики   взбирались   на  заборы,   отбиваясь   от  колючей
проволоки, как от пчел,- и выше:  на деревья, в темную  зелень,
раскачиваясь от ветра и ловкости, как лесные человечки.

 Косо над толпой взлетело  блестящее,  плещущее  голизной тело.
Качали Володю  Макарова.  Кавалерову не хватало духу проникнуть
за  триумфальное  кольцо.  Он  заглядывал  в щели,  топчась  за
толпой.

 Володя стоял уже на земле.  Чулок на одной ноге его спустился,
обвернувшись     зеленым    бубликом    вокруг     грушевидной,
легко-волосатой  икры.  Истерзанная  рубашка еле  держалась  на
туловище его.  Он целомудренно скрестил на груди руки.

 И вот стоит Валя.  И Андрей Бабичев с нею.

 Всем троим рукоплещут зеваки.

 Бабичев любовно смотрит на Володю.

 Вмешался  ветер.  Повалился   полосатый  колышек,  вся  листва
качнулась   вправо.  Кольцо   зевак   распалось,   вся  картина
расстроилась,  люди  спасались от пыли.  Больше всех  досталось
Вале.  Розовое платье, легкое, как шелуха, взлетело над ногами,
показав  Кавалерову  свою  прозрачность.  Ветер подул  платье к
лицу  ее,  и  контур   лица   увидел   Кавалеров   в  сиянии  и
просвечивании ткани, развернувшейся веером.  Сквозь пыль увидел
Кавалеров  это и то, как, ловя свое  платье,  она  закружилась,
запуталась,  едва не  падая  вбок.  Она  старалась  прихлопнуть
подол на  коленях,  прижать,  но не  справилась,  и тогда,  для
прекращения  неприличия,  прибегла к полумерам руками обхватила
слишком  открывшиеся  ноги,  пряча  колени,  складываясь  в три
погибели, как купальщица, застигнутая врасплох.

 Где-то   засвистел   судья.  Покатился  марш.  Так  прервалось
веселое замешательство.  Начинали вторую половину игры.  Володя
умчался.

 - Немцам два гола минимум - прокричал  мальчишка,  несясь мимо
Кавалерова.

 Валя продолжала бороться а ветром.  В погоне за подолом десять
раз  она  переменяла  позицию  и  под  конец  очутилась  вблизи
Кавалерова, на расстоянии шепота.

 Она стояла, широко расставив ноги.  Шляпу, сброшенную ветром и
пойманную  на лету, она держала в руке, Еще не  оправившись  от
прыжка,  она  смотрела  на  Кавалерова,  не видя его,  наклонив
немного   набок  голову  с  короткими,   резко  и  косо  у  щек
подрезанными каштановыми волосами.

 Солнечный свет скользнул по плечу ее, она  качнулась,  ключицы
вспыхнули,   как   кинжалы.   Десятую   долю   минуты   длилось
разглядывание,  и сразу  же  Кавалеров  понял,  холодея,  какая
неизлечимая  тоска  останется в нем  навсегда  -оттого,  что он
увидел ее, существо  другого мира, чуждое и  необыкновенное,  и
ощутил,  как  безысходно  мило  выглядит  она,  как  подавляюще
недоступна ее чистота,- и потому, что она девочка, и потому что
она любит Володю,- и как неразрешима ее соблазнительность.

 Бабичев ждал ее, протянув руку.

 - Валя,-  сказал  Кавалеров.- Я ждал вас всю жизнь.  Пожалейте
меня...

 Но она не слышала.  Она бежала, подкошенная ветром.

 Х

 Ночью Кавалеров вернулся домой пьяным.

 Он прошел по  коридору к раковине  -  напиться.  Он  раскрутил
кран до отказа, весь  замочился.  Кран оставил,  струя трубила.
Войдя в Анечкину комнату, он остановился.  Свет не был потушен.
Обложенная  желтой ватой света, вдова сидела на громадной своей
кровати, свесив голые ноги за борт.  Она была готова ко сну.

 Кавалеров  шагнул.  Она молчала как  зачарованная.  Кавалерову
показалось, что она улыбается, манит,

 Он пошел на нее.

 Она не сопротивлялась и даже открыла объятия.

 - Ах ты поползенок,- шептала она,- ишь ты, поползенок.

 Позже он просыпался.  Терзала его жажда, пьяная,  остервенелая
мечта о воде,  Он  просыпался  - тишина  была.  За  секунду  до
пробуждения  вспоминал  он о том, как била  струя в  раковину,-
пронзительное  воспоминание  подкидывало его,- но воды не было,
Он  снова  валился.  Пока  спал  он,  вдова   хозяйничала:  она
закрыла  кран,   раздела   спящего  и  починила  его  подтяжки.
Наступило   утро,  Сперва   ничего   Кавалеров  не  понял.  Как
пьяница-нищий в комедии,  подобранный  богачом и принесенный во
дворец,  он  лежал,  очумелый,  среди  незнакомой  роскоши.  Он
увидел  небывалое свое отражение в зеркале - подошвами  вперед.
Он великолепно  лежал, загнув руку за голову.  Солнце  освещало
его сбоку.  Точно в куполе храма, парил он в широких  дымящихся
полосах света.  А над ним свисали виноградные  гроздья, плясали
купидоны, из рогов  изобилий  выкатывались  яблоки,- и он почти
слышал исходящее от всего этого торжественное органное гудение.
Он лежал на Анечкиной кровати.

 -  Ты  мне   напоминаешь   его,-  жарко   прошептала   Анечка,
склонившись над ним.

 Над  кроватью  висел  застекленный   портрет.  Висел  мужчина,
чей-то  молодой  дедушка,  торжественно  одетый,-  в  одном  из
последних   сюртуков  эпохи.  Чувствовалось:  у  него  крепкий,
многосимвольный затылок.  Лет пятидесяти семи мужчина.

 Кавалеров вспомнил:  отец переодевает рубашку...

 - Ты мне  очень  напомнил  мужа,-  повторяет  Анечка,  обнимая
Кавалерова.  И голова  Кавалерова  уходит в подмышку  ее, как в
палатку,  Шатры  подмышек   раскрыла   вдова.  Восторг  и  стыд
бушевали в ней.

 - Он  тоже  взял  меня...  так...  хитростью...  тихо,  молчал
молчал, ничего не говорил...  и потом!  Ах ты поползенок мой...

 Кавалеров ударил ее.

 Она  опешила.  Кавалеров  вскочил с  кровати,  взрывая  пласты
постели;  простыни  потянулись за ним.  Она бросилась к дверям,
руки ее вопили о помощи, она бежала, преследуемая  скарбом, как
помпеянка.  Рухнула корзина, накренился стул.

 Он  несколько  раз ударил ее по спине, в поясницу,  опоясанную
жиром, как шиной.

 Стул стоял на одной ноге.

 - Он тоже меня бил,- сказала она, улыбаясь сквозь слезы.

 Кавалеров  вернулся на кровать.  Он  повалился,  чувствуя, что
заболевает..  Он  лежал в  забытьи  весь  день.  Вечером  вдова
легла рядом.  Она храпела.  Кавалерову представилась гортань ее
в виде арки, ведущей в мрак.  Он прятался ва сводами арки.  Все
дрожало; сотрясалось, тряслась почва Кавалеров скользил и падал
под напором  воздуха,  летящего из бездны,  Спящая ныла.  Разом
переставала   она   ныть,   умолкала,   громко   чавкнув.   Вся
архитектура   гортани   перекашивалась.  Храп   ее   становился
пороховым, сельтерским.

 Кавалеров  метался и плакал.  Она вставала и  прикладывала  ко
лбу  его   мокрое   полотенце.  Он   тянулся   к  влаге,   весь
приподымаясь,  искал полотенце  руками, комкал его, подкладывая
под щеку, и целовал, шепча:

 -  Они  украли  ее.  Как  трудно  мне  жить  на  свете...  Как
трудно...   А   вдова,   не   успев   лечь,    засыпала.тотчас,
приткнувшись  к зеркальной  арке.  Сон обмазывал ее  сладостью.
Она спала с открытым  ртом,  булькая, как спят  старушки.  Жили
клопы,  шуршали,  как  будто  порол  кто-то  обои.  Проявлялись
неведомые  дню  клопиные   тайники.  Росло,  разбухало   дерево
кровати.   Зарозовел   подоконник.  Вокруг   кровати   клубился
сумрак.  Ночные тайны  спускались из углов по стенам,  обтекали
спящих и уползали  под  кровать.  Кавалеров  вдруг сел,  широко
раскрыв глаза.  Над кроватью стоял Иван.

     Xl

 И немедленно Кавалеров стал собираться.

 Анечка  спала в сидячем  положении  под аркой,  оценив  руками
живот.  Он осторожно,  дабы не потревожить ее, совлек одеяло и,
надев его, как плащ, предстал перед Иваном.

 - Ну и отлично,-  сказал тот.- Вы  сверкаете,  как ящерица.  В
таком  виде  вы  и  покажетесь  народу.  Идемте,  идемте!  Надо
торопиться.

 - Я очень болен,- вздохнул  Кавалеров; он кротко улыбался, как
бы  извиняясь  за то, что нет у него  охоты  отыскивать  брюки,
пиджак и башмаки.- Ничего, что я босой?

 Иван уже был в коридоре.  Кавалеров поспешил за ним.  "Я долго
и беспричинно  страдал,- подумал  Кавалеров.-  Сегодня наступил
день искупления".  Поток людей захватил их.  За ближайшим углом
открывалась  сияющая  дорога.  - Вон он!  - сказал Иван, сжимая
руку  Кавалерова.  Вот  "Четвертак"!  Кавалеров  увидел:  сады,
шаровидные  купола листвы, арка из легкого  прозрачного  камня,
галереи, полет мяча над зеленью...

 - Сюда!  - скомандовал Иван.

 Они побежали по стене, увитой плющом, затем пришлось  прыгать.
Голубое  одеяло  облегчило  Кавалерову  прыжок,  он  поплыл  по
воздуху над толпой и опустился к подножию  широчайшей  каменной
лестницы.  Тотчас же, испугавшись, он стал уползать под одеялом
своим, как насекомое,  сложившее  крылья.  Его не заметили.  Он
присел за цоколем.

 На вершине лестницы,  окруженный  многими людьми, стоял Андрей
Бабичев.  Он стоял, обняв за плечо и привлекши к себе Володю.

 - Сейчас ее принесут,- говорил Андрей, улыбаясь друзьям.

 И тут  Кавалеров  увидел  следующее:  по  асфальтовой  дороге,
ведущей к  ступеням  лестницы,  шел  оркестр,  и над  оркестром
парила Валя.  Звучание  инструментов  держало ее в воздухе.  Ее
нес звук.  Она то  поднималась,  то  опускалась  над трубами, в
зависимости  от высоты и силы  звука.  Ленты ее  взлетали  выше
головы, вздувалось платье, волосы стояли кверху.

 Последний пассаж выбросил ее на вершину  лестницы, и она упала
на руки Володи.  Все  расступились.  В кругу остались они двое.

 Дальнейшего  Кавалеров не увидел.  Внезапный ужас охватил его.
Странная  темь  вдруг   выдвинулась  перед  ним.  Он,  леденея,
медленно оборотился.  На траве, позади него, сидела Офелия.

 - А-а-а!  - странно  закричал он.  Он ринулся бежать.  Офелия,
звякнув,   охватила   его  за  одеяло.  Оно   -соскользнуло.  В
постыдном виде, спотыкаясь,  падая, ударяясь челюстью о камень,
он  взбирался  но  лестнице.  Те смотрели  сверху.  Нагнувшись,
стояла прелестная Валя.

 - Офелия,  назад!  -  раздался  голос  Ивана.-  Она не слушает
меня...  Офелия, стой!

 - Держите ее!

 - Она убьет его!

 - О!

 - Смотрите!  Смотрите!  Смотрите~

 Кавалеров с середины  лестницы  оглянулся.  Иван делал попытки
вскарабкаться  на  стену.  Плющ  обрывался.  Толпа   отхлынула.
Иван  повис  на стене  на  широко  раскинутых  руках.  Страшная
железная  вещь  медленно  двигалась по траве по  направлению  к
нему.  Из того, что можно было назвать  головой вещи,  тихонько
выдвигалась сверкающая игла.  Иван выл.  Руки не выдержали.  Он
сорвался,  котелок его покатился среди  одуванчиков.  Он сидел,
прижавшись   спиной  к  стене,   руками   закрыв  лицо.  Машина
двигалась, срывая на ходу одуванчики.

 Кавалеров  поднялся и полным  отчаяния  голосом  за кричал:  -
Спасите   его!  Неужели  вы   допустите,   чтоб  машина   убила
человека?!

 Ответа не последовало.

 - Мое  место с ним!  - сказал  Кавалеров.-  Учитель!  Я умру с
вами!

 Но  было  уже  поздно.  Заячий   вопль  Ивана   заставил   его
свалиться.  Падая, увидел он Ивана,  приколотого к стене иглой.

 Иван тихо наклонился, поворачиваясь вокруг страшной оси.

 Кавалеров закутал голову руками, чтобы ничего больше не видеть
и  не  слышать.  Но  все  же  слышал  он  позванивание.  Машина
поднималась по лестнице.

 - Я не хочу!  - закричал  он что было  мочи.- Она убьет  меня!
Простите!  Простите!  Пощадите меня!  Это не я опозорил машину!
Я не виноват!  Валя!  Валя!  Спаси меня!

     XII

 Кавалеров болел трое суток.  Выздоровев, он бежал.

 Он  слез,  глядя  в одну  точку,  в угол,  под  кровать  .  Он
одевался  как автомат и вдруг  ощутил  новую  кожаную  петлю на
подтяжках.  Вдова удалила английскую булавку.  Откуда взяла она
петлю?  Отпорола от старых подтяжек мужа?  Кавалеров  полностью
понял  мерзость  своего  положения.  Он  убежал  без  пиджака в
коридор, По дороге отцепил и бросил красные подтяжки.

 На пороге  площадки  он  задержался.  Голосов со двора не было
слышно.  Тогда  шагнул он на  площадку, и все мысли  смешались.
Возникли  сладчайшие  ощущения - томление,  радость,  Прелестно
было утро.  Был легкий ветерок (точно листали книгу),  голубело
небо.   Над   загаженным   местом   стоял   Кавалеров.   Кошка,
испуганная  его порывом,  бросилась из сорного ящика;  какая-то
дрянь  посыпалась за ней.  Что могло быть  поэтического  в этом
обложенном  многими  проклятиями  закутке?  А он стоял.  задрав
голову и вытянув руки.

 В ту секунду он  почувствовал,  что вот наступил срок, что вот
проведена грань между двумя существованиями -, срок катастрофы!
Порвать,  порвать со всем, что было...  сейчас,  немедленно,  в
два  сердечных  толчка, не  больше,нужно  переступить  грань, и
жизнь,   отвратительная,   безобразная,   не   его   -   чужая,
насильственная жизнь - останется позади...

 Он стоял,  широко  раскрыв  глаза, и все поле зрения от бега и
волнения и оттого, что был он еще слаб,  пульсировало перед ним
и розовело.

 Он понял степень своего  падения.  Оно должно было  произойти.
Слишком легкой,  самонадеянной  жизнью жил он, слишком высокого
был он о себе мнения,- он, ленивый, нечистый и похотливый...

 Понял Кавалеров все,летя над закутком.

 Он  вернулся,  подобрал  подтяжки,  оделся.  Звякнула  ложка -
вдова  потянулась за ним,- но, не  оглянувшись, он покинул дом.
Снова  он  ночевал  на  бульваре.  И снова он  вернулся.  Но он
решил твердо!

 "Я поставлю вдову на место.  Я не позволю ей даже заикнуться о
том, что было.  Мало ли что  случается по пьяному делу.  А жить
на улице я не могу".

 Вдова жгла над плитой  лучину.  Она  посмотрела  на него из-за
виска и самодовольно  улыбнулась.  Он вошел в комнату.  На угол
шкафа надет был котелок Ивана.

 Иван  сидел  на  кровати,  похожий  на  брата  своего,  только
поменьше.  Одеяло  окружало  его, как облако.  На столе  стояла
винная  бутылка.  Иван  хлебал  из  стакана  красное  вино.  Он
недавно, видимо,  проснулся; лицо его еще не выровнялось  после
сна, и еще сонно почесывался он где-то под одеялом.

 - Что это значит?  - задал Кавалеров классический вопрос.

 Иван ясно улыбнулся.

 - Это значит, мой друг, что нужно нам выпить.  Анечка, стакан!

 Анечка вошла.  Полезла в шкаф.

 - Ты не ревнуй,  Коля,-  сказала  она, обняв  Кавалерова.-  Он
очень одинокий, такой же, как ты.  Я вас обоих жалею.

 - Что это значит?  - тихо спросил Кавалеров.

 - Ну, чего заладились - рассердился Иван.- Ничего не значит.

 Он слез с кровати,  придерживая  исподнее, и налил  Кавалерову
вина.

 - Выпьем,  Кавалеров...  Мы много  говорили  о  чувствах...  И
главное, мой друг, мы забыли...  О равнодушии...  Не правда ли?
В  самом  деле...  Я  думаю,  что  равнодушие  есть  лучшее  из
состояний   человеческого  ума.  Будем  равнодушны,  Кавалеров!
Взгляните!  Мы обрели покой, мой милый.  Пейте.  За равнодушие.
Ура!  За Анечку!  И сегодня, кстати...  слушайте:  я...  сообщу
вам  приятное...  сегодня,  Кавалеров,  ваша  очередь  спать  с
Анечкой.  Ура!

                   1927