за  собой  свою смерть до первого  удобного случая", --
подумал он и на скаку, из седла, боясь, как бы кто не  опередил его,  метнул
копье прямо в замочную скважину. Оно вошло  в  него как ключ и высунулось  с
другой  стороны,  а сама дверь со скрипом открылась. И пока солдаты, со всех
сторон  окружившие церковь,  разводили  под  стенами огонь, который  тут  же
принялся лизать их, Дед-ага Очуз въехал в церковь и, не слезая с коня, начал
концом сабли соскребать глаза чудотворной иконы Богородицы и слизывать прямо
с  лезвия целебную  краску, до крови разрезая язык  и надеясь,  что  к  нему
волшебным образом вернется зрение.
     Все это время  Леандр стоял перед церковью, там, где его и оставили. По
его волосам  было видно,  что  он скоро умрет.  Он  оказался  единственным в
городе, кто оставался без движения.  Все вокруг бурлило и кипело во взаимном
уничтожении. Но вена  над  глазом  Леандра так  же,  как  раньше, продолжала
биться  в  неумолимом беге времени, а его брови, как бабочки,  расправляющие
крылья  перед  полетом,  отсчитывали часы.  И вдруг он понял,  что его время
истекло. Брови перестали двигаться, и  Леандр, придя  в  себя,  вместо  того
чтобы продолжать ожидание на открытом месте перед церковью, где Дед-ага Очуз
зарубит  его,  как только выйдет из  храма, бросился бежать сломя голову  по
узким белградским  улочкам. За спиной Леандр слышал конский топот, но у него
не было времени оглянуться  и посмотреть, кто его преследует -- Дед-ага Очуз
или кто-то другой. Сквозь топот до  Леандра доносилась ужасающая вонь,  и он
понял, что голову ему снесет обычный всадник, который во время боя от страха
наложил  в  штаны.  Вонь  становилась  все  сильнее,  и  это  означало,  что
преследователь приближается. Перед лестницей,  спускавшейся  вниз,  к  Саве,
Леандр на мгновение остановился, как будто заколебался между двумя судьбами,
но в последний  момент стремительно  полетел вниз по  ступеням, топча ногами
вечернюю  тень  домов,  зазубренную,  как  пила.  Топот  копыт  замер  перед
лестницей, и Леандр, спасенный от того, кто  был  на коне,  и  от его сабли,
вбежал прямо в свою башню, тихую, как свежевымытая душа. Она была как чужая,
и Леандр  чувствовал  себя странно,  казалось, что его  усы  соприкасаются с
ресницами  и это мешает  видеть. Наконец-то  ему удалось спрятаться. Было 22
апреля 1739 года, это он знал. Но он не знал, что обе  башни, стоявшие возле
Савских ворот Белграда,  были уже  заминированы. Говорили,  что  за  миг  до
взрыва петухи на них показали одно время и один  ветер. В первый и последний
раз -- одно время и один ветер. Было двенадцать  часов  и  пять минут, когда
страшный  взрыв  поднял  на  воздух  обе  башни,  исчезнувшие в языках огня,
поглотившего тело Леандра.





ГЕРО



     Внутренняя сторона  ветра та, которая  остается сухой, когда ветер дует
сквозь дождь.
     Один из дешевых пророков



1

     "Женщина в первой  половине своей жизни  рожает, а во второй убивает  и
хоронит  себя  или своих близких. Вопрос только в том, когда  начинается эта
вторая половина".
     С  этой мыслью студентка-химик Геронея Букур разбила  о собственный лоб
вареное яйцо  и съела его.  На этом все запасы кончились. У  нее  были очень
длинные  волосы, заплетенные  в косу, которой она пользовалась вместо рожка,
когда  надевала обувь. Жила  она на самом бойком в Белграде месте -- снимала
комнату над кафе "Золотой бочонок",  и ее холодильник был наполнен любовными
романами  и  косметикой. Она была  молода,  комкала в  кулаке,  как  носовой
платок,  бумажные  купюры, когда шла за покупками,  и мечтала о  том,  чтобы
где-нибудь на море лечь в послеполуденное  время на воду и  полчаса поспать.
Ей  хорошо запомнились отцовские руки,  по которым,  как  волны, подгоняемые
ветром, текли морщины, и она умела молчать в мажоре и в миноре. Все называли
ее именем Геро, она обожала перец, и ее поцелуй всегда был острым на вкус, а
под  белым  халатом  химика  скрывалась пара усатых грудей.  Она  была такой
быстрой, что могла отгрызть себе ухо, переваривала пищу уже во  рту и знала,
что каждые несколько веков некоторые женские имена превращаются в мужские, в
то время как остальные остаются тем же, чем были.
     Однако имелось нечто, что ей  никак не удавалось вписать в  свою чистую
картину  мира. Это были сны. Откуда  в такой простой жизни,  где все ей было
известно  как  собственные пять пальцев,  каждый вечер возникало нечто столь
необъяснимое, как сны? Нечто, что имело свое продолжение и после смерти.
     "Сны реинкарнируют,  -- думала Геро, -- причем чаще женские  в  мужском
теле и наоборот... Скольких людей встречаю я в последнее время в своих снах!
Как никогда! Я уже просто перенаселена!"
     Сделав такой вывод, Геро не долго думая купила амбарную книгу в твердом
переплете и начала записывать свои сны по всем правилам двойной бухгалтерии.
Она была  исполнена решимости вывести это  дело на чистую воду. Она отмечала
все, что появлялось в  этих  снах:  фарфор, груши  и постройки, единорогов и
коней, шпильки для  волос и корабли, диких ослов и ангелов, стаканы и дерево
перидекс,  опустившись на  которое  голубь  превращался  в ворону;  кухонные
стулья  и  оплодотворяющихся  через  уши ехидн,  автомобили  и рык  пантеры,
издающей сильный запах  и  обладающей непреодолимой  привлекательностью  для
всех остальных  диких зверей  из ее снов, -- все это она по мере поступления
заносила  в  специальные  разделы  и  каждому  явлению  присваивала   номер,
определяла цену и  отмечала дату  записи в  книгу. Особенно часто в  ее снах
появлялась  змея,  которая не имела  права переползать тень  дерева. В таких
случаях  она обычно заползала на дерево и вела себя так, будто она ветка, до
тех пор,  пока на  нее не садилась какая-нибудь птица. Тогда она задавала ей
вопрос. Если птица не давала правильного ответа, змея ее заглатывала, и Геро
не знала, следует ли такую ситуацию заносить в один раздел или в два. Другим
явлением, тоже часто отмечавшимся в книге Геро, был крошечный  мальчик. Отец
этого ребенка не ел ничего,  кроме  мяса, а мать -- ничего, кроме  чечевицы;
таким образом,  из-за отца он мог есть  только  мясо, а из-за  матери только
чечевицу, из чего следовало, что в снах Геро ему придется умереть от голода.
     "Очевидно,  что  мы  сами   в   себе  ежедневно  преодолеваем   большие
расстояния, это же могут делать в нас и другие, -- записывала Геро  на полях
своей инвентарной книги, -- и это путешествие мы совершаем  благодаря особым
внутренним движениям, быстрым и способным совладать с таким пространством, с
которым в жизни нам  не справиться никогда.  Это  внутреннее движение во сне
гораздо  совершеннее  внешнего, потому  что  неподвижность  совершенна,  она
является первопричиной всего и в  своем покое охватывает и движение. Однако,
-- думала она затем, -- сон может быть воспринят и как животное".
     Поскольку в  детстве  Геро  вместе  со своим  братом учила  иностранные
языки, с  особым вниманием она инвентаризировала языковые формы, которыми  в
ее снах пользовалась как она  сама, так и другие лица.  Это было нечто вроде
грамматики снов, лингвистики сновидений и лексикона слов, употреблявшихся во
время  сна.  Надо  сказать,  словарь Геро был очень похож  на так называемые
"собачьи словари", которые вошли в моду у молодых барышень в конце двадцатых
годов  двадцатого  века. Они заносили  туда  выражения, которые понимают  их
борзые,  пудели  и бультерьеры.  В словаре  Геро  сон тоже  трактовался  как
животное, говорящее со своим хозяином на разных языках, но способное выучить
некоторые слова из  языка яви Геро,  так же как и  Геро понемногу овладевала
грамматикой  речи  этого  странного животного  и даже пришла к выводу, что в
языке снов наличествуют  все имена существительные, в  то время  как глаголы
имеют далеко не все времена, которыми обладают в реальности.
     Однако этим утром ей было не до снов. Март  крал дни у февраля, трава в
креслах испускала аромат как живая,  а она красным  карандашом  исправляла и
проставляла оценки на почтовых открытках, написанных на французском языке ее
учениками,  находившимися  сейчас  на каникулах.  Геро зарабатывала себе  на
жизнь,  занимаясь с отстающими  школьниками,  но  сезон как  раз закончился,
поэтому  ее  десны пульсировали под каждым клыком, она голодала, как рыба, и
от ее левой ноги горела правая, пока она листала газету. Там было написано:
     "Ищем  преподавательницу  французского языка,  два раза  в неделю,  для
занятий с детьми. Добрачина улица, 6/111".
     Она  завязала  косы кренделями  вокруг ушей и  очутилась на  Добрачиной
улице, номер шесть, на третьем этаже, вход  со двора. В каждой квартире было
окно,  выходившее   на   солнечную  сторону,   и  еще   одно,  глядевшее  на
подветренную,   и  летом   моль   заводилась  здесь  даже  на  собаках.  Она
прислонилась  затылком к кнопке звонка, вынула из  сумочки виноградную мазь,
намазала, перевернув  коробочку,  нижнюю  губу,  нижней  губой -- верхнюю  и
нажала головой  на кнопку.  "Симонович", --  прочитала она на  прибитой  под
звонком табличке  и вошла. В дом ее впустил мальчик  лет десяти,  она  сразу
поняла,  что это  и есть ее будущий ученик, и, следуя за ним,  подумала:  "У
этого попа высоко начинается, от самой талии".
     Супруги Симонович усадили ее на трехногий стул и прежде всего сообщили,
сколько  они готовы платить ежемесячно за уроки. Тысяча динаров  за  каждого
ребенка  звучало  привлекательно, и она согласилась. Геро сидела, опоясанная
косой, пересчитывая языком зубы и наблюдая за тем, как Симонович каждый раз,
когда ему случалось  произнести звук  "р", мигал левым  глазом. Они  выждали
момент, когда  стемнело,  и  налили  в  три  узких стакана  какой-то крепкий
напиток.
     -- Доброго здоровья! -- пожелал хозяин и два раза мигнул левым  глазом,
будто пересчитывая  кости в языке. Не успела Геро подумать, что она напрасно
теряет время, как заметила на губах своей работодательницы странную просящую
улыбку. Она дрожала на ее лице, как маленькая перепуганная зверюшка.
     "Не иначе как дети настоящие тупицы, если с матерью такое творится!" --
заключила  Геро и в этот  момент задела рукой стакан. Несколько капель упало
ей на платье. Она посмотрела на это место, заметила пятно, расползавшееся по
ткани,  и  стала быстро прощаться.  При  этом у нее было впечатление, что ее
ногти растут с головокружительной быстротой.
     На  Васиной улице  Геро купила две  большие тетради и  в  тот  же вечер
подготовила их для занятий со своими будущими учениками. Руководствуясь тем,
как  ее  учили  в  детстве,  она  разделила  каждую  страницу на  две  части
вертикальной линией. В правый  столбец следовало вписывать настоящее время и
прошедшие времена  французских глаголов. Левый столбец  был предназначен для
будущего  времени,  сослагательного наклонения и партиципа, который означает
действие, происходящее одновременно с главным.
     На улице зимняя сырость  смешивалась с летней, и комнаты  во всех домах
источали  прошлогодние  запахи. Геро взяла  тетради и  отправилась на первый
урок на Добрачину  улицу. Когда она поднималась на  третий  этаж в  квартиру
Симоновичей, у нее болели "чертовы укусы" на ступнях.
     --  Скажи мне, какой  сегодня день,  только честно!  -- спросила  она у
своего  питомца,  глядя  на  него, как  змея  на  лягушку.  Он  потупился от
смущения, она увидела, как  он весь покрылся каким-то странным потом и снова
повернулся к ней задом.
     Мальчик подвел ее к столу, вокруг  которого стояло три зеленых стула; в
темноватой комнате днем горел светильник, а по ночам его  гасили, потому что
в такое время там никто не бывал. Некоторое время спустя они пили чай, и она
смотрела, как мальчик ногтями  крошит над чашкой кусок сахара, а потом сосет
пальцы,  потом  они  начали заносить  в  новую  тетрадь  первые  французские
глаголы. На  столе рядом с их  чашками стояла и третья, однако она  осталась
неиспользованной.
     -- Ты боишься смерти? -- неожиданно спросил мальчик у Геро.
     -- Я о смерти не знаю ничего, кроме того, что я умру в двенадцать часов
и пять минут.
     -- Как это "в двенадцать часов пять минут"?!
     --  Очень просто.  Все  Букуры  в моей семье  были  минерами. Мины  они
устанавливали с  таким расчетом, что те взрывались в  полдень, и об этом все
знали там, где  они  работали, --  на рудниках,  на  строительстве  железной
дороги  и  так далее,  поэтому люди  всегда  прятались, когда  начинало бить
полдень. Если мина не взрывалась, кто-то из Букуров в двенадцать  часов пять
минут должен  был  пойти  проверить,  что  не  сработало.  Так они  обычно и
умирали.
     -- А как же ты умрешь в двенадцать часов пять минут, если ты не минер?
     -- Очень просто. В двенадцать часов  химический  институт,  в котором я
учусь,  закрывается. Все  опасные  опыты,  которые  нам  делать запрещено, я
оставляю на после двенадцати и, когда все  уходят, зажигаю  первую  горелку.
Все  говорят, смотри, как бы и тебе не  подорваться в двенадцать  часов пять
минут... А теперь  будь любезен, вернись к  своему уроку, в противном случае
ты никогда не станешь самостоятельным человеком: до  старости будешь  чихать
по-отцовски, а зевать по-матерински...
     Говоря  все  это,  Геро смотрела  на третью,  неиспользованную чашку  и
вторую  тетрадь,  которая   лежала  на  столе  напротив  третьего  стула,  и
чувствовала разочарование из-за  того, что второй ребенок так и не появился,
потому  что и  в газете,  и в разговоре с  родителями о детях  говорилось во
множественном числе, чему соответствовало и денежное вознаграждение.
     "Что-то они мудрят", -- подумала  она, задала  на дом  следующий урок и
спустилась  на  улицу  под  дождь,  наступая  на  "чертовы  укусы",  которые
разболелись еще сильнее. Ее ступни горели огнем.
     Между тем не успели они сгореть, как случилось нечто неожиданное. Месяц
приблизился к концу, наступило время  собачьих  свадеб,  и  как-то утром она
обнаружила на столе в доме  на  Добрачиной  улице конверт с деньгами. Вместо
тысячи там лежало в два раза больше. То есть ей заплатили не за одного, а за
двух учеников.
     -- Что означает эта вторая тысяча динаров? -- спросила она мальчика.
     -- Это за Качуницу.
     -- За какую еще Качуницу?
     -- У нас есть Качуница.
     -- Сейчас как наподдам тебе! Кто такая Качуница?
     -- Моя сестра, -- ответил мальчик и рассмеялся так, что уши его убежали
на шею.
     -- Так что ж эта твоя Качуница не появляется на уроках?
     -- Я бы тоже хотел это узнать.
     -- Неужели ты не знаешь?
     -- Не знаю. Я Качуницу никогда  не видел. "От него толку не добьешься",
-- подумала Геро и добавила вслух:
     -- Так она существует или не существует, эта твоя Качуница?
     --  Откуда  я  знаю? Родители  говорят,  что  существует. Мама  страшно
сердится, если в  этом кто-то усомнится.  Знаю  только,  что  каждый день за
столом накрывают на четверых, хотя место Качуницы всегда остается пустым, на
завтрак для  Качуницы всегда  варят четвертое  яйцо  и про нашу  собаку Колю
говорят, будто это ее собака... Этой зимой меня переселили из нашей детской,
родители  сказали,  что нехорошо, когда  мальчик  и девочка в таком возрасте
спят в одной комнате...
     Мальчик  умолк, и  Геро  увидела, что он, не отводя взгляда, смотрит на
третий, пустой стул, стоящий за круглым столом.
     --  Странно, правда? -- добавил он, и Геро уже  заранее  знала, что его
левый глаз мигнет, как только язык задрожит от звука "р".
     "Они непредсказуемы,  как погода!"  --  решила она, взяла  все деньги и
направилась к выходу.
     Однако, когда она  пришла  на  следующее занятие, у застекленной  двери
вместо мальчика ее встречала мать. Чтобы уберечься от  сырости, она, проходя
через балкон, дышала  сквозь волосы  и, войдя  в комнату, зажурчала на таком
французском языке, до которого  Геро со своими четырьмя годами изучения  еще
не доросла. Усадив гостью  за круглый стол, она попросила ее во время уроков
уделить особое внимание тем вещам, с которыми дети испытывают затруднения. В
разговоре она  несколько  раз навостряла уши, будто прислушиваясь.  О  детях
говорила  во  множественном  числе, ее  улыбка  дрожала  еще сильнее, чем  в
прошлый раз, а  ногтями одной руки она буквально  впилась в край стола. Боль
подобно пробору явственно  просматривалась  на  ее голове. Она  говорила  об
уроках французского языка так, словно речь идет о жизни или смерти.
     "Просто уши увядают от жалости!" -- подумала Геро, слушая ее.
     -- Разумеется, в целом мы очень довольны теми успехами, которые сделали
дети, -- успокаивала ее женщина, -- однако выяснилось, что у них трудности с
настоящим  и прошедшим  временем.  Будущее же время,  хочу  подчеркнуть, они
знают хорошо. Так что можно им особенно и не заниматься...
     Геро сидела на своей длинной косе и никак не могла взять в толк, почему
женщина, прекрасный французский язык которой она сейчас слушала, не займется
своими детьми сама, а кормит их объедками  знаний. В этот  момент  в  сумрак
комнаты, где происходил  разговор, вошел  с  освещенной солнцем стороны дома
мальчик.  Мать   ретировалась,  а  Геро  сконцентрировалась   на   виновнике
разговора. Движением подбородка она приказала  ему сесть, ногой расплела под
столом  его  ноги  и  схватила  тетрадь  с  французскими  глаголами,  полная
решимости прогнать его по всему материалу в настоящем и прошедшем времени. В
этот  миг  она  снова  почувствовала,  как  стремительно  растут  ее  ногти.
Посмотрев  на них, Геро обнаружила, что они действительно  растут  и что она
забыла все формы  из правого  столбца тетради, которые собралась спрашивать.
Чтобы  их  вспомнить,  она  открыла  тетрадь  и,  сверяясь  с  ней,   начала
экзаменовать мальчика  по  настоящему и прошедшим  временам  вспомогательных
французских глаголов. Мальчик отвечал блестяще, и Геро была очень удивлена.
     -- Ты все  знаешь,  а в  школе сидишь как язык проглотил.  Что с  тобой
происходит? Твоя мать жалуется на тебя.
     -- Она жалуется не на меня, а на Качуницу.
     -- Опять ты за свое?
     -- Качуница,  говорит мама, прекрасно  знает  будущее  время и никак не
может  выучить настоящее и прошедшее. Я не могу понять, как  так может быть,
потому что это очень просто, гораздо  проще, чем будущее... Но мама говорит,
что вас затем и пригласили, чтобы помочь Качунице разобраться...
     Геро  внимательно посмотрела  на  мальчика, опоясалась косой и ушла. На
следующий раз она появилась с волосами, покрашенными по  моде в два цвета, и
задала мальчику перевести десять стихов из  урока о Геро и  Леандре, который
сейчас был у  них на очереди в учебнике французского языка. Мальчик медленно
читал французский  текст,  который на  самом деле  представлял собой перевод
одной старой греческой поэмы:
     -- Tant que Hero tint son regard baisse
     vers la terre,
     Leandre, de ses yeux d'amour,
     ne, se lassa pas
     De regarder le cou delicat de la jeune
     fille...
     На  этом  месте текст в учебнике прерывался картинкой,  поэтому мальчик
замолчал.
     -- А по чему это он плывет? -- спросил он.
     -- Что за глупый вопрос?! По чему же он может плыть, кроме волн моря?
     -- Он к тебе плывет? Ты же Геро!
     --  Да, я  Геро,  и я  грызу ногти  на руках и  ногах,  а тебе, молодой
господин, это запрещено.
     -- А почему Леандр поплыл к тебе?
     -- Потому что он полюбил Геро. Она ему светила, пока он плыл.
     -- А ты его не боишься? Что, если он доплывет?
     -- Если я отвечу, ты  все равно не поймешь, -- ответила Геро, у которой
была  пара крепких  грудей, пупок, глубокий,  как  ухо, и перстни на пальцах
ног.
     -- И что с ним было в конце? Он доплыл?
     -- Читай, увидишь... Не доплыл. Говорят,  что брат Геро зажег фонарь на
мачте лодки  и этим светом заманил Леандра  в открытое море, а потом погасил
фонарь. И вернулся