на берег, оставив Леандра тонуть в темноте, далеко-далеко
от Геро.
     -- Вот это мне нравится! Твой брат защитил тебя!
     --  Ты  говоришь одни  глупости.  Мой  брат находится в  Праге, он  там
изучает  музыку,  и  лучше  оставить  его  в  покое.  Читай  дальше  и  будь
внимателен, иначе завтра встанешь не с той ноги.
     Однако назавтра сама Геро встала не с той ноги. С левой. Она проснулась
с ощущением, что ее язык расщепился надвое,  как у змеи, но чувствительность
сохранилась  только в левой части. Пользоваться правой было невозможно.  Она
встала, обтерлась  одеколоном  "Дикая вода", смахнула  своей косой  пыль  со
стола  и  принялась  готовиться  к выпускному, дипломному экзамену.  Сначала
учеба шла  у нее хорошо, но потом застопорилась. Тогда Геро решила проверить
тетради  своих  учеников.  И  тут  она  обнаружила, что  и  сама  больше  не
ориентируется в  настоящем и прошедшем времени.  Точнее говоря, все формы на
правой стороне  страницы представлялись ей настоящей головоломкой.  Левая же
сторона,  напротив,  стала  гораздо понятнее, можно  даже  сказать, что  она
никогда так хорошо не владела  будущим временем не только во французском, но
и в  родном языке.  Ее внимание  особенно  привлекало так  называемое второе
будущее  время. Она  почувствовала, что  некоторые  люди начинают подгрызать
время с  того конца, где оно ближе всего  к настоящему, и отсюда пробираются
дальше, другие же, подобно древесному жучку, принимаются сразу за середину и
оставляют после себя дырки. От  всех  этих  мыслей ей начало казаться, что у
нее на голове два вида волос, и она решила передохнуть...
     На  полке она нашла платье  с  пятном от  первого  посещения Добрачиной
улицы и отнесла его в чистку.
     "Застань  врасплох человека и увидишь животное! -- думала она  по пути.
-- Поэтому, если кто-то застанет врасплох тебя, проследи за тем, что  в тебе
раньше  и быстрее всего отзовется на опасность и неожиданность: голос, рука,
мысль, взгляд, волосы, слюна, ставшая другой  на вкус,  или пот,  изменивший
запах...  И  постарайся усмирить  это, если  еще не  поздно.  Это  авангард,
передовой отряд, первый знак того, что тебе что-то грозит..."
     Дело   в  том,  что  тогда,  когда  был  пролит  напиток  за  столом  у
Симоновичей,  в Геро не  среагировало ничто или  почти  ничто,  только  рука
случайно задела стакан и  на ней начали необычно быстро расти ногти. Это был
единственный тревожный сигнал, который она  поняла  сейчас, полгода  спустя.
Теперь,  когда,  судя  по  всему,  было  уже поздно и  Геро  была застигнута
врасплох,  стоя  не  на той ноге,  она с  ужасом  смотрела на свою  обросшую
ногтями руку, к которой она вовремя не прислушалась.
     --  Витаешь  в облаках?  --  злорадно  бросила  ей  одна  из коллег  по
факультету и  спросила,  который час.  Геро  хотела,  не  отвечая на вопрос,
продолжить  путь вдоль двух потоков ветра, которые струились  с Калемегдана,
как вдруг у нее вырвался ответ, причем в будущем времени:
     -- Скоро будет двенадцать часов пять минут.
     --  Смотри,  как бы с  тобой чего  не случилось в двенадцать часов пять
минут:  уж больно ты сегодня рассеянная, -- ответила ей коллега и удалилась,
оставив Геро  в полнейшем  изумлении. Несомненно,  болезнь  ее  французского
языка, выражавшаяся в параличе настоящего времени,  перекинулась и на родной
язык.
     "Что же  должно  теперь  произойти с моим настоящим временем, раз я его
покидаю? -- в ужасе  спрашивала себя Геро. -- Может быть, оно отойдет теперь
кому-то  другому?  Неужели  кто-то  другой  получит  вместе   с  ним  и  мои
воспоминания, унаследует мое прошлое?"
     И  действительно,  Геро  начала  изъясняться  теперь на каком-то другом
языке, отличавшемся от  языка ее современников, хотя он и был тем  же самым.
Она чувствовала  себя так, будто  находится  на  корабле, стоящем на месте в
открытом  море из-за  того,  что  "трезуб"  -- птица  из ее снов  --  своими
огромными  крыльями мешает ветру  достигнуть парусов,  приводящих  корабль в
движение. Вместо  пуговиц она начала пришивать  на одежду маленькие часы, но
это  не  помогало.  Дипломный  экзамен  она  не  сдала,  потому  что описала
значившийся в билете опыт таким образом, что  невозможно было понять,  какие
действия совершаются раньше, а  какие  позже. Ногти, которые росли у нее как
бешеные,  с  ненормальной быстротой,  она стригла  повсюду,  даже находясь в
гостях,  хотя  хозяева  протестовали, ссылаясь на  то,  что  это принесет им
несчастье.
     На Добрачину улицу она больше не ходила, потому что мальчик знал правую
сторону тетради гораздо лучше ее, себя же она поймала на том, что спрашивает
его все чаще  и чаще  по одной только близкой  и  хорошо известной  ей левой
стороне с будущим  временем. Но  главная причина,  по которой она прекратила
посещать дом  на Добрачиной, была другая, причем гораздо  более важная.  Она
боялась,  что  в  один  прекрасный день увидит за круглым  столом в  мрачной
комнате не мальчика,  а  Качуницу, которая, улыбаясь  половиной рта,  играет
перстнем на руке, камень которого время от времени бросает отблеск  прямо  в
глаза Геро. Она боялась, что это ее не удивит и  что она, будто ничего и  не
случилось, начнет давать ей урок. Боялась она  и того, что не сможет научить
Качуницу настоящему времени, потому что и сама его не различает. И не только
это пугало ее.  Они  обе -- и Геро знала это и боялась  этого -- с легкостью
найдут общий язык в своем будущем времени, в уже предопределенных, но еще не
начатых  делах, занимаясь  приготовлением вина из еврейской черешни, которое
никто не пьет, потому что им окрашивают другие вина.  И третий стул, тот, на
котором  сейчас сидит мальчик, стул  настоящего  времени, навсегда останется
для каждой из них пустым.
     Размышляя обо всем этом, она случайно бросила взгляд на книжную полку и
увидела  там  инвентарную книгу снов. Смахнула  с нее своей  косой  паутину,
раскрыла и замерла как  громом пораженная.  Все  стало  ясно. Изучая списки,
Геро  обнаружила, что и в  снах нет настоящего времени, там появляется нечто
вроде  причастия,  соответствующего  настоящей реальности  сновидца, в  виде
действия,  происходящего  одновременно  с  временем  сна.  Лингвистика  снов
недвусмысленно   свидетельствовала   о   том,   что   существует   причастие
протекающего во сне времени и что путь  в реальность проходит через будущее,
причем именно в виде сна.  Ведь  в  снах  нет  прошедшего  времени.  Все там
напоминает нечто еще непережитое, какое-то странное завтра, которое началось
заранее.  Напоминает  какой-то  аванс,  взятый  у  будущей  жизни,  какое-то
будущее, которое осуществляется благодаря тому, что  спящий (изолированный в
будущем времени) из" бежал неминуемого "сейчас".
     Таким  образом, все  вдруг стало  простым  и ясным. В  языке Геро  были
отличительные черты и  недостатки  грамматики  снов,  которую  она тщательно
исследовала в своей  инвентарной  книге.  Не было настоящего  времени. Таким
образом,  Геро поняла происхождение своей языковой болезни,  причина которой
состояла  в  том, что она все время спит и никак не может из сна пробиться в
явь.  Геро  всеми возможными способами  пыталась очнуться, однако  все  было
безуспешно,  и  она,  охваченная паникой,  решила,  что  остается  лишь одна
возможность  освободиться.  В  двенадцать  часов  пять   минут,  как  только
химический институт опустеет, она поднимет его на воздух и тогда  проснется,
чтобы умереть, если бодрствует, или чтобы жить, если спит.
     -- Я должна  это сделать, -- шептала себе под нос  Геро, поспешно шагая
по улице Чика-Любы. Тут она заметила, что  еще  рано и до  двенадцати  часов
пяти  минут есть  целых  полчаса. В этот момент она  как  раз проходила мимо
химчистки, куда в свое время сдала платье.
     "Зайду  и  заплачу, все  равно время  есть", -- подумала  она и  так  и
сделала.
     -- Вот, готово, -- сказал ей человек из чистки. -- Хочу только обратить
ваше внимание, что  дело было не  в пятне.  То, что вы считали  пятном,  вот
здесь, с правой стороны, просто было единственное чистое место на платье...
     "Может быть, этот  тип и прав, -- решила Геро, выходя на улицу. -- Черт
с ней, с этой  правой стороной тетради!  Все равно она всегда будет грязнее,
чем левая!" После этого умозаключения Геро  изменила  свои планы, и,  вместо
того чтобы  пойти в институт  и ровно в двенадцать часов пять минут взорвать
его,  она направилась  прямо на  Добрачину улицу к  Симоновичам давать  урок
французского языка.
     Госпожа  Симонович победоносно, с чувством удовлетворенного самолюбия и
торжественно,  как  к  церкви,  подвела  ее к  улыбке  господина Симоновича;
возвращение Геро оба  восприняли как свою победу, мальчик в присутствии всей
семьи  был  усажен  за  круглый стол  в  мрачной гостиной,  а  третий  стул,
предназначенный  для Качуницы, как всегда,  остался пустым.  И  тут, к ужасу
всех  присутствующих, Геро  придвинула  к столу четвертый стул, а в голове у
нее пронеслось: "Придется вам переварить мою шутку!"
     --  Для  кого это? -- потрясение спросила  мать мальчика,  и ее  улыбка
задрожала, как перепуганная зверюшка.
     -- Это для  Леандра,  --  спокойно  ответила  Геро, -- он приплыл  и  с
сегодняшнего  дня  тоже  будет  присутствовать  на  уроках  вместе  со мной,
Качуницей и вашим мальчиком. Теперь я и Леандру каждое утро  варю на завтрак
яйцо.
     И в этот момент Геро  почувствовала, что окружавшее  ее колдовство, или
сон,  или фантазия,  кто  знает,  что это было,  вдруг лопнуло  как  мыльный
пузырь.
     -- Ты что так уставился на  меня? -- сказала она, обращаясь к мальчику,
рассмеялась и в тот же день отправилась в Прагу к брату.



2

     Решение Геро уехать в Прагу и там продолжить образование было совсем не
таким внезапным, как это нам кажется. Она уже  давно чувствовала потребность
изменить образ жизни. Хотя Геро была красавицей с чудной лебединой шеей и из
одного ее глаза  смотрел день, а из другого ночь, она была одинока. Ей давно
уже хотелось из холостяцкой  жизни, которую она вела в Белграде, со всеми ее
снами,  скитаниями  и  странностями,  с четвертым  яйцом  и третьим  стулом,
переселиться в  упорядоченное семейное существование,  возможность  которого
манила  ее  из  Праги, где  обитал ее  брат, студент  Пражской консерватории
Манассия Букур, единственный на свете близкий ей человек. Геро не виделась с
ним уже три года, и ей трудно было переносить это, кстати, еще и потому, что
последний Букур из  их рода давно  закончил свой жизненный путь  в  какой-то
каменоломне ровно в двенадцать  часов пять  минут. Утомленная  одиночеством,
Геро поддерживала  связь  с  братом в  письмах,  но  эта переписка  была, по
меньшей мере странной.
     Кстати,  надо сказать,  что у  Геро были  писательские  амбиции, однако
никого из издателей ее рукописи  не вдохновляли; тогда она  решила  заняться
переводами, и здесь ей  повезло больше. Правда,  в каждую книгу, которую она
переводила, то есть  в романы Анатоля  Франса, Пьера  Лота или  Музиля, Геро
вставляла какую-нибудь из сочиненных  ею и отвергнутых издательствами новелл
или  их  фрагменты, так что в конце  концов у нее оказался опубликованным  в
переводных романах других писателей целый собственный сборник.
     Как только из печати выходил очередной переведенный Геро роман, будь то
отдельная книга или же печатающееся с продолжением литературное приложение к
газете или  журналу, она помечала  губной помадой вставленный в  чужой текст
кусок и посылала  брату в Прагу. Интересно, что эти фрагменты всегда имели и
некий тайный смысл, понятный  только  им двоим. Геро  не любила поэзию.  Она
говорила,  что  стихи для писателей  --  приговор, а проза  --  помилование.
Примером  переписки сестры с  братом может служить  новелла,  которую  Геро,
подобно кукушке,  подкладывающей  яйцо  в  чужое  гнездо,  подложила в  свой
перевод то ли одного из романов Анатоля Франса, то ли какой-то другой книги:



Рассказ о капитане фон Витковиче

     В  то  раннее  осеннее  утро  1909   года   капитан   инженерных  войск
австро-венгерской армии его благородие господин Петар фон Виткович проснулся
по сигналу военной трубы не в своей постели, а в чьей-то чужой душе.
     Душа  эта  была  на первый  взгляд просторной, плохо проветренной  и  с
довольно низкими  потолками,  одним  словом, душа  как  душа, но  при  этом,
несомненно,  чужая.  Освещение  в  ней было  немного  лучше, чем в  прежней,
собственной душе капитана  фон Витковича,  однако, несмотря на  это, капитан
вовсе  не  был уверен, не наткнется ли он  неожиданно на выступ или стенку в
этой чужой душе. Хотя господин капитан считал, что в жизни  самое важное это
вовремя  вступить в свой пятый  десяток  лет,  он почувствовал себя неуютно.
Естественно, он  сразу  заметил перемену, чего нельзя  было  сказать  о двух
сопровождающих его людях в военной форме с винтовками, которые ровным счетом
ничего  не замечали. Точно так же  перемены не заметили ни военный прокурор,
господин подполковник Кох, ни следователь, майор  фон  Палански,  который во
время  допросов  капитана  фон Витковича  по-прежнему  продолжал  испытывать
приступы удушья всякий  раз,  когда  подследственный называл явления, лица и
вещи, связанные с процессом, их истинными именами.
     Вопреки такому отсутствию бдительности следственных и судебных органов,
а может быть именно благодаря этому, дело капитана фон Витковича становилось
все  более  запутанным. Кроме  того,  что он был приговорен  (за  контакты с
военными  кругами иностранного государства,  а  именно Королевства Сербии) к
пожизненному  заключению и уже  очень скоро должен был прибыть  на поезде из
Вены в Петроварадин, к месту, где ему  предстояло отбывать наказание, теперь
у него возникли дополнительные  неудобства, связанные с чужой  душой. Причем
неудобств  было по крайней мере два. Во-первых, он  с полным  правом задавал
себе вопрос, где же находится его собственная душа и что  происходит с ней в
то  время, пока он, закованный в длинные тонкие цепи,  в  сопровождении двух
конвойных  направляется сквозь чужую душу (которая теперь была передана ему)
в сторону Петроварадина. В этой чужой душе он чувствовал себя  (и сейчас уже
в  этом не было никаких  сомнений) все хуже и хуже.  Он  не  знал, как в ней
ориентироваться,  и   понятия  не  имел,  существуют   ли  военные  компасы,
предназначенные для ориентации во время перемещения по чужой душе.
     Содрогнувшись от  этих  мыслей,  господин  капитан фон  Виткович  вдруг
увидел на стекле вагонного окна в отражении  собственного лица усталые глаза
своего  отца,  и  в  тот же миг  у  него возник  вопрос: а что  происходит с
владельцем этой души, которая теперь оказалась в  сфере его компетенции? Чем
он занимается, кто он, где  живет и когда  был изгнан из  собственной  души,
которую потом передали  другому?  Самым же неприятным  было то, что господин
капитан и  предположить не мог, как эта чужая  душа, на  дне которой он ехал
сейчас в поезде вместе со своими тюремными  вшами,  будет реагировать на его
привычки и непростые обстоятельства его нынешнего, нового положения.
     Было неизвестно, например, как  она отнесется к его хронической  зубной
боли или к тому факту, что он теперь вынужден время от  времени  поджаривать
на углях и есть тюремных мышей?
     В  этот момент мысли  господина капитана прервал чей-то  высокий голос,
который  печально, как сквозь  чисто  вымытые волосы, запел в поезде за  его
спиной. И как бы отвечая  на этот звук,  зубная боль  господина капитана фон
Вит-ковича усилилась, а чужая душа, переданная теперь ему, затрепетала всеми
своими струнами. Так господин капитан узнал,  что она музыкальна, чего никак
нельзя было сказать о его собственной душе... И тогда его благородие капитан
фон Виткович решил попробовать разобраться, что собой представляет эта новая
душа. Найти  те неизвестные ему области, которые она, несомненно, охватывала
и которые для него, естественно, были совершенно чужими. И вот, сидя в цепях
на вагонной лавке, он начал осмотр.
     Передвигаясь  по  чужой  душе  (в  сущности,  вслепую  --  единственным
возможным  в  данной  ситуации  способом),  господин  капитан  фон  Виткович
наткнулся на окно. Обыкновеннейшее окно (ну и ну, у души, оказывается, могут
быть окна, подумал он и  посмотрел в него).  По  ту  сторону ничего не было.
Абсолютно ничего.  Однако самое  окно,  находившееся  в  чужой  душе,  имело
совершенно новое  значение, такое, какого никогда за всю жизнь  капитана фон
Витковича не имело ни одно  другое  окно. Это  была не просто оконная рама с
деревянным переплетом в  форме креста с запором (то есть ручкой) посередине.
Окно представляло собой  толкование времени и жизни господина фон Витковича,
да и вообще любого из живущих на свете людей. Современник Гаусса, знаменитый
физик  XVIII столетия  Атанасие Стойкович еще в позапрошлом веке  знал,  что
существует  не одна  вечность,  а  две,  и это  же  было прекрасно  известно
капитану  фон Витковичу, потому  что  физика входила  в  программу  военного
училища. Сейчас эти две  вечности были представлены центральной вертикальной
планкой оконной рамы, а время -- горизонтальной. Место пересечения вечностей
и времени  было  отмечено  ручкой, то есть оконным запором. Здесь находилась
тайна  или же ключ жизни. Именно здесь, думал  господин фон Виткович, потому
что в этой части вселенной время научилось останавливаться. Может быть,  как
раз здесь  мы  имеем дело с  каким-то  прирученным временем. Жизнь  возможна
только  в  таком  времени,  которое на мгновение  остановилось, и невозможна
тогда, когда оно течет неприрученным.
     Если мы  поймем, что  вечность  снисходит как  Божье благословение, как
один из видов света, который не стареет (так считали византийские монахи), а
время  проистекает  от  сатаны, находящегося слева  от  храма, то нам станет
ясно, что  в определенном месте  должно быть  "золотое  сечение" вечности  и
времени. В том месте креста, где пересекаются время и вечность, время на миг
останавливается  для  того,  чтобы  вечность благословила  его, и  этот  миг
представляет  собой настоящее.  За пределами настоящего, и  в  прошлом  и  в
будущем времени, жизни нет, ее никогда не было и никогда не будет.
     Итак,  мы  находимся здесь, потому  что в этой  части  вселенной  время
останавливается и  тем  самым делает  возможной нашу  жизнь. Вероятно, можно
представить себе и время, которое  лишено возможности пересечься с вечностью
и,   следовательно,  возможности  остановиться.  Оно  тем   самым  лишено  и
настоящего,  а потому бесплодно.  В  такой  части вселенной мы находиться не
можем, так  как наше основное  отличительное свойство  -- это  жизнь. Что же
касается смертей, то они могут скользить по оси времени и вверх и вниз.
     Таким образом, можно прийти к  выводу,  что на вопрос: "Откуда  берется
время?"  --  ответ будет: время приходит  из смерти. Ибо  до  тех пор,  пока
существует смерть,  будет  существовать  и  время.  Когда  смерть  исчезнет,
исчезнет и время. Так  что смерть подобно пауку, прядущему нить, прядет наше
время.  Потому  что,  если жизнь  находится  там,  где  время  не  движется,
остановившись  в момент настоящего, то  смерть пребывает  в  области,  через
которую время течет. Значит, время  течет сквозь смерть и  останавливается в
жизни. В той самой точке, где  пересекаются  вечность и  время на крестовине
оконного переплета души...


     В этот момент господин фон Виткович  почувствовал, что кожа его натерта
цепью, и  прекратил  дальнейшие  изыскания. Он был  не из  тех, кого подолгу
одолевают подобные  мысли и поиски. По прошествии трех дней пути они прибыли
в  Петроварадин с измятыми бородами  и  окоченевшими ногами.  Этот город  на
берегу  огромной  реки  был  последним,  что  видел в  своей жизни  господин
капитан. От одного из конвоиров  он услышал тогда  слова, к