- Врет он, - сердито бормочет майор, - никакой он не музыкант.
     - А каких еще русских композиторов вы можете назвать?
     Рейнгард Райф морщит лоб. Он силится вспомнить.
     - Чайковский, - говорит он, -  и  еще  этот...  тоже  очень  гениальный
композитор...
     Он шевелит пальцами, но вспомнить не может.
     - Хорошо. Оставим французскую и русскую музыку. Как-никак,  это  музыка
ваших врагов (умоляющий жест со стороны музыканта). Но  вот  ваш  союзник  -
Италия. Любите вы итальянскую музыку?
     - О! Итальянская музыка! Я очень люблю итальянскую музыку!
     -  Ну  и  прекрасно!  Я  тоже  люблю.  Расскажите  мне  об  итальянских
композиторах и назовите их сочинения.
     - Верди, - сразу же выпаливает он. - У него есть опера "Аида".
     - Это правильно. А еще что написал Верди?
     - "Аиду", - повторяет преподаватель теории музыки, - и потом...
     Он шевелит пальцами. Я уже знаю, что это означает.
     - Верди  написал  несколько  десятков  опер,  и  половина  их  всемирно
известны. Их может перечислить любой первоклассник из музыкального  училища.
Ну, ладно, оставим пока Верди. Ведь не только Верди есть в Италии.  Назовите
еще итальянских композиторов.
     - Россини. У него  есть  одна  опера...  очень  хорошая...  Ну,  просто
выскочило из головы!
     -  В  конце  концов  это  неважно,  как  она  называется.  Предположим,
"Севильский цирюльник". Расскажите сюжет этой оперы.
     Музыкант из Касселя молчит. Он красен. На лбу у него пот.
     - Вы знаете, - говорит он, - на фронте так быстро все забывают.
     - Как! И самая музыка забывается?
     - Музыка никогда не забывается. Музыку Россини я отлично помню.
     - Хорошо. Спойте мне любую мелодию из любого сочинения Россини.
     Гнетущая пауза. Наконец музыкант из Касселя откашливается и говорит:
     - Я, знаете, простудился на фронте. У вас тут  в  России  такой  мороз,
что... гм...
     Он показывает на горло: дескать, требуйте у него чего угодно,  но  петь
он не может.
     Я беру листок бумаги, вычерчиваю пять линеек, бодро  ставлю  скрипичный
ключ и протягиваю листок гитлеровскому музыканту.
     - Пожалуйста, напишите здесь любую мелодию Россини.
     Солдат багрово краснеет.
     - Я не знаю, - говорит он наконец.
     - Вы, кажется, любите "Аиду". Запишите здесь любую мелодию из "Аиды".
     - Я не знаю, - бормочет он.
     - Хорошо. Запишите здесь любую мелодию любого иностранного композитора.
     Подавленное молчание.
     - Я же вам говорил, что он не музыкант! - восклицает майор.
     Но вот представьте, товарищи, что он все-таки оказался  музыкантом.  Он
ни в чем не соврал. Он говорил чистейшую правду.
     Весь разговор с этим молодым человеком записан мною со стенографической
точностью. Дальнейшее показало, что молодой человек отлично  знает  немецкую
музыку, что он действительно окончил  гитлеровскую  консерваторию,  а  потом
стал в ней преподавателем.
     Факт этот страшен. С юношеских лет музыкально одаренный человек попал в
некий музыкальный концлагерь, где существует лишь одна немецкая  музыка.  От
всего остального, от всего, что было создано человеком в области музыки,  от
всей красоты мира человек был отделен колючей проволокой. И  Гитлер  получил
то, что хотел. Он воспитал невежду, который убежден, что в  мире  есть  одна
лишь Германия, что ни одна другая страна в мире не имеет и  не  может  иметь
своего искусства, что все страны могут быть лишь рабами Германии. Сейчас,  в
плену, он, конечно, поджал хвост. Видите ли, он любит музыку, а до  политики
ему нет дела. Ему нет дела до того, что шайка злых маньяков превратила  даже
такое мирное дело,  как  музыкальное  образование,  в  орудие  национального
угнетения, а следовательно, разбоя и грабежа.
     В течение долгих лет в центре Европы хладнокровно  готовились  миллионы
убийц. Их нужно было воспитать так, чтобы им ничего и никого не было  жалко;
им нужно было доказать, что только немцы -  это  люди,  способные  создавать
культурные ценности. Весь остальной мир - это двуногие существа, ни  на  что
не способные. Ведь этот молодой невежда совершенно искренне убежден  в  том,
что во Франции нет  музыки,  подобно  тому,  как  миллионы  других  немецких
молодых невежд совершеннейшим образом  убеждены,  что  и  во  Франции,  и  в
России, и в Англии, и в Америке, и даже в Италии нет ни живописи, ни  науки,
ни театра, ни кино, ни литературы.
     Мы долгое время не могли понять этого.  Собственно,  мы  знали,  но  не
могли поверить в это, а потому не понимали. В своем воображении мы создавали
немецкого молодого человека, которого не худо бы перевоспитать. Но у нас  не
хватило воображения, чтобы понять,  что  давно  уже  Гитлер  превратил  свою
молодежь в человекоподобных обезьян,  которых  научили  только  лишь  носить
штаны, бриться, говорить "хальт" и "цу-рюк" и стрелять из автомата.
     И ненавидеть все человечество.

                                                            15 марта 1942 г.


        ^TВ МАРТЕ^U

     Мы выехали в необычный час - в четыре утра. Это  потому,  что  от  луны
было очень светло и можно было ехать, не зажигая фар.
     В конце ноября фронт на некоторых участках был так  близко  от  Москвы,
что мы, военные корреспонденты, выезжая из редакции в восемь, оказывались  в
девять  уже  на  том  месте,  где  дорога  неожиданно  становилась   зловеще
пустынной,  а  выскочивший  откуда-нибудь  из-за  сугроба   красноармеец   в
маскировочном халате махал винтовкой и с грозным весельем кричал на шофера:
     - Ну, куда? Куда тебя занесло, ворона? К немцам захотелось?
     Мы давали красноармейцу свеженький - только из машины - номер газеты  и
с некоторой торопливостью поворачивали к ближайшему командному пункту.
     Теперь до фронта нужно было добираться в автомобиле часов десять. И вот
мы выехали в необычный час.
     Мы проехали Подольск, отъехали от него километров на двадцать, и только
тогда еле-еле стало намечаться утро. Обычно ночь уходит, а утро приходит. Но
ночь не уходила. Она прочно держалась в  небе.  Свет  раннего  утра  не  мог
победить сильного света луны.  И  только  когда  мелькнул  знакомый  поворот
дороги, изрытое снарядами поле,  утонувшие  в  снегу  длинные  ряды  колючей
проволоки,  исковерканный  артиллерией  лесок,  знакомый   остов   немецкого
грузовика (его все больше заносит  снегом),  и  началась  страшная  кровавая
дорога войны, дорога фашистских преступлений и русского мужества,  -  взошло
солнце.
     Солнце светило по-весеннему. Но зима не  сдавалась,  удивительная  зима
1941-1942 года.
     Запомните эту  зиму!  С  началом  зимы  началось  наше  наступление  на
Западном фронте. За три с половиной месяца не было ни одной оттепели.  И  не
было ни одного дня, когда бы Красная Армия выпустила из рук инициативу.
     Запомните все эти дни, один за другим, не пропустив  ни  одного!  И  те
дни, когда дул сильный северный  ветер,  и  дороги  были  покрыты  льдом,  и
буксовали колеса автомобилей, и люди на этом сумасшедшем ветру  подталкивали
орудия на пригорки. И те дни, когда сверкало  солнце,  и  была  удивительная
тишина, и выпавший за ночь снег покрывал следы вчерашнего боя,  и  термометр
показывал сорок ниже нуля. И те дни, когда была снежная буря, и  по  широкой
автостраде ходили белые кисейные волны, и люди в белых халатах, с  автоматом
на шее, отворачивая лицо от ветра, шли по пояс в  снегу  в  обход  немецкого
укрепленного пункта.
     Запомните и те серые дни, не дни, а сплошные сумерки, когда  надо  было
торопиться и как можно стремительнее идти в атаку, потому  что  боевой  день
был очень короток. Люди тогда останавливались на пять минут.  Молодец  повар
догонял их со своей кухней, и они ели на морозе из котелков  под  минометным
огнем, и суп сначала был горячий, обжигающий горло, а потом совсем ледяной.
     Обо всем этом мы  помнили,  когда  проезжали  по  дороге,  знакомой  до
мельчайших подробностей, как будто это была дорога нашей жизни. Вот здесь, в
лесочке, два месяца назад был командный  пункт  соединения.  Здесь,  в  этой
деревне, немцы были окружены к уничтожены. А эта деревня  оказалась  трудным
орешком, немцы упорно держались, и выбивать их пришлось отсюда дней пять.  А
на  этой  вот  опушке  разыгралась  битва,  пожалуй,  не  меньшая  по  своим
масштабам, чем какой-нибудь прославленный наполеоновский Ваграм.
     Сегодня  на  фронте  обыкновенный  день.  О  таких  в   сводке   пишут:
"Существенных изменений не произошло".
     Теперь, в марте, снова видишь то, что видел в  течение  всей  зимы.  Но
видишь еще более ясно и отчетливо, чем в ноябре или декабре. Мы  разобрались
в громаде войны, мы подчинили ее себе. Мы поняли ее. И это понимание  прежде
всего выражается в понимании войны народом и армией.
     В одной деревне, возле Юхнова, я видел председателя  колхоза,  который,
так сказать, наголову разбил немцев в несколько необычном, но  очень  важном
сражении. Когда немцы приближались к его  селу  (это  было  в  октябре),  он
организовал в лесу некий "филиал" колхоза. Туда были перевезены  все  запасы
зерна, сена и продовольствия.  Были  вырыты  громадные  землянки,  куда  был
размещен рогатый скот. Спрятали даже свиней и птицу.
     Сам председатель жил в лесной сторожке, куда временно  было  переведено
правление колхоза. Немцы не получили в селе ни  крошки  еды,  ни  соломинки.
Немцы не смогли свернуть голову ни одной курице, не смогли выстрелить в  ухо
ни одной свинье. Председатель дождался, когда немцев выгонят, и  теперь  все
перевезено обратно, и колхоз живет совершенно нормальной жизнью,  как  будто
никаких немцев и не было. Только в оставшихся немногих хатах тесно жить.
     Что произошло? Немцы, воюя  с  нашим  народом,  пользовались  правилом,
которым обычно пользуются - они вошли в  село,  расстреляли  для  устрашения
несколько человек и вывесили на видном месте свои  омерзительные  приказы  -
сдать то-то и то-то, тогда-то и тогда-то, туда-то и туда-то.
     Они всегда так действовали, и это приносило им победу над маленькими  и
слабыми народами Европы. Это  был  параграф  такой-то  в  подлом  фашистском
кодексе войны, который  они  так  хорошо  изучили.  Но  они  проиграли  бой.
Председатель колхоза, принявший неравный бой, действовал, не  имея  никакого
опыта войны. Он просто делал то, что ему подсказывал  здравый  смысл.  Среди
пожарищ и крови, грохота орудий и  воздушных  налетов,  среди  разрушений  и
ужасов войны он сделал единственно правильный ход.  Он  спас  для  людей,  а
следовательно, для государства, колхозное богатство. Он разобрался в громаде
войны. И он выиграл бой.
     Там же, возле Юхнова,  я  видел  молоденькою  актрису,  исполнительницу
русских песен. Ее вступление на сцену совпало с началом войны. Она сразу  же
вошла в одну из актерских бригад, обслуживающих фронт, и все время ездит  по
передовым позициям и поет бойцам свои песни под аккомпанемент  гармоники.  А
так как она еще и хорошая певица, и привлекательная женщина, то можете  себе
представить успех, которым она пользуется у бойцов. И вот пела эта певица  с
грузовика в русском костюме, надетом поверх пальто, и изо рта у нее шел пар.
Вокруг стояли бойцы. А в небе довольно часто появлялись  немецкие  самолеты,
что немного отвлекало зрителей. Певица пела знаменитую песенку  "И  кто  его
знает, чего он моргает". Когда она подошла  к  припеву,  недалеко  показался
очередной "мессершмитт". И певица сделала то, что, как она  потом  говорила,
даже и не ожидала  от  себя.  Она  посмотрела  на  небо,  пожала  плечиками,
подмигнула и спела:

     И кто его знает, чего он летает

     Хохот, раздавшийся после  этого,  немцы  на  своих  передовых  позициях
приняли, вероятно, за начало артиллерийской подготовки.
     Спросите любого немца, и он скажет, что певица должна петь в концертном
зале, а солдат - сражаться на фронте. Так бывало  всегда.  Между  тем,  если
разобраться, это действительно странная картина - стреляют орудия,  по  небу
носятся самолеты, певица стоит на грузовике, где-то недалеко горит деревня и
тянется по чистому небу горький дым.
     Но  сколько  величия  в  этой  картине,  сколько  в  ней   мужественной
твердости! Какое здесь новое понимание войны!
     Старик  художник,  сидящий  в  блиндаже  и  со   страстным   увлечением
зарисовывающий портрет героя-разведчика, вместо того чтобы  сидеть  в  своей
мастерской перед громадным мольбертом и писать  натюрморт  (кувшин  и  хвост
селедки); десятилетний мальчик, провожающий  разведчиков  в  тыл  к  немцам,
вместо того чтобы учить уроки; молоденькая девушка, стреляющая  в  немецкого
генерала, вместо того чтобы записывать  в  плюшевый  альбом  стихи  и  ждать
женихов; заведующий райпотребсоюзом, организующий партизанский отряд, вместо
того чтобы принимать в своем кабинете посетителей, - все это (и еще тысячи и
тысячи примеров) и есть то необычное, противное привычным  представлениям  и
непонятное для немцев, что внес Советский Союз в свою  Отечественную  войну.
Он подчинил себе громаду войны и в то же время подчинил войне всего себя.

                                                              Западный фронт
                                                                        1942


        ^TКАТЯ^U

     Катя Новикова - маленькая толстенькая девочка с круглым румяным  лицом,
светлыми, по-мужски подстриженными волосами и черными блестящими глазами.  Я
думаю, что когда она начала свою фронтовую жизнь, военная форма  топорщилась
на ней и девочка выглядела неуклюжей  и  комичной.  Сейчас  это  подтянутый,
бравый солдатик в  больших,  не  пропускающих  воды  сапогах  и  в  защитной
гимнастерке, которая заправлена в широкий кожаный  пояс  опытной  рукой.  На
боку у толстенькой девочки потертая кобура, из которой выглядывает  видавший
виды пистолет. На красных петлицах  у  толстенькой  девочки  четыре  красных
треугольника, что означает звание старшины. В иностранных армиях это  звание
соответствует чину фельдфебеля.
     Я слышал ее историю еще задолго до того, как с ней увиделся. Слышал  ее
от очевидцев. И сейчас мне интересно было, как она сама  расскажет  о  себе.
Мои предположения оправдались. Катя Новикова была истинная  героиня  и,  как
все истинные герои, с которыми  мне  приходилось  разговаривать,  отличалась
большой скромностью.  Я  неоднократно  пытался  проникнуть  в  природу  этой
скромности, понять ее сущность. Ведь скромность истинных героев представляет
собою не менее удивительное явление, чем их  героизм.  И  я  понял.  Это  не
ложная  скромность,  родная  сестра  лицемерия.  Это  сдержанность  делового
человека, который не любит распространяться о своих делах, так как  считает,
что дела эти - не более чем  самая  обыкновенная  будничная  работа,  правда
очень тяжелая работа, но никак не исключительная, а следовательно, лишенная,
на их взгляд, интереса  для  посторонних.  Протаранить  самолет  противника,
направить свой горящий самолет на вражеские цистерны с бензином, забраться в
тыл противника и взорвать там мост - да, это все исключительные поступки,  о
них стоит рассказать. А вот то, что делала на фронте  Катя  Новикова  и  что
делают многие тысячи русских юношей и  девушек,  -  это,  как  они  считают,
обыкновенная будничная работа. И в таком вот простом понимании своей великой
миссии и заключается истинный героизм.
     Двадцать первого июня в одной из московских  школ  состоялся  выпускной
вечер. Девочки и мальчики праздновали свое превращение в девушек и юношей.
     - Это был очень хороший вечер, - сказала  Катя,  -  и  мне  было  очень
весело. Мы все тогда мечтали, кем мы станем, обсуждали, в какой  университет
пойдем учиться. Я всегда хотела  быть  летчицей  и  несколько  раз  подавала
заявления в  летную  школу,  но  меня  не  принимали,  потому  что  я  очень
маленького роста И вот в тот вечер  ребята  надо  мной  подшучивали,  что  я
маленького роста. И нам было очень весело.
     Когда в ту ночь счастливые дети, ставшие вдруг взрослыми,  спали  своим
первым  взрослым  сном,  на  страну,  которая  их  вырастила  и   воспитала,
обрушились сотни тысяч тонн бомб, сто восемьдесят отборных немецких  дивизий
с тысячами танков устремились  на  мирные  города,  над  которыми  подымался
теплый  дым  очагов;  посыпались  с   неба   парашютисты   с   гангстерскими
пистолетами-пулеметами - началась война.
     В то же утро Катя Новикова со своей подругой Лелей побежали  в  военный
комиссариат записываться добровольцами в  армию.  Они  бежали,  сжимая  свои
маленькие кулачки, и, когда они стояли у стола  регистрации,  они  сразу  не
могли говорить, потому что задыхались от быстрого бега  и  волнения.  Их  не
приняли в армию и посоветовали им продолжать учиться.
     Тогда девушки записались в отряд молодежи, который  был  послан  копать
противотанковые рвы и строить укрепления. Когда отряд прибыл на место работ,
немцы уже подходили к Смоленску. Недалеко остановился полк, который следовал
на передовые позиции. Очевидно,  этот  полк  входил  в  резерв  командования
Западным фронтом. Был конец июля. Катя и Леля не оставили своей идеи попасть
в армию. Они выжидали, ища удобного случая. Они  постоянно  разговаривали  с
красноармейцами и все старались выяснить у них, где расположен  штаб  полка.
Девушки надеялись, что там их без долгих формальностей примут в полк. Но  ни
один боец не рассказал им, где штаб, потому что  это  военная  тайна.  Тогда
девушки пустились на хитрость. Они направились прямо в  расположение  полка.
Часовой окликнул их. Они не ответили. Он окликнул  их  во  второй  раз.  Они
снова не ответили и продолжали быстро идти вперед. Тогда их задержали и  как
подозрительных людей отвели в штаб. Изобретательность девушек, решившихся во
что бы то ни стало проникнуть  на  фронт,  рассмешила  командира  полка.  Он
посмеялся, потом стал серьезным, подумал немного и записал их  в  свой  полк
дружинницами. Им выдали обмундирование и санитарные сумки с красным крестом.
На другой день полк выступил на фронт, и уже через несколько часов  девушкам
пришлось приступить  к  исполнению  своих  обязанностей.  Колонну  на  марше
атаковали немецкие пикирующие бомбардировщики.
     - Мне было очень страшно, - сказала Катя, - и мы  с  Лелей  побежали  в
поле и легли, потому что все так делали. Но потом оказалось, что это не  так
страшно, потому что во всей колонне было  только  несколько  раненых.  Мы  с
Лелей еще в школе обучались стрелять из пулемета и перевязывать раненых.  Но
командир полка сказал, чтобы о пулемете мы и не думали.  И  когда  мы  стали
перевязывать раненых, мы увидели, что обучаться - совсем не то,  что  делать
это на войне. Мы с Лелей такие, в общем, не сентиментальные девушки.  А  тут
мы увидели раненых и так их пожалели, так пожалели, что сами перевязывали, а
сами плакали и плохо видели из-за слез. Потом мы тоже всегда жалели раненых,
но, когда перевязывали, уже не плакали. Только иногда  мы  с  Лелей  плакали
тихо, ночью, чтобы никто не заметил, потому что мы видели столько страданий,
что иногда, понимаете, просто нужно было поплакать.
     И началась жизнь Кати Новиковой на фронте, на  самом  страшном  фронте,
который когда-либо был на земле. Она была приписана к одному из батальонов и
беспрерывно находилась с ним в бою.  Она  ползла  вместе  с  пехотой,  когда
пехота шла в атаку, ходила с бойцами в глубокую разведку.  Дважды  она  была
легко ранена и осталась в строю. Так прошел месяц.  Она  свыклась  со  своей
работой и стала, в сущности, отличным бойцом. Девушек полюбили в полку.
     - Все нас звали к себе, - сказала  Катя  и  засмеялась.  -  Минометчики
говорили: "Идите к нам, девушки, мы вас на  миномете  обучим".  Артиллеристы
тоже постоянно звали. Танкисты тоже. Они говорили: "Будете с  нами  в  танке
ездить, все-таки приятней". А мы с Лелей  отвечали:  "Нет,  мы  уж  будем  в
пехоте".
     Девушкам  очень  хотелось  получить  оружие.