бленную в  слово "товарищ".  "До  свидания,  товарищ! -  говорила она  на
прощание   понурому  Чистякову.-   Товарищ,  выше  голову!  Скоро  восстанет
пролетариат Германии, товарищ!.." Этим все и заканчивалось.
     Однажды, кажется, за неделю до окончания сельхозработ, в поле случилось
ЧП - внезапно кончилась  тара,  те самые гигантские "авоськи", только теперь
для   "кочанной  культуры  капуста".   Материально  ответственный  начальник
совхозного склада  запил, жена  выгнала его  из дому, и  он исчез  вместе со
связкой  ключей  от сарая,  где  хранилась  тара.  Работа  встала,  студенты
разбрелись  кто куда,  и тогда Чистякова отправили  ходоком  к начальству  в
центральную усадьбу,  поручив заодно  купить аспирину и еще чего-нибудь  для
простудившейся Наденьки Печерниковой.
     Валера на попутке  добрался до  дирекции,  устроил  там бурю,  пообещал
поснимать с  должностей  и все  спрашивал,  где у  них  тут  телефон,  чтобы
позвонить в обком партии, хотя,  честно  говоря, в  те времена имел  смутное
представление о том,  что это  такое, если не считать  Надиного выраженьица:
"Обком звонит в колокол".  Встревоженные буйным аспирантом, всуе упоминающим
священную  аббревиатуру,  совхозные  начальники  стали  названивать  в  свое
неблагополучное подразделение,  подняли  всех  на  ноги -  и  кладовщик  был
найден:  он  спал  в  том самом  сарае на тех  самых  "авоськах" за дверьми,
запертыми снаружи на большой амбарный замок, причем связка ключей мистически
оказалась в кармане его телогрейки.
     Уладив производственный  конфликт,  Чистяков заглянул  в аптеку,  добыл
аспирина  и горчичников,  в  сельпо  ему "свешали" полкило  засахарившегося,
похожего на топленое масло  меду,  а в книжном  магазине  рядом с автобусной
остановкой  в  свалке  произведений писателей- гертруд  (так  Надя  называла
Героев Социалистического Труда) он  нашел книжечку  своего любимого Бунина с
несколькими рассказами из "Темных аллей".
     В  лагере  было  пустынно,  только  с   кухни  слышался  смех  и  запах
подгоревшей гречки:  кашеварили первокурсники,  которые и  яичницу-то толком
пожарить не умели. У забора два упитанных серых кота, сблизив морды, зловеще
гундели, но не решались начать драку.

     Надя, очень серьезная, лежала в постели  и  читала с карандашом в руке,
на ней был свитер, она была бледнее, чем обычно,  губы запеклись. Чистяков с
больничными предосторожностями скорбно  присел на край  кровати, положил  на
тумбочку  лекарства,  мед  и  проговорил:  "Бедная  Надежда  Александровна!"
"Ничего, товарищ! Я вернусь в строй, товарищ!" - улыбнувшись, отозвалась она
охрипшим голосом. "Может, еще чего принести?" - спросил Валера. "Большое вам
спасибо, товарищ!"  - вымолвила  Надя и  закашляла.  "Пожалуйста",-  ответил
Чистяков и  машинально, проверяя  температуру, приложил  ладонь к ее лбу,  и
вдруг ему почудилось,  что Надя не отстранилась, а, наоборот, чуть-чуть даже
подалась навстречу его руке. "Тридцать  восемь,- пробормотал  он  и,  словно
убеждаясь, провел пальцами  по ее  щеке.- Определенно  тридцать восемь..." И
тогда Надя, повернув голову, коснулась шершавыми губами его ладони. Чистяков
почувствовал в  теле какую-то глупую невесомость и наклонился к Наде, но она
отрицательно замотала головой, отчего ее не  скрепленные обычной аптекарской
резинкой волосы разметались по подушке: "Нельзя, товарищ... Инфлюэнца!" Даже
в такую  минуту она  дурачилась. Валера ладонями  сжал ее лицо  и  поцеловал
прямо  в  сухие губы. "Не надо же... Войдут!"- прошептала она.  Чистяков  на
ватных ногах прошагал к двери, набросил крючок и вернулся. Под свитером кожа
у нее была горячая  и потрясающе  нежная. "Занавески, товарищ!" -  обреченно
приказала  Надя,  и Валера пляшущими  руками задернул  шторы с  изображением
слонов, перетаскивающих бревна. "Товарищ, что вы делаете, товарищ! - шептала
она, обнимая его.- Боже мой, в  антисанитарных  условиях!"  Старая панцирная
сетка, совершенно  не рассчитанная  на  задыхающегося от  счастья Чистякова,
гремела, казалось, на весь лагерь. А в  то мгновение, когда они стали "едина
плоть", Надя прерывисто вздохнула и тихонько застонала...
     Через несколько дней,  возвращаясь на  автобусах  в Москву,  сделали  в
дороге вынужденную остановку: мальчики - налево,  девочки - направо. Рядом с
Чистяковым- пристроился Убивец. "А ты. Чистюля, шустрый мужик!" - сказал он.
"Не понял",- отозвался Валера. "Вестимо,- согласился  Иванушкин.- Перетрудил
головку-то..." Застегнулся и пошел к автобусу.
     После этого разговора счастливые обладатели друг друга  посовещались  и
решили  вести  себя  так, чтобы  никто не догадывался об их отношениях, и не
потому,  что  боялись,  а просто не хотелось ловить на  себе любопытствующие
взгляды одряхлевших сексуальных  террористов  тридцатых годов  и  слушать их
туманные рассуждения  про  то, что последнюю  кафедральную свадьбу играли  в
59-м. "Конспирация, конспирация  и еще раз  конспирация!"  - с  исторической
картавинкой повторяла Надя.
     Печерникова  и  Чистяков  церемонно  раскланивались,  встречаясь  возле
дверей факультета, на заседаниях  кафедры  садились в разных  углах комнаты,
обедали порознь, даже старались на людях реже приближаться друг к другу, ибо
в сущности  были очень похожи на два металлических шара из  школьного опыта:
сдвинь их чуть ближе - и грянет молния...
     Валера,   наверное,  совсем  потерял  бы  голову,  но  ему  приходилось
постоянно ломать  ее  над вечным вопросом  влюбленного советского  человека:
"Где?"  Очень  редко,  когда Убивец уезжал  в свой Волчехвостск к  родителям
подхарчиться,  просачивались в  аспирантское  общежитие, но  Иванушкин  имел
пакостную привычку приезжать совсем не в тот день,  в какой обещал  заранее,
поэтому следовало  быть  начеку,  а  это,  как  известно,  не  способствует.
Воротясь с  большой спортивной  сумкой, полной жратвы,  Убивец  щедро угощал
Чистякова и, глядя,  как  тот  ест, задумчиво рассуждал  о том, что  научные
работницы, должно быть, очень темпераментны, потому что ведут  сидячий образ
жизни  и кровь  у  них  застаивается  в  малом тазу.  Валера,  уминая чудную
колбасу, которая,  по  словам Убивца, прямо с  папашиного  комплекса идет на
стол членам Политбюро, не моргнув глазом отвечал, что  по этой теории самыми
сексуальными являются сотрудницы сберегательных касс. "Почему?" -  удивлялся
Иванушкин.  "Потому  что  деньги  вообще  возбуждают",-  отвечал   Чистяков.
"Вестимо",-  соглашался  Убивец и, нагнувшись,  подбирал  с  пола оброненную
Надину шпильку.
     Иногда  бог посылал ключи от  чьей-то временно  пустующей  квартиры,  и
Валере  нравилось,  как   тщательно,  всякий  раз  Надя  прибирается   перед
возвращением хозяев,  стирая малейшие  следы их  великой  и  простой дружбы,
точно сами  хозяева и не  догадываются, зачем оставляют  ключи  двум молодым
влюбленным пингвинам. И только  в самых исключительных случаях, когда молния
готова была жахнуть среди бела дня  в многолюдном месте, они ехали в  Надину
"хрущобу" и  полноценно использовали те два часа, которые мамулек  проводила
со  своим  новым спутником жизни  в  синематографе.  Это  у  них  называлось
"скоротечный   огневой   контакт",  как  у   Богомолова  в   "Августе  сорок
четвертого".
     Надя  очень  любила  всему,  в  том числе и самому-самому,  придумывать
смешные  прозвища и названия,  из чего постепенно и складывался их альковный
язык:  нельзя же размножаться,  как  винтики,  молчаливой  штамповкой!  Так,
например,  осязаемое  вожделение  Чистякова именовалось - "Голосую за  мир".
Упоительное  совпадение  самых   замечательных  ощущений  получило  название
"Небывалое единение всех  слоев советского  общества", сокращенно "Небывалое
единение".  Последующая физическая усталость - "Головокружение от  успехов",
регулярные женские  неприятности - "Временные  трудности", а различного рода
любовные изыски - "Введение в языкознание".
     Однажды мамулек вкупе с другом жизни на целый день  уехала в Загорск  -
приобщаться  к благостыне  истинной веры. Наши герои-любовники, естественно,
решили  воспользоваться  такой  редкой  возможностью  и с комфортом разучить
доставшийся  им на два дня индийский трактат "Цветок  персика"  в  красочном
штатовском издании с картинками и  установочными  рекомендациями. Но  вот  в
момент  "небывалого единения"  внезапно  раздался  звук  отпираемой  двери и
послышались голоса в прихожей. "Опять что-нибудь забыла!  - простонала  Надя
и, набрасывая халат, распорядилась: - Будешь знакомиться! Я их задержу..."
     Торопливо и бестолково одеваясь, Чистяков слышал, как за дверью мамулек
повествует о том, что на Ярославском вокзале случилась совершенно непонятная
трехчасовая пауза между электричками  и что  в Загорск они решили поехать на
будущей  неделе, а сегодня  посидеть просто дома. Надя пыталась внушить им,
что существует  еще,  например, Коломенское, куда можно добраться  на метро,
работающем  бесперебойно... Держать  мамулька  и ее  друга жизни в  прихожей
дольше было  неприлично,  дверь  начала  медленно  приоткрываться, одевшийся
Валера  заранее  изобразил  на  лице  радость  знакомства  с  родственниками
девушки, за которой имеет счастье ухаживать, а в  руки, чтобы скрыть дрожь и
волнение, машинально взял "Цветок  персика". На супере  красовалась  цветная
фотография   юной   индийской   пары,   заплетенной   в   некий   непонятный
сладострастный  узел.  "А это - мой коллега Валерий Павло...- светски начала
Надя, но, увидев  обложку, осеклась  и,  давясь  от хохота, смогла  добавить
только одно слово: - Апофегей!"
     Профессор  Желябьев  добил  воображаемого  идейного  противника большой
ленинской цитатой и под ровный аплодисмент зала сошел с трибуны.

     -  Спасибо, Игорь Феликсович! - державно  улыбнувшись, сказал Бусыгин и
несколько  раз  энергично  ударил  в  ладоши,  показывая   залу,  как  нужно
благодарить докладчика за интересное выступление.
     "Ковалевский, конечно,  тоже  воздал бы должное докладчику,  но сначала
глянул в программу сверить имя-отчество, а этот на память шпарит,  душегуб!"
- подумал Чистяков, мгновенно возвращаясь из Надиной "хрущобы" в большой зал
ДК.
     "Я очищу район от всей коррумпированной дряни! - Эти слова БМП произнес
сразу после своего прихода, на первом же бюро райкома партии.- Кто не  хочет
работать по-новому, пусть уходит сам.  Сам! Когда  за дело возьмусь я, будет
поздно..." Чистякова коробила даже не показательная жестокость нового  шефа,
странная для нынешнего поколения аппаратчиков, а святая уверенность Бусыгина
в своем праве определять тех, кто нужен, и карать тех, кто  не нужен. Словно
прибыл  БМП не  из  подмосковного городишка, где,  извините, та же Советская
власть  со  всеми  ее  достопримечательностями,  а  из  некоего  образцового
царства-государства, эдакого  Беловодья, которое сам  создал  и которое дает
ему право учить прогнивших столичных функционеров уму-разуму...
     "А может быть,-  размышлял Валерий  Павлович,- нас просто всех порешили
убрать,  вроде того как меняют поколения компьютеров или  телевизоров? Такое
уже было... А для удобства прислали эту, как точно  выразился дядя Мушковец,
машину для отрывания голов. Но почему же тогда просачиваются  слухи, будто у
БМП  напряглись  отношения  с благодетелем  и однокашником, посадившим его в
райком?  Что это? Надерзил по врожденной  хамовитости  или  приобрел слишком
большую  популярность?  Народу  ведь  нравится, когда летят головы,  люди  и
бокс-то  любят за то, что  на ринге кого-то лупят  по  морде,  кого-то, а не
тебя... Или  совеем другое:  Бусыгин сам запускает дезу, чтобы расшевелить и
выявить прикинувшихся друзьями ворогов?.. Впрочем, нет, для него это слишком
тонко..."
     - Проснись и  послушай!  -  Мушковец толкнул Чистякова в  бок.  Валерий
Павлович очнулся и напряг слух.
     - Вот  поэтому-то,-  вещал  БМП,-  я  и  попросил профессора  Желябьева
написать свой  доклад так, как  подсказывает  ему  партийная совесть,  и  не
показывать  никому,  даже  секретарю  райкома.  А   то,  знаете,  начеркают,
насоветуют, люди потом слушают и ничего не понимают...
     Зал захлопал. И  докладчик пробирался на свое место в президиуме сквозь
бесчисленные   поздравительные  рукопожатия.   Желябьев   всегда   отличался
нервической  интеллигентской   дисциплинированностью:  приказывали  -  бегал
согласовывать  каждое  слово,  приказали  быть самостоятельным  -  выполнил.
Только  откуда знать Бусыгину,  что вчера  вечером  Игорь  Феликсович  тайно
звонил Чистякову и слезно умолял просмотреть докладец хотя бы  по диагонали,
так, на всякий случай...
     - Итак,-  продолжал БМП,- научная  база  для серьезного разговора у нас
имеется.  Хорошая  база. Без  науки  мы сегодня  никуда.  Но  и  без  живого
практического  опыта тоже никуда.  А  носитель опыта -  человек,  конкретный
человек!  Вот  давайте  людей  и  послушаем.  Разучились  мы,  по-моему,  за
последние годы людей-то слушать!..
     Зал снова  зааплодировал.  Начались прения.  Первым  выступил  директор
Дворца  культуры  завода имени Цюрупы.  У  них там  в  актовом  зале недавно
вдребезги грохнулась  большая  хрустальная люстра, висевшая с прошлого века.
Так  вот, оратор  сравнил падение культурных запросов трудящихся с  падением
этой  самой  люстры.  Всем  очень  понравилось, и  Бусыгин,  пошептавшись  с
Иванушкиным, сделал какую-то пометку в блокноте. Хмурый официант, похожий на
огромного стрижа, менял стаканы с теплым чаем, менялись на трибуне и люди.
     Наконец объявили перерыв, и участники конференции метнулись  к буфетным
стойкам и лоткам  книготорга, а президиум проследовал в комнату  за  сценой.
Там в  отличие от  недавних времен не  было  севрюжно-икорного разврата,  но
имелись бутерброды с югославской  ветчиной и крепкий  чай.  Бусыгин нехорошо
обвел  взглядом  стены,  обшитые  темным  деревом,  мягкую  финскую  мебель,
задержался на авторской копии известной картины "Караул устал", усмехнулся и
бросил:

     - Прямо-таки апартаменты...
     - Стараемся, Михаил Петрович,- по-китайски закивал головой директор ДК.
     - Оно и видно,-  не  по-доброму согласился БМП, надломив правую бровь.-
Умеет столица жировать! Всю страну прожрет и не заметит...
     Сказав это, Бусыгин  подошел к столу, положил  в чай  один-единственный
кусочек  сахара  и  стал  прихлебывать,  не  притронувшись  к   бутербродам.
Остальные последовали  его  примеру.  Мушковец  постарался  очутиться вблизи
первого секретаря  и, воспользовавшись случаем, завел  разговор о задуманной
вместе с Чистяковым серии  мероприятий под условным названием "День рождения
дома". В двух словах:
     молодые ребята  из  неформального  объединения  "Феникс"  по субботам и
воскресеньям восстанавливают  ветхий  жилфонд,  имеющий  историко-культурную
ценность, а потом вокруг как бы возрожденного из  пепла  здания устраиваются
народные гуляния с выступлением фольклорных  и  роковых ансамблей,  лекциями
краеведов,  продажей прохладительных напитков и выпечки. БМП  кивал, но лицо
его было непроницаемо.
     - Понимаете, Михаил Петрович,- канючил Мушковец,- на каждом  таком доме
теперь будут  две  мраморные таблички.  Обычная:  построен...  архитектор...
охраняется  государством... И наша,  особенная: дом  восстановлен  тогда-то,
такими-то ребятами...
     Не дослушав Василия  Ивановича  и даже  ничего не сказав, Бусыгин вдруг
широко   распахнул  объятия,   дружественно  заулыбался  и  пошел  навстречу
щупленькому   пареньку-"аф-   ганцу",  который   наконец-то  решился  съесть
бутерброд  и от  неожиданности уронил его  на скатерть.  Стакан чая  из  рук
первого секретаря ловко  перехватили, он крепко обнял "афганца", похлопал по
спине и.  начал  расспрашивать,.когда  тот воевал, ранен  ли, за что получил
"Красную Звезду", как  идет жизнь,  нет  ли  проблем? Проблемы  были: парень
недавно женился, обзавелся ребенком, а жить негде...
     БМП  оглянулся на  Мушковца  и со словами: "Ну-ка, птица  Феникс,  лети
сюда!" - поманил его пальцем.
     Когда  через  минуту-другую  Василия  Ивановича  отослали  прочь  и  он
обреченно  подошел  к  Чистякову,   лицо  зампреда  исполкома  было  покрыто
сиреневыми пятнами.
     - Все понял? - тихо спросил он и начал нервно поедать бутерброды.

     -  Понял,- кивнул  Валерий Павлович,  отлично  знавший,  что  в  районе
десятки  неустроенных  "афганцев" и что  проблема эта  не решится, даже если
Мушковца прилюдно расстреляют в скверике перед райкомом партии.
     - Надо катапультироваться! - промямлил набитым ртом Василий  Иванович.-
Теперь пора - по белой нитке ходим!
     - Нашел что-нибудь?
     - Да так... Тебе тоже советую. Не слушал дядю  Базиля. Сейчас  бы шнырк
на кафедру и отсиделся в науке!
     Уже  много  лет  опытный  Мушковец твердил  Чистякову,  что  тот делает
огромную  ошибку,  не  работая над  докторской  диссертацией, ибо кандидатов
нынче  столько  развелось, плюнь  за окно -  попадешь в кандидата. Но  легко
сказать:  защищайся!  А  если  к  концу  рабочего дня  в голове  полумертвая
мешанина да одно-единственное желание - доползти домой и смыть скорее с лица
это   изматывающее    выражение    доброжелательной   заинтересованности   и
государственной  озабоченности.  И  если  вместо  того,  чтобы  выпить  свои
законные двести граммов,  без  чего Чистяков  уже много  лет не  засыпает, а
потом расслабиться  у камина или телевизора, каждый божий  вечер садиться за
книги, то однажды тебя выведут из Исторички  тупо улыбающимся и завернутым в
смирительную рубашку.  Кстати,  о  камине... Это была  совершенно идиотская,
застойная   выходка:  в  городской  квартире!  Со  спецдымоходом!!   В  счет
капремонта!!!  И ведь Чистяков как чувствовал,  до  последнего  отнекивался,
мол, и с батареями не мерзну, а Мушковец стыдил,  настаивал, других приводил
в пример. БМП наверняка  уже все знает, но помалкивает, потому что погреться
у  живого  огонька  захотелось  не  только  Валерию  Павловичу,  и пока  его
теплолюбивые соседи будут сидеть на своих должностях, все будет тихо...
     - Пойду прогуляюсь в фойе,- сообщил Чистяков и поставил стакан.
     - К  этой?  Не  ходи!  -  взмолился Василий Иванович.-  Валера,  я тебя
прошу!..
     Направляясь к  двери, Чистяков лицом к  лицу  столкнулся с  профессором
Желябьевым, который даже поперхнулся  чаем, сообразив, что вот  сейчас прямо
на  глазах  Бусыгина  опальный  секретарь  может  по  старой  дружбе  обнять
основного  докладчика или  в лучшем случае шумно поздравить его с прекрасным
выступлением. И,  как бы подтверждая это опасения, Валерий  Павлович немного
замедлил шаг, но,  увидев на  потомственном профессорском личике смертельный
испуг, презрительно усмехнулся и прошел мимо.
     В  фойе  люди  разминались перед  новым  двухчасовым сидением.  Одни  с
недоумением  разглядывали   товар,   только   что   сгоряча   схваченный   в
околоприлавочной   толчее,   другие,  собравшись  группками,  обсуждали  ход
конференции и очень хвалили Бусыгина.
     Сквозь толпу активистов Чистяков продвигался медленно, многие знали его
в лицо, бросались навстречу, тискали  руку, он допускал, но любые попытки на
ходу решить  какой-  нибудь  горящий  вопросик  пресекал в  корне: иначе  до
заветного  стенда не добраться  никогда. "Не-ет, люди меня знают, уважают! -
думал секретарь райкома,  чуть морщась от очередного крепкого  рукопожатия.-
Не-ет,  мы  еще поборемся!"  Впрочем,  краем  глаза  Чистяков  заметил,  что
некоторые  вхожие в райком низовые деятели,  еще недавно кидавшиеся к нему с
сыновней  преданностью во  взоре, подходить и здороваться не  стали...  "Вот
она-: желябьев-щина!" - вздохнул  Валерий Павлович и  с гордостью припомнил,
как  сам  он  все-таки  зашел  в  кабинет  к  "освобожденному"  Ковалевскому
проститься.  Правда, зашел поздно вечером, когда в райкоме,  кроме дежурного
милиционера и шоферов, никого не осталось...

     Надя   Пе