стер Хелтон  услышал  и
кинулся ему на помощь. Самое непонятное - что случилось дальше. Он же видел,
как мистер Хэтч двинулся на мистера Хелтона с ножом, видел, как острие  ножа
снизу вверх входит мистеру Хелтону в живот и вспарывает  его,  точно  хрячье
брюхо, а между тем, когда мистера  Хелтона  наконец  поймали,  на  нем  даже
царапины ножевой не оказалось. Опять же, знал мистер Томпсон, что  держит  в
руках топор, чувствовал, как его заносит, но вот как ударил им мистера Хэтча
- не помнил. Не помнил, хоть ты что. И точка. Помнил одно -  свою  решимость
отвести от мистера Хелтона руку, которая собралась его зарезать. Он  все  бы
объяснил, если б только представилась возможность. На суде говорить не дали.
Задавали вопросы, он отвечал да или нет, а до сути дела так и не  добрались.
И теперь, после суда, он вот уже неделю с утра умывался,  брился,  одевался,
как на праздник, и, взяв с собой Элли, каждый день отправлялся  по  соседям,
рассказывать всем, никого не пропуская, что вовсе  не  имел  умысла  убивать
мистера Хэтча, - а что толку? Никто ему не верил. Даже  когда,  со  словами:
"Ты при этом была, ты же видела, правда?" - он оглядывался на  Элли  и  Элли
неукоснительно и громко отзывалась: "Да, это  правда.  Мистер  Томпсон  лишь
пытался спасти жизнь мистеру Хелтону", а он  подхватывал:  "Не  верите  мне,
спросите у жены. Она не соврет", - даже тогда что-то такое  виделось  ему  у
них на лицах, от чего он разом сникал, опустошенный  и  смертельно  усталый.
Никто не хотел верить, что он - не убийца.
     Даже у Элли не нашлось хотя бы слова ему в утешение. Он  все  надеялся,
что наконец-то она скажет: "Знаете,  мистер  Томпсон,  а  я  вспомнила  -  я
действительно все успела увидеть, когда вышла из-за дома. Это не  ложь.  Так
что вы, мистер Томпсон, не беспокойтесь". Однако день за днем они катили  по
дороге в молчании - дни укорачивались, клонясь  к  осени,  но  сушь  и  зной
держались прежние, - коляску трясло на ухабах, и Элли ничего не говорила; их
уже трепет охватывал при виде каждого нового дома и людей,  живущих  в  нем,
все дома теперь были на одно лицо, и люди тоже  -  будь  они  старожилы  или
новые соседи - слушали мистера Томпсона с одним и тем же  выражением,  когда
он объяснял, зачем приехал, и заводил свой рассказ. Глаза у них  становились
такие, словно кто-нибудь прищемил им пальцами сзади глазное яблоко, -  глаза
прятались внутрь, меркли. Иные, надев на лицо  деланную,  застывшую  улыбку,
старались держаться приветливо: "Да, мистер  Томпсон,  представляем,  каково
вам должно быть сейчас. А для вас как ужасно, миссис Томпсон. Да, знаете ли,
я уж и сам прихожу к тому,  что  иначе  как  силой  себя  не  оборонишь.  Ну
разумеется, мы вам верим, мистер Томпсон, с какой бы стати мы  вздумали  вам
не верить? Разве не по закону вас судили, не по справедливости? Само  собой,
вы поступили правильно, мистер Томпсон, мы тоже так считаем".
     Мистер Томпсон был совершенно уверен, что они считают не так. Он  порой
задыхался, до того самый воздух вокруг него был  насыщен  их  укоризной,  он
пробивался сквозь нее, сжав кулаки, весь в испарине, поддавал  силы  голосу,
но в глотке першило от пыли, и наконец уже просто срывался на рык: "Жена  не
даст мне соврать, вы ее знаете, она была при этом, она все видела и  слышала
- спросите ее,  коли  не  верите  мне!"  -  и  миссис  Томпсон,  с  дрожащим
подбородком, крепко, до  боли,  сплетя  пальцы,  безотказно  говорила:  "Да,
правда, так оно и было..."
     Сегодня, заключил мистер Томпсон, чаша переполнилась. Они  подъехали  к
усадьбе Тома Олбрайта, и Том - старинный Эллин воздыхатель, не он ли  как-то
обхаживал Элли целое лето -  вышел  им  навстречу  с  непокрытой  головой  и
остановил их, когда они собрались выйти из коляски. В  замешательстве  глядя
куда-то мимо, он с озабоченным лицом сообщил, что,  к  сожалению,  не  может
позвать их к себе, так как к ним нагрянула женина сестра  с  целым  выводком
детишек, в доме полный разгром и тарарам. "Думали как-нибудь сами  выбраться
к вам, - сказал мистер Олбрайт, отступая назад и стараясь показать, как  ему
некогда, - да прорва навалилась дел в  последнее  время".  Им,  естественно,
оставалось сказать: "Да нет, мы просто проезжали мимо" - и проехать мимо.
     - Олбрайты, - заметила миссис Томпсон, - всегда были друзьями до первой
беды.
     - Да, у этих, точно, своя рубашка ближе  к  телу,  -  отозвался  мистер
Томпсон.
     Что, однако же, послужило им обоим  слабым  утешением.  Наконец  миссис
Томпсон не выдержала.
     - Поехали домой, - сказала она. - Довольно мы наездились, и старый Джим
устал, хочет пить. Мистер Томпсон сказал:
     - Может, кстати завернуть к Маклелланам, коль скоро  мы  уже  очутились
поблизости.
     Завернули. Спросили патлатого мальчонку, дома ли мама с папой. Их хотел
бы повидать мистер Томпсон. Мальчонка постоял, разинув рот и  тараща  глаза,
потом сорвался с места и понесся в дом, вопя:
     - Папка, мамка, идите  сюда!  Вас  дяденька  спрашивает,  какой  тюкнул
мистера Хэтча!
     Мужчина вышел к ним в носках, одна подтяжка на плече, другая оборвалась
и болтается.
     - Вылезайте, мистер Томпсон, заходите, - сказал он. - Старуха  выползет
сей момент, у ней постирушка.
     Миссис Томпсон ощупью сошла с подножки и села в  сломанную  качалку  на
крыльце, где половицы прогибались под ногами.  Женщина,  босая,  в  ситцевом
цветастом капоте, примостилась на краешке  крыльца;  землистое,  толстое  ее
лицо выдавало огромное любопытство. Мистер Томпсон
     - Ну, вы, думается, знаете, у меня  стряслись  не  так  давно,  как  бы
выразиться, неприятности, и причем, по присловью, не из тех, какие случаются
с людьми каждый день, и поскольку нежелательно, чтобы соседи  оставались  на
этот счет в сомнении... - Он запнулся, потом сбивчиво продолжал, и  скверное
выражение появилось  на  лицах  у  тех  двух,  что  слушали  его,  Жадное  и
презрительное выражение, которое яснее ясного говорило: "Э-э, плохи же  твои
дела, и невелика ты птица, коль  припожаловал  со  страху,  что  мы  не  так
поймем, известно, только бы мы тебя здесь и видели, да больше-то припасть не
к кому - ну нет, мы и то не стали бы так себя ронять". Мистеру Томпсону было
стыдно за себя, его вдруг обуяла ярость на это отребье, эту голь перекатную,
так бы и сшиб их вместе вонючими лбами, -  но  он  сдержался,  договорил  до
конца. - Спросите жену, - сказал он, и это было самое  трудное,  потому  что
каждый раз, как он доходил до этого места, Элли, даже пальцем  не  шелохнув,
вся словно бы подбиралась, как будто ее хотели ударить, -  она  скажет,  моя
жена не даст соврать.
     - Правда, я сама видела...
     - Да, история, - сухо произнес  мужчина,  почесывая  себе  под  рубахой
ребра. - А жаль. Ну, а только мы-то тут при чем, не пойму. С  какой  бы  нам
радости встревать, не пойму я, в эти мокрые дела. Ко мне-то оно ни с  какого
бока не касается, как ни погляди. Хотя спасибо,  что  потрудились,  заехали,
будем знать, по крайности, как и что, а то понаслушались мы не разбери чего,
сумнительно, и даже очень, понаплели нам с три короба.
     - Про одно про это трезвонят, всяк кому не лень, - сказала  женщина.  -
Убивать взяли моду, а мы, например, не согласны, и в Писании сказано...
     - Заткни хайло, - сказал мужчина, - и больше не разевай, не то  я  тебе
сам его заткну. Я, то есть, к чему веду...
     - Нам пора,  не  будем  вас  задерживать,  -  сказала  миссис  Томпсон,
расплетая пальцы. - Мы и так задержались. Час поздний, а  нам  еще  ехать  в
какую даль. - Мистер Томпсон, поняв намек,  последовал  за  нею.  Мужчина  и
женщина, прислонясь к хлипким столбикам крыльца, провожали их глазами.
     И вот сейчас, лежа на кровати, мистер Томпсон понял, что настал  конец.
Сей час, сию минуту, лежа на той  кровати,  где  восемнадцать  лет  спал  он
вместе с Элли, под крышей, которую  собственноручно  крыл  дранкой  накануне
женитьбы,  и  привычно  поглаживая  пальцами   костлявый   подбородок,   уже
обметанный щетиной, хотя только с утра был брит,  мистер  Томпсон  -  такой,
каким волею судьбы уродился, - понял, что он конченый человек. Конченый  для
той жизни, какая была до сих пор; сам не  ведая  почему,  дошел  до  крайней
черты, откуда надобно начинать сызнова, но  как,  он  не  знал.  Нечто  иное
начиналось отсюда, но он не знал что. Впрочем, это, в каком-то смысле, и  не
его была забота. От него, предчувствовал он, тут будет  мало  что  зависеть.
Разбитый, пустой, он поднялся и пошел на кухню, где у миссис Томпсон как раз
поспел ужин.
     - Ребят зовите, -  сказала  миссис  Томпсон.  Мальчики  были  в  сарае,
выходя, Артур задул фонарь и повесил его  на  гвоздь  возле  двери.  Мистеру
Томпсону было не по себе от их молчания. Они двумя словами не  обменялись  с
ним с того дня. Словно бы избегали его, управлялись на ферме  вдвоем,  точно
его не существовало, делали все, что надо по  хозяйству,  не  спрашивая  его
совета.
     - Ну, докладывайте,  чем  занимались?  -  спросил  он  нарочито  бодрым
голосом. - Чай, делов наворочали?
     - Нет, сэр, - отвечал Артур, - делов не особо много. Так,  оси  смазали
кое-где.
     Герберт промолчал. Миссис Томпсон склонила голову.
     - За хлеб наш насущный. Господи... аминь, - прошептала она неслышно,  и
Томпсоны, опустив глаза, сидели со скорбными лицами, точно на похоронах.

     Всякий раз, едва мистер Томпсон закрывал глаза,  силясь  уснуть,  мысль
его пробуждалась и куда-то  неслась  без  устали,  петляя  точно  заяц.  Она
перескакивала с одного на другое, металась туда, сюда,  пытаясь  напасть  на
след, который выведет его к тому, что произошло на самом деле  в  тот  день,
когда  он  убил  мистера  Хэтча.   Напрасно;   несмотря   на   все   потуги,
мистертомпсонова мысль лишь возвращалась на  то  же,  прежнее  место,  перед
глазами стоило лишь то же, что явилось им первый раз; хоть он  и  знал,  что
этого не было. Но если тогда, в первый раз,  он  видел  то,  чего  не  было,
значит, убийству мистера Хэтча, с начала и до конца, нет  оправдания,  тогда
уже ничего не изменишь и трепыхаться незачем. Ему и сейчас казалось, что  он
в тот день сделал, возможно, не то, что полагается, но уж, во всяком случае,
то единственное, что ему оставалось, - да так ли  это?  Была  ли  надобность
убивать мистера Хэтча? Ни разу в жизни он не встречал  человека,  который  с
первой минуты внушил бы ему такую неприязнь. Он прямо кожей ощущал, что этот
хмырь явился сюда пакостить. Одно только, по  прошествии  времени,  казалось
необъяснимым:  отчего  нельзя  было  попросту  послать  мистера  Хэтча  куда
подальше, не дожидаясь, пока он подойдет ближе?
     Миссис Томпсон, скрестив руки на груди, лежала рядом ^подвижно и  тихо,
но почему-то чувствовалось, что она не спит.
     - Спишь, Элли?
     В конце  концов,  он  мог,  пожалуй,  отделаться  от  мистера  Хэтча  и
по-хорошему, а в крайнем случае скрутить его, надеть эти самые  наручники  и
сдать шерифу за нарушение порядка. Подержали  бы  взаперти  денька  два,  на
худой конец, покамест не поостынет, либо штрафанули. Он старался  придумать,
как еще можно было повернуть разговор с мистером Хэтчем. Хм,  ну,  допустим,
сказать ему хотя бы так,  послушайте,  мистер  Хэтч,  давайте  говорить  как
мужчина с мужчиной. Но дальше этого у него не шло. Что бы такое можно было в
тот день сказать или сделать? Но если можно было в тот день  сделать  что-то
другое - что угодно, практически, - а не убивать мистера Хэтча, тогда ничего
бы не случилось с мистером Хелтоном.  Про  мистера  Хелтона  мистер  Томпсон
почти не  думал.  Его  мысль  перескакивала  через  мистера  Хелтона  и,  не
задерживаясь, неслась дальше.
     Если бы задержаться, задуматься, то пиши пропало, вовсе ни  к  чему  не
придешь. Он попробовал вообразить, как могло бы все  быть  сегодня,  в  этот
самый вечер, будь мистер Хелтон цел и невредим, - сидел бы  сейчас  в  своей
хибарке и наигрывал песенку о том, как хорошо на душе поутру, не утерпишь  и
выпьешь все вино до дна, чтобы стало еще лучше, а  мистер  Хэтч  куковал  бы
где-нибудь в тюряге, от греха подальше, злой как собака, скорей всего,  зато
поневоле готовый урезониться и заречься  делать  подлости,  сукин  сын,  гад
ползучий, кто его трогал, так нет же, явился терзать  безобидного  человека,
сгубил ни за что ни про что целую семью! Мистер Томпсон почувствовал, как на
лбу у него выступают жилы, пальцы сжимаются, хватаясь за невидимое топорище,
его прошиб пот, с гортанным сдавленным криком он сорвался с постели, и  Элли
вскинулась следом, восклицая: "Ой, нет, нет, не надо! Нет!" - точно в бреду.
Он стоял, сотрясаемый такой дрожью, что стучали зубы, и хрипло твердил:
     - Зажги лампу, Элли, зажги лампу.
     Вместо этого миссис Томпсон издала слабый и пронзительный вопль,  почти
такой же, какой он слышал в тот день, когда стоял с топором  в  руке  и  она
показалась из-за дома. Ее было не разглядеть в темноте, он только знал,  что
она неистово катается по кровати. В ужасе он потянулся к ней наугад, нашарил
поднятые руки, ее пальцы судорожно  рвали  волосы  на  запрокинутой  голове,
напрягшаяся шея содрогалась от задушенных воплей.
     - Артур, Герберт! - гаркнул он, и голос у него сорвался. - Маме плохо!
     Когда они ввалились в дверь, Артур - с лампой, поднятой над головой, он
удерживал миссис Томпсон за руки. При свете мистер Томпсон увидел ее  глаза,
широко открытые, они смотрели на него страшным взглядом, слезы лились из них
рекой. При виде сыновей она выпрямилась, протянула к ним руку, нелепо вращая
в воздухе ладонью, опрокинулась назад на кровать и внезапно  обмякла.  Артур
поставил лампу на стол и надвинулся на мистера Томпсона.
     - Она боится, - сказал он. - Боится до смерти. Лицо  его  было  сведено
гневом, кулаки сжаты, он наступал на отца, словно  готовый  ударить  его.  У
мистера Томпсона отвалилась челюсть, он до того оторопел, что  попятился  от
кровати. Герберт подошел к ней с другой стороны. Они стояли по  обе  стороны
миссис Томпсон, в упор глядя на мистера Томпсона,  как  глядят  на  опасного
дикого зверя.
     - Что ты ей сделал? - крикнул Артур голосом взрослого мужчины. - Только
тронь ее еще, я из тебя душу выну!
     Герберт стоял бледный, у него подергивалась щека, но он был на  стороне
Артура, он не задумываясь пришел бы Артуру на помощь.
     Из  мистера  Томпсона  точно  выпустили  весь  воздух.  Колени  у  него
подломились, плечи бессильно поникли.
     - Погоди, Артур, - сказал он, с  трудом  ворочая  языком  и  прерывисто
дыша. - Она опять потеряла сознание. Принеси нашатырный спирт.
     Артур не двинулся с места. Герберт  сходил  и  издалека  протянул  отцу
пузырек.
     Растер Томпсон поднес его к носу миссис Томпсон. Плеснул себе на ладонь
и потер ей лоб. Она судорожно глотнула воздух, открыла глаза  и  отвернулась
от мужа. Герберт безнадежно заскулил, шмыгая носом.
     - Мам, не умирай, - приговаривал он. - А, мам?
     - Мне уже лучше, - сказала миссис Томпсон. - Ну что  вы  все  набежали,
успокойтесь. Герберт, так нельзя. Мне уже хорошо.
     Она закрыла глаза. Мистер  Томпсон  стал  натягивать  брюки  от  своего
парадного костюма, надел носки, ботинки. Мальчики сидели с  двух  сторон  на
краю постели, не сводя глаз с лица миссис Томпсон. Он сказал:
     - Съездию, пожалуй, за доктором. Не нравятся мне эти  обмороки.  Вы  ее
тут постерегите без меня. - Они слушали, но не отзывались. Он сказал:  -  Не
берите себе в голову чего нет. Я вашей матери в жизни не сделал  худого,  по
своей воле. - Он вышел и, оглянувшись, увидел, что Герберт смотрит  на  него
исподлобья, как на чужого. - Так вы поберегите ее, - сказал мистер Томпсон.
     Мистер Томпсон прошел на кухню. Там он зажег фонарь, достал с полки, на
которой  ребята  держали  учебники,  тонкий  черновой  блокнот   и   огрызок
карандаша. Повесил фонарь на руку и полез в  чулан,  где  у  него  хранилось
оружие. Дробовик висел прямо под рукой, заряженный и в полной готовности,  -
мало ли в какую минуту человеку может понадобиться  дробовик.  Он  вышел  из
дома, не глядя по  сторонам,  не  оглядываясь,  когда  дом  остался  позади,
вслепую миновал сарай, держа путь к самой дальней оконечности своих  угодий,
которые  тянулись  на  полмили  в  восточном  направлении.  Столько   ударов
обрушилось на мистера Томпсона и  со  стольких  сторон,  что  не  имело  уже
никакого смысла подсчитывать увечья. Он шел вперед то пашней, то  луговиной,
осторожно, дробовиком вперед, пролезая через ограды  из  колючей  проволоки,
глаза его привыкли к темноте и смутно различали предметы. Наконец  дошел  до
крайней ограды, тут он сел,  прислонясь  спиной  к  столбу,  поставил  рядом
фонарь, пристроил блокнот на колене и, послюнив карандашный  огрызок,  начал
писать:
     "Как  перед  Господом  Богом,  всемогущим  судьей  на  которого  суд  я
предстану в самом скором времени, настоящим торжественно клянусь и  заверяю,
что я не по умыслу лишил жизни  мистера  Гомера  Т.  Хэтча.  Это  получилось
защищая мистера Хелтона. Я ударил топором не для ради членовредительства,  а
только из цели не подпустить его к мистеру  Хелтону.  Он  пошел  на  мистера
Хелтона с ножом, который про это не подозревал.  Я  тогда  был  уверен,  что
мистер Хэтч убьет мистера Хелтона, если ему не помешать. Все это я рассказал
судье и присяжным, и меня оправдали, но никто не верит, что  это  правда.  У
меня есть один способ доказать, что я  не  злодей  душегубец  как  про  меня
теперь все понимают. Так же само сделал бы для меня мистер Хелтон, когда  бы
на его месте был бы я. Я до сих пор думаю,  что  мне  не  оставалось  ничего
другого. Моя жена..."
     Здесь мистер Томпсон остановился и подумал. Послюнил кончик карандаша и
зачеркнул последние два слова. Посидел еще, вымарывая их, покуда не вывел на
том месте, где были эти слова, аккуратное продолговатое пятно, и тогда пошел
дальше:
     "Это мистер Гомер Т. Хэтч пришел чинить зло  неповинному  человеку.  Он
причина всех этих несчастий и заслуживал смерти, только жаль, что убить  его
выпало мне".
     Он опять лизнул кончик карандаша, старательно подписался полным именем,
потом сложил бумажку и сунул в наружный карман. Сняв с правой ноги ботинок и
носок, он упер дробовик в землю  затыльником  приклада,  направив  спаренные
стволы себе в лоб. Получилось очень неудобно.  Он  немного  поразмыслил  над
этим, опершись головой на дула дробовика. Его била дрожь, он оглох  и  ослеп
от стука в висках, но он все же лег плашмя  на  землю,  повернулся  на  бок,
подставил дула себе к подбородку и большим пальцем ноги нащупал курок. Таким
манером оказалось способнее.