цыганских делах.
   Я ничего не ответил, и до меня уже на улице донесся крик
англичанина: "Приходите завтра с макилами!" и хохот Кармен.
   Я вышел, не зная, что мне делать, не спал ночь, а наутро
был так зол на эту изменницу, что решил уехать из
Гибралтара, не повидавшись с ней; но как только раздался
барабанный бой, все мое мужество меня покинуло; я взял свою
корзину с апельсинами и побежал к Кармен. Ее ставни были
приотворены, и я увидел ее большой черный глаз, который меня
высматривал. Пудреный лакей тотчас же провел меня к ней.
Кармен услала его с каким-то поручением и, как только мы
остались одни, разразилась своим крокодиловым хохотом и
бросилась мне на шею. Никогда еще я не видел ее такой
красивой. Разряженная, как мадонна, надушенная... шелковая
мебель, вышитые занавеси... ах!.. а я - вор вором.
   - Минчорро, - говорила Кармен. - Мне хочется все здесь
поломать, поджечь дом и убежать в сьерру.
   И нежности!.. И смехи!.. Она плясала, она рвала на себе
свои фалборки; никакая обезьяна не могла бы так скакать, так
кривляться и куролесить. Угомонившись, она мне сказала:
   - Послушай, теперь дело цыганское. Я прошу его съездить
со мною в Ронду, где у меня сестра в монастыре... (Здесь
опять хохот.) Мы проезжаем местом, которое я тебе укажу. Вы
на него нападаете; грабите дочиста. Лучше всего было бы его
укокошить; но только, - продолжала она с дьявольской
улыбкой, которая у нее иногда бывала, и этой улыбке никому
не было охоты вторить, - знаешь ли, что следовало бы
сделать? Надо, чтобы Кривой выскочил первым. Вы держитесь
немного позади, рак бесстрашен и ловок; у него отличные
пистолеты... Понимаешь?
   Она снова разразилась хохотом, от которого я вздрогнул.
   - Нет, - сказал я ей, - я ненавижу Гарсию, но он мой
товарищ. Быть может, когда- нибудь я тебя от него избавлю,
но мы сведем счеты по обычаю моей страны. Я только случайно
цыган; а кое в чем я всегда останусь, как говорится, честным
наваррцем (62).
   Она продолжала:
   - Ты дурак, безмозглый человек, настоящий паильо. Ты как
карлик, который считает, что он высокий, когда ему удалось
далеко плюнуть (63). Ты меня не любишь, уходи.
   Когда она мне говорила: "уходи", я не мог двинуться с
места. Я обещал ей уехать, вернуться к товарищам и
поджидать англичанина; со своей стороны, она мне обещала
быть нездоровой до тех пор, пока не поедет из Гибралтара в
Ронду. Я провел в Гибралтаре еще два дня. Она имела
смелость прийти ко мне переряженной в гостиницу. Я уехал; у
меня тоже был свой план. Я вернулся в условленное место,
зная, где и когда должны проехать англичанин с Кармен.
Данкайре и Гарсия меня уже ждали. Мы заночевали в лесу у
костра из сосновых шишек, который великолепно горел. Я
предложил Гарсии сыграть в карты. Он согласился. Когда мы
играли вторую партию, я ему сказал, что он плутует; он
расхохотался. Я швырнул ему карты в лицо. Он хотел
схватить мушкетон; я наступил на него ногой и сказал:
   - Говорят, ты владеешь ножом, как лучший малагский хват;
хочешь попробовать со мной?
   Данкайре пытался нас разнять. Я несколько раз ударил
Гарсию кулаком. Злость сделала его храбрым; он вынул нож, я
- свой. Мы сказали Данкайре посторониться и не мешать нам.
Он увидел, что нас не остановишь, и отошел. Гарсия уже
согнулся пополам, как кошка, готовая броситься на мышь. В
левую руку он взял шляпу, чтобы отражать, нож выставил
вперед. Это их андалузский прием. Я стал по- наваррски,
лицом к нему, левую руку кверху, левую ногу вперед, нож у
правого бедра. Я чувствовал себя сильнее великана. Он
кинулся на меня стрелой; я повернулся на левой ноге, и перед
ним оказалось пустое место; а я попал ему в горло, и нож
вошел так глубоко, что моя рука уперлась ему в подбородок.
Я с такой силой повернул клинок, что он сломался. Все было
кончено. Клинок вышибло из раны струею крови в руку
толщиной. Гарсия упал ничком на бревно.
   - Что ты сделал? - сказал мне Данкайре.
   - Послушай, - сказал я ему. - Вместе мы жить не могли.
Я люблю Кармен и хочу быть один. К тому же Гарсия был
мерзавец, и я не забыл, как он поступил с бедным Ремендадо.
Теперь нас только двое, но мы люди хорошие. Скажи, хочешь,
будем друзьями на жизнь и на смерть?
   Данкайре пожал мне руку. Это был человек пятидесяти лет.
   - Чортовы любовные истории! - воскликнул он. - Если бы
ты попросил у него Кармен, он бы тебе продал ее за пиастр.
Теперь нас только двое; как нам быть завтра?
   - Положись на меня, - отвечал я ему. - Теперь мне весь
свет нипочем.
   Мы похоронили Гарсию и перенесли наш лагерь на двести
шагов дальше. На следующий день подъехала Кармен со своим
англичанином, в сопровождении двух погонщиков и слуги. Я
сказал Данкайре:
   - Я беру на себя англичанина. Припугни остальных, они
без оружия.
   Англичанин оказался храбр. Не толкни его Кармен под
руку, он бы меня убил. Словом, в этот день я отвоевал
Кармен и с первого же слова сообщил ей, что она вдова.
Когда она узнала, как это произошло:
   - Ты всегда будешь лильипенди! - сказала она мне. -
Гарсия наверное бы тебя убил. Твой наваррский прием -
просто глупость, а он отправлял на тот свет и не таких, как
ты. Но видно, пришел его час. Придет и твой.
   - И твой, - ответил я, - если ты не будешь мне настоящей
роми.
   - Ну что ж! - сказала она. - Я не раз видела в кофейной
гуще, что мы кончим вместе. Ладно! Будь что будет.
   И она щелкнула кастаньетами, как всегда, когда хотела
прогнать какую-нибудь докучную мысль.
   Когда говоришь о себе, забываешься Вам, должно быть,
скучно слушать все эти подробности, но я скоро кончу. Такую
жизнь мы вели довольно долго Мы с Данкаире завербовали
несколько товарищей надежнее прежних и промышляли
контрабандой, а также иной раз, надо сознаться, грабили на
большой дороге, но только в последней крайности, когда иначе
нельзя было. Впрочем, путешественников мы не трогали и
только отбирали у них деньги. Первые месяцы я был доволен
Кармен, она по- прежнему была нам полезна, указывая нам, что
можно предпринять Она жила то в Малаге, то в Кордове, то в
Гранаде, но по первому моему знаку бросала все и приезжала
ко мне, то в какую-нибудь глухую венту, а то и на бивак.
Только раз, в Малаге, она меня встревожила. Я узнал, что
она имеет виды на некоего весьма богатого негоцианта, с
которым она, должно быть, собиралась повторить гибралтарскую
шутку. Несмотря на уговоры Данкайре, я поехал и прибыл в
Малагу среди дня. Я разыскал Кармен и тотчас же увез ее. У
нас вышло крупное объяснение.
   - Знаешь, - сказала она мне, - с тех пор, как ты стал
моим ромом по-настоящему, я люблю тебя меньше, чем когда ты
был моим минчорро. Я не хочу, чтобы меня мучили, а главное,
не хочу, чтобы мной командовали. Чего я хочу, так это быть
свободной и летать, что мне вздумается. Смотри, не выводи
меня из терпения. Если ты мне надоешь, я сыщу какого-нибудь
молодчика, который поступит с тобой так же, как ты поступил
с Кривым.
   Данкайре нас помирил, но то, что мы друг другу
наговорили, легло нам на сердце, и что-то между нами
изменилось. Вскоре за тем с нами случилась беда. Нас
настигли солдаты. Данкайре был убит, и с ним два моих
товарища; двух других забрали. Я же был тяжело ранен и,
если бы не мой добрый конь, попался бы в руки солдатам.
Падая от усталости, с пулей в теле, я скрылся в лесу вдвоем
с уцелевшим товарищем. Слезая с коня, я лишился чувств и
думал уже, что подохну в кустах, как подстреленный заяц.
Товарищ снес меня в знакомую нам пещеру, потом отправился за
Кармен Она была в Гранаде и тотчас же приехала. Целых две
недели она не отходила от меня ни на шаг Она глаз не
сомкнула, она ухаживала за мной с такой ловкостью и с таким
вниманием, как не ухаживала ни одна женщина за самым любимым
человеком. Как только я смог держаться на ногах, она в
величайшей тайне отвезла меня в Гранаду. У цыганок всюду
есть верные убежища, и я больше полутора месяцев прожил под
самым боком коррехидора, который меня разыскивал. Несколько
раз, глядя сквозь ставни, я видел его идущим по улице.
Наконец я поправился; но я многое передумал на ложе болезни
и решил переменить образ жизни. Я предложил Кармен покинуть
Испанию и постараться зажить честно в Новом Свете. Она
подняла меня на смех.
   - Мы не созданы сажать капусту, - сказала она, - наш удел
- жить за счет паильо. Кстати, я устроила одно дело с
Натаном бен Юсуфом в Гибралтаре. У него есть бумажная
материя, которая только тебя и ждет, чтобы переправиться Он
знает, что ты жив. Он на тебя рассчитывает Что скажут наши
гибралтарские корреспонденты, если ты изменишь своему слову?
   Я дал себя увлечь и снова принялся за свой гадкий
промысел.
   Пока я прятался в Гранаде, там происходил бой быков, и
Кармен на нем была. Вернувшись, она много говорила об одном
очень ловком пикадоре по имени Лукас. Она знала, как зовут
его лошадь и во что ему обошлась его расшитая куртка. Я не
придал этому значения. Несколько дней спустя Хуанито, мой
уцелевший товарищ, рассказал мне, что он видел Кармен и
Лукаса у одного торговца на Сакатине. Это нарушило мое
спокойствие. Я спросил Кармен, как и почему она
познакомилась с этим пикадором.
   - Это малый, с которым можно сделать дело, - отвечала
она. - Если река шумит, то в ней либо вода, либо камни
(64). Он заработал на боях тысячу двести реалов. Одно из
двух или эти деньги надо забрать, или же, так как это
хороший всадник и человек смелый, его можно завербовать в
нашу шайку. Такие-то умерли, тебе надо их заменить. Возьми
его к себе.
   - Я не желаю, - сказал я, - ни его денег, ни его самого и
запрещаю тебе с ним разговаривать.
   - Берегись, - отвечала она. - Когда меня дразнят, я
делаю назло.
   К счастью, пикадор уехал в Малагу, а я занялся
переправкой бумажной материи бен Юсуфа. Эта экспедиция
стоила мне немалых хлопот, Кармен тоже, и я забыл про
Лукаса; возможно, что и она про него забыла, если и не
совсем, то на время. В эту-то пору, сеньор, я и встретился
с вами, сначала близ Монтильи, а потом в Кордове. Не буду
говорить о последней нашей встрече. Вы об этом знаете,
может быть, даже больше моего. Кармен украла у вас часы,
она хотела еще и ваши деньги и, в особенности, это кольцо,
что у вас на руке; она говорила, что это волшебный перстень
и что ей очень важно его получить. Мы сильно поспорили, и я
ее ударил. Она побледнела и заплакала. Я в первый раз
видел ее плачущей, и это произвело на меня ужасное
впечатление. Я просил у нее прощения, но она дулась на меня
целый день и, когда я опять уезжал в Монтилью, не захотела
меня поцеловать. Мне было очень тяжело, но три дня спустя
она вдруг ко мне приехала с радостным лицом и веселая, как
птичка. Все было забыто, и нас можно было принять за
влюбленных со вчерашнего дня. Прощаясь со мной, она
сказала:
   - В Кордове праздник, я хочу туда съездить, там узнаю,
кто возвращается с деньгами, и тебе скажу.
   Я ее отпустил. Оставшись один, я стал думать об этом
празднике и о перемене в настроении Кармен. "Она, вероятно,
уже отомстила, - сказал я себе, - раз сама вернулась". От
крестьянина я узнал, что в Кордове бой быков. Кровь во мне
вскипает, я скачу, как сумасшедший, и направляюсь в цирк.
Мне показали Лукаса, и на скамье у барьера я узнал Кармен.
Мне достаточно было посмотреть на нее минуту, чтобы у меня
не осталось никаких сомнений. Когда вышел первый бык,
Лукас, как я и предвидел, изобразил любезного кавалера. Он
сорвал у быка кокарду (65) и поднес ее Кармен, а та тут же
приколола ее к волосам. Бык взялся отомстить за меня.
Лукас вместе с лошадью свалился ничком, а бык на них. Я
стал искать глазами Кармен, ее уже не было. Я бил лишен
возможности выбраться со своего места и должен был
дожидаться окончания боя. Потом я отправился в тот дом,
который вы знаете, и просидел там тихо весь вечер и часть
ночи. Часам к двум утра вернулась Кармен и была немного
удивлена, увидев меня.
   - Ступай со мной, - сказал я ей.
   - Что ж, едем! - отвечала она.
   Я пошел за своим конем, посадил ее позади себя, и так мы
ехали всю ночь, не сказав друг другу ни слова. К утру мы
остановились в глухой венте, поблизости от небольшого скита.
Тут я сказал Кармен:
   - Послушай, я забуду все. Я ничего тебе не скажу; но
обещай мне одно: уехать со мной в Америку и сидеть там
спокойно.
   - Нет, - отвечала она сердито, - я не хочу в Америку.
Мне и здесь хорошо.
   - Это потому, что здесь ты с Лукасом; но ты помни: если
он поправится, то долго не протянет. Да, впрочем, охота мне
возиться с ним! Мне надоело убивать твоих любовников; я
убью тебя.
   Она пристально посмотрела на меня своим диким взглядом и
сказала:
   - Я всегда думала, что ты меня убьешь. В тот день, когда
я тебя в первый раз увидела, я как раз, выходя из дому,
повстречалась со священником. А сегодня ночью, когда мы
выезжали из Кордовы, ты ничего не заметил? Заяц перебежал
дорогу между копыт твоей лошади. Это судьба.
   - Карменсита, - спросил я ее, - ты меня больше не любишь?
   Она ничего не ответила. Она сидела, скрестив ноги, на
рогоже и чертила пальцем по земле.
   - Давай жить по-другому, Кармен, - сказал я ей умоляющим
голосом. - Поселимся где-нибудь, где нас ничто уже не
разлучит. Ты же знаешь, что у нас, недалеко отсюда, под
дубом, зарыто сто двадцать унций... Потом еще у еврея бен
Юсуфа есть наши деньги.
   Она улыбнулась и сказала:
   - Сначала я, потом ты. Я знаю, что так должно случиться.
   - Подумай, - продолжал я, - я теряю и терпение и
мужество; решайся, или я решу по-своему.
   Я ушел от нее и направился в сторону скита. Отшельника я
застал за молитвой. Я подождал, пока он кончит, я бы рад
был молиться, но не мог. Когда он встал с колен, я подошел
к нему.
   - Отец мой, - обратился я к нему, - не помолитесь ли вы
за человека, который находится в большой опасности?
   - Я молюсь за всех скорбящих, - сказал он.
   - Не могли ли бы вы отслужить обедню о душе, которая,
быть может, скоро предстанет перед своим создателем?
   - Да, - ответил он, пристально глядя на меня.
   И так как в лице у меня было, должно быть, что-то
странное, ему хотелось, чтобы я разговорился.
   - Я как будто вас где-то встречал, - сказал он.
   Я положил ему на скамью пиастр.
   - Когда вы будете служить обедню? - спросил я.
   - Через полчаса. Сын соседнего трактирщика придет
прислуживать. Скажите мне, молодой человек, нет ли у вас
чего-нибудь на совести, что вас мучит? Не послушаете ли вы
советов христианина?
   Я готов был заплакать. Я сказал ему, что вернусь, и
поспешил уйти. Я прилег на траву и лежал, пока не зазвонил
колокол. Тогда я вернулся, но остался стоять возле часовни.
Когда обедня кончилась, я пошел к венте. Я надеялся, что
Кармен сбежит; она могла взять моего коня и ускакать... но
она оказалась тут. Ей не хотелось, чтобы могли подумать,
будто она меня испугалась. Пока я уходил, она распорола
подол платья и вынула оттуда свинец. Теперь она сидела у
стола и глядела в миску с водой, куда вылила растопленный
свинец. Она была так поглощена своей ворожбой, что не
заметила, как я вошел. Она то брала кусок свинца и с
печальным видом поворачивала его во все стороны, то напевала
какую-нибудь колдовскую песню, где они призывают Марию
Падилью, возлюбленную дона Педро, которая, говорят, была
"Бари Кральиса", или великая цыганская царица" (66).
   - Кармен, - сказал я ей, - вы идете со мной?
   Она встала, бросила свою миску и накинула на голову
мантилью, словно собиралась в путь. Мне подали коня, она
села на круп, и мы поехали.
   - Так, значит, моя Кармен, - сказал я ей, когда мы
проехали немного, - ты хочешь быть со мною, да?
   - Я буду с тобою до смерти, да, но жить с тобой я не
буду.
   Мы были в пустынном ущелье; я остановил коня.
   - Это здесь? - сказала она и соскочила наземь. Она
сняла мантилью, уронила ее к ногам и стояла неподвижно,
подбочась кулаком и смотря на меня в упор.
   - Ты хочешь меня убить, я это знаю, - сказала она. -
Такова судьба, но я не уступлю.
   - Я тебя прошу, - сказал я ей, - образумься. Послушай!
Все прошлое позабыто. А между тем ты же знаешь, это ты меня
погубила; ради тебя я стал вором и убийцей. Кармен! Моя
Кармен! Дай мне спасти тебя и самому спастись с тобой.
   - Хосе, - отвечала она, - ты требуешь от меня
невозможного. Я тебя больше не люблю; а ты меня еще любишь
и поэтому хочешь убить меня. Я бы могла опять солгать тебе;
но мне лень это делать. Между нами все кончено. Как мой
ром, ты вправе убить свою роми; но Кармен будет всегда
свободна. Кальи она родилась и кальи умрет.
   - Так ты любишь Лукаса? - спросил я ее.
   - Да, я его любила, как и тебя, одну минуту; быть может,
меньше, чем тебя. Теперь я ничего больше не люблю и
ненавижу себя за то, что любила тебя.
   Я упал к ее ногам, я взял ее за руки, я орошал их
слезами. Я говорил ей о всех тех счастливых минутах, что мы
прожили вместе. Я предлагал ей, что останусь разбойником,
если она этого хочет. Все, сеньор, все, я предлагал ей все,
лишь бы она меня еще любила!
   Она мне сказала:
   - Еще любить тебя - я не могу. Жить с тобой - я не хочу.
   Ярость обуяла меня. Я выхватил нож. Мне хотелось, чтобы
она испугалась и просила пощады, но эта женщина была демон.
   - В последний раз, - крикнул я, - останешься ты со мной?
   - Нет! Нет! Нет! - сказала она, топая ногой, сняла с
пальца кольцо, которое я ей подарил, и швырнула его в кусты.
   Я ударил ее два раза. Это был нож Кривого, который я
взял себе, сломав свой. От второго удара она упала, не
крикнув. Я как сейчас вижу ее большой черный глаз,
уставившийся на меня; потом он помутнел и закрылся. Я целый
час просидел над этим трупом, уничтоженный. Потом я
вспомнил, как Кармен мне говорила не раз, что хотела бы быть
похороненной в лесу. Я вырыл ей могилу ножом и опустил ее
туда. Я долго искал ее кольцо и, наконец, нашел. Я положил
его в могилу рядом с ней, вместе с маленьким крестиком.
Может быть, этого не следовало делать. Затем я сел на коня,
поскакал в Кордову и у первой же кордегардии назвал себя. Я
сказал, что убил Кармен; но не желал говорить, где ее тело.
Отшельник был святой человек. Он помолился за нее. Он
отслужил обедню за упокой ее души... Бедное дитя. Это
калес виноваты в том, что воспитали ее так.

        IV

   Испания принадлежит к тем странам, где в наши дни
особенно часто встречаются эти рассеянные по всей Европе
кочевники, известные под именем цыган, Воhemiens, Gitanos,
Gypsies, Zigeuner и т. д. Большинство обитает или, вернее,
ведет бродячую жизнь в южных и восточных провинциях, в
Андалузии, в Эстремадуре - в королевстве Мурсии; много их в
Каталонии. Отсюда они нередко заходят во Францию. Их можно
видеть на всех наших южных ярмарках. Мужчины обыкновенно
промышляют барышничеством, коновальством, стрижкой мулов;
занимаются также починкой медной посуды и инструментов, не
говоря уже о контрабанде и других недозволенных промыслах.
Женщины гадают, попрошайничают и торгуют всякого рода
снадобьями, иногда безвредными, а иногда и нет.
   Физические особенности цыган легче заметить, нежели
описать, и если видел одного, то среди тысячи людей узнаешь
представителя этой расы. Физиономия, выражение - вот что
главным образом отличает их от других народов, населяющих ту
же страну. Цвет кожи у них очень смуглый, всегда более
темный, чем у народностей, меж которых они живут. Отсюда
имя "калес", черные, которым они нередко себя обозначают
(67). Глаза их, явно раскосые, с красивым вырезам, очень
черные, осенены длинными и густыми рванинами. Взгляд их
можно сравнить лишь со взглядом хищного зверя. В нем
соединяются отвага и робость, и в этом отношении глаза их
довольно верно отражают характер этой нации, хитрой, смелой,
но "естественно боящейся побоев", как Панург. Мужчины по
большей части хорошо сложены, стройны, подвижны; я не помню,
чтобы когда-либо видел среди них хоть одного, который был бы
тучен. В Германии цыганки часто очень красивы, среди
испанских хитан красота - большая редкость. В ранней юности
о