оверила  ему.  На  этот  раз.  Она
смеялась, когда рассказывала мне об этом. А теперь она мертва. Боги  смеются
последними, судья. Всегда. -  Его  отсутствующий  взгляд  уходил  неизвестно
куда. Вдруг он неожиданно взглянул на судью и спросил: - Что вы сделали с ее
телом?
   - Я приказал сжечь его,  а  пепел  развеять  по  ветру.  Таково  было  ее
последнее желание.
   Великан воздел руки к небу в безнадежной мольбе.
   - Это значит, что я потерял ее.  Навсегда.  Ветер  понесет  ее  пепел  по
равнине,  и  он  превратится  в  белую  ведьму,  которая  мчится  светлая  и
обнаженная, на черном коне, позади красного  Бога,  ее  владыки.  Они  будут
нестись вдвоем на урагане и, когда он обрушится на пустыню,  татары  услышат
ее вопль. Они пригнутся в своих  шатрах  и  будут  молиться.  Вам  следовало
захоронить ее пепел.
   - По правилам, - сухо сказал судья, -  пепел,  человека,  не  оставившего
после себя родственников, должен быть развеян по ветру.
   - Вы верите в то, что я вам рассказываю, судья?
   - Я и верю и не верю. Вы задали мне бессмысленный вопрос, Монах. Скажите,
откуда появилось золото в храме?
   - Не знаю. Тала знала об этом, но мне не говорила. Кто-то спрятал его там
в прошлом году. В мое время его там не было.
   - Понятно. Ли Го встретился с Талой в храме? Довольно долго Монах  хранил
молчание.  Его  большая  голова  опустилась  еще  ниже,  указательный  палец
бесцельно бродил по узорам, вырезанным на столе. Наконец он заговорил:
   - Ли был ученым человеком и великим художником, но он хотел знать  много,
слишком много. Есть  вещи,  которые  лучше  не  знать  даже  такому  мудрому
человеку, как вы, судья. Поэтому я  расскажу  вам  следующее.  Двадцать  лет
назад, когда мне было сорок, а Тале - двадцать, мы были Верховным  жрецом  и
Верховной жрицей храма Багровых Туч. Когда пять лет  спустя  власти  закрыли
храм, мы сделали вид, что отказались от своего учения, но  продолжали  тайно
исполнять его обряды в Жилище  Отшельника.  Мы  были  посвященными,  которым
известны все тайны. Мы знали многое о том, что  люди,  за  неимением  лучших
слов, называют началом и концом искры жизни. Мы знали слишком много.  Но  мы
не знали, судья, что человеку суждено всегда ходить по кругу. Как только вам
кажется, что вы достигли конца пути и вот-вот достигнете предела  тайны,  вы
внезапно оказываетесь на том же самом  месте,  откуда  отправились  в  путь.
Тала, Верховная жрица, которой были известны все тайны, влюбилась в Ли Го  и
ушла от меня, - Вдруг он засмеялся.  Его  смех  гулким  эхом  прокатился  по
пустому подвалу. Старик в окне начал скакать, как птица в клетке. Монах взял
себя в руки. Он мрачно сказал: - Вы не смеялись, судья. Вы правы.  Настоящая
шутка впереди. Разве подумали бы вы, что  я.  Верховный  жрец  эзотерической
любви, не смогу просто пожать плечами и пройти мимо  ее  грехопадения?  Нет.
Когда она уходила от меня и переселялась из Жилища  Отшельника  в  город,  я
умолял ее не покидать  меня!  Умолял!  -  Со  сверхчеловеческим  усилием  он
приподнял свое тело на мускулистых руках  и  закричал:  -  Смейтесь,  судья!
Смейтесь надо мной, говорю вам!
   Судья Ди спокойно выдержал его загнанный взгляд.
   - Я не знаю, как Тала относилась к вам. Монах. Но я знаю, что она все еще
любила свою  дочь.  Прошлой  ночью  у  стены,  когда  она  заманивала  моего
помощника туда, где Ян должен был убить его, сбросив на него  кусок  кладки,
она в самый последний момент увидела, что ваша  дочь  подходит  к  помощнику
сзади, и испуганно вскинула руки. Лихорадочный жест  испугал  помощника.  Он
остановился, и это спасло ему жизнь.
   Монах отвел глаза.
   - Я надеялся, - тихо сказал он, - что Тала бросит Яна  так  же,  как  она
бросила Ли. Она бы бросила Яна, как только бы тот получил  золото.  Я  также
надеялся, что тогда я смогу увести ее от ее ужасного Бога. Хотя искра  жизни
умерла во мне, я все еще помню безымянные  обряды  и  все  еще  знаю  тайные
заклинания. - Тяжелый вздох всколыхнул его широкую грудь, - Да,  я  надеялся
освободить Талу от ее уз. Взять ее и нашу дочь и отправиться  за  границу  к
сородичам. Там мы могли бы скакать по широкой равнине! Мы могли бы скакать и
скакать день за днем в кристально чистом воздушном пространстве пустыни.
   - Помнится, - тихо сказал судья, - я рассказывал Яну  о  лошади,  которая
вырвалась из упряжки и свободно скачет на просторе.  Однако  приходит  день,
когда она чувствует  себя  одинокой  и  усталой.  Тогда  она  замечает,  что
осталась совсем одна и  заблудилась:  дорогу  занесло  песком,  а  колесница
исчезла за горизонтом.
   Монах, казалось, погрузился в размышления и не слышал его слов. Когда  он
заговорил снова, его голос зазвучал очень мягко.
   - Без своего бога Тала, наверное,  превратилась  бы  в  такую  же  пустую
оболочку, как и я. Боги позволяют нам тратить все, но ничего не  возвращают.
И все же двое опустошенных стариков, которые  любят  друг  друга,  могут  по
крайней мере вместе ожидать  смерти.  Теперь,  когда  я  потерял  Талу,  мне
придется ждать одному. Но недолго, - Его голос  стал  настолько  тихим,  что
почти нельзя было разобрать слов.  Он  поднял  голову  и  прохрипел:  -  Уже
поздно, судья. Вам лучше уйти. Если вы не хотите  привлечь  меня  к  суду...
Или. взять у меня показания...
   Судья поднялся. Он покачал головой и сказал:
   - Дело завершено. Монах. Мне больше нечего делать и нечего говорить.  Уже
нечего. Прощайте.
   Он направился  к  лестнице,  младший  помощник  Хун  последовал  за  ним.
Маленький  старик  в  окне  натянул  поплотнее  залатанное  черное   платье,
сгорбился и опустил голову. Как взъерошенная ворона на ветке.