ька,  вот тут-то  меня  и накрыло.  Почувствовав его погружение  в
меня, я закрыла глаза. И тут же увидела лицо того, близкого моего попутчика.
И  не просто  отвлеченно увидела, а увидела  его над  собой...  Это  не  мой
поклонник погружался в меня, а  он. Я видела его полуприкрытые глаза, видела
как  менялось его  лицо от  движений  нашей  близости, слышала  его дыхание,
именно такое,  какое я  представляла и хотела услышать там  в  метро.  Ты не
представляешь, Машенька, что со  мной стало, каким  темным туманом заволокло
мое сознание... Из женщины я превратилась в  тигрицу,  тело мое, как пишут в
любовных романах, выгнуло дугой. Кончики грудей встали дыбом под его руками.
Я  увидела его руки, Машенька, как в живую. Сильные и нежные, с наполненными
венами,   в   которых,   когда   к  ним  прижимаешься  губами,   чувствуется
стремительный ток его крови. Я увидела и ощутила его  щеку, гладко выбритую,
с небольшим раздражением у виска, пахнущую его одеколоном,  запах которого я
не  могу  забыть.  И,  наконец,  я почувствовала его  горячие губы,  сначала
терпеливые, а потом все более неистовые и жадные.
     Конец был  ужасен. Такого безумного, черного,  дьявольского конца я  не
испытывала никогда и, надеюсь,  не  испытаю более. Меня скрутило и  швырнуло
под  огненный  смерч,  застывший  в  бешеном вращении  над  моим  телом  и с
ураганной  силой разверзнувший мои бедра. Его клокочущая воронка вошла в мое
лоно,  пронзила его,  прокатилась  по позвоночнику  и вырвалась  через чакры
потоком ослепляющего света. Дикое, режущее наслаждение полоснуло и разорвало
мое сознание, я что-то выстонала и замолчала. Больше не помню ничего...
     Когда я очнулась,  мой поклонник  стоял нагой  у окна  и  нервно курил.
Видно  заметив в отражении  в  стекле,  что я  шевельнулась,  он повернулся,
подошел ко мне и лег рядом. Помолчал, с какой-то тоской вглядываясь в  меня,
а потом спросил:
     - Кто он?
     Я отлично  поняла, кого  он имеет  в  виду, и  ответила правду - что не
знаю.
     - Но ты же звала его по имени! - возмутился он.
     Тут  у  меня,  Машенька,  в  голове  пронеслось  воспоминание,  что  я,
действительно,  что-то говорила. Но  ты  мне объясни  - как я могла звать по
имени  того,  чьего  имени  я   не  знаю?!  Можешь  представить  лицо  моего
поклонника,  когда я его спросила - какое  же  имя я произнесла! Он  загасил
сигарету, молча  оделся и ушел,  так ничего и  не  ответив.  Дверь,  правда,
закрыл тихо. А теперь скажи - как жить  дальше?  Мало  того,  что я до этого
напредставляла   кучу  всякого,  теперь  к  этой  куче  добавились  какие-то
реально-ирреальные воспоминания, которые не дают мне отныне покоя. Хуже того
- я теперь боюсь с кем-нибудь ложиться в постель.
     Короче говоря, не выдержала  я  всего этого, взяла отпуск,  и  из метро
теперь  не вылезаю, пытаясь разыскать его. Только он сможет  освободить меня
от этого наваждения. И еще я пытаюсь  вспомнить его имя, которого я  никогда
не знала. Господи, за что мне это наказание?!
     Целую тебя, Машенька, ты у меня единственная, кто поймет  и  не осудит,
да и кому еще я могу такое рассказать... Санкт-Петербург, 17 марта 1997 года

НОКТЮРН

                             Иллюстрации Долгор Санжмятав

     И был Он. Хрупкий и юный.
     Его лицо  было удивительно  нежным. Легкая грусть,  свойственная  много
думающим  людям, плескалась в  его черных вишневых глазах. Его отличительной
чертой было  молчание. Это  было  молчание  одиночества  и  немного молчание
ожидания. И была Она. [Image] Совсем уже не хрупкая и далеко не юная.
     Ей  было много больше, чем  ему, так много больше,  что уже  и  не было
смысла подсчитывать. Отголоски прежних страстей и привязанностей иногда едва
слышно приходили к  ней в ее  неодинокие ночи,  но уже несколько  лет она не
чувствовала  Весны.  Он был  еще совсем в начале  своего  пути.  Ее же  путь
пролегал по пологим склонам Осени.
     И однажды пришел День... Он  поднял на нее глаза. Почувствовав это, она
удивленно посмотрела на него. И в тот же миг
     его  вишневый взгляд  заполнил  ее трепетом  Весны.  [Image] "Весну  не
вернуть!" - рванулось из  глубины недоверие и смяло потрясенно поднимавшуюся
в ней радость.
     Она отвернулась,  и Осень опять заботливо принялась укутывать  ее своим
покрывалом увядания.
     Но День продолжался...
     Каждый раз, когда его вишневый взгляд прикасался к ней, она чувствовала
от этого странное беспокойство. Какие-то забытые ощущения нахлынывали на нее
жаркой волной и  откатывались вновь  в [Image] прошлое,  оставляя после себя
смутную надежду и томление.
     Но  время  не  повернуть вспять. Осень  все  сильнее  стягивала  своими
пеленами ее увядающее тело.
     Потом пришли Слова... Они были как мягкие прикосновения кошачьих лапок.
Робкие,  за которыми как будто притаился вопрос.  Простые  слова, свиваясь в
цепочку речи, для нее  становились совсем  непростыми. Она видела  в [Image]
них столько разных смыслов,  что  понимание  и сомнение  сплетались в единый
нераспутывающийся клубок, и она совершенно терялась: "Что ей думать? Что она
может дать юности?" И не находила ответа.
     А он смотрел на нее своими вишневыми глазами и говорил.
     За его словами вдруг  вырастало что-то, что сжимало ее  сердце сладко и
тягостно.  В его недосказанности  было  какое-то мучительное  наслаждение  -
предчувствие,  что  уже нет ошибки,  и  страх ее  допустить.  Они  как будто
кружили лицом
     друг к другу в хороводе слов, но не прорывая того, основного, молчания.
     Когда он говорил: "Как я любил!" кого-то... [Image]
     ей слышалось:  "Как я  хочу, чтоб ты меня  любила!" Когда он спрашивал:
"Что, вам уже пора?"
     ей слышалось: "Постой, не оставляй меня!"
     Но сомнение заставляло ее опускать глаза, не давало ей протянуть руку в
прямом вопросе.
     "Опытная зрелость не имеет  права на ошибку,  - думала она, - ее ошибка
ляжет бременем на плечи обоих". Да и что толку  в  опыте!  Она  читала в его
глазах обращенное  к ней внимание, но боялась поверить в его истоки. Для нее
все  было  просто,  что  касалось  только  ее   самой.  Юность  -  категория
эстетическая.  Юность прекрасна,  она - [Image] воплощение  Весны,  чистоты,
любви и чуда. Юность вызывает нежность.
     Да, именно  нежность заполняла  ее сейчас. Эта  забытая нежность  опять
всколыхнула забытое ощущение любви. И ушли года, и вернулось в  тело молодое
желание любить.
     Но  сомнение  и  страх  порвать  эту  тонкую, сотканную  их  взглядами,
паутинку общения, держали ее. Она  затаилась.  Потом пришли прикосновения...
Словно случайные, легкие, мимолетные. Они повергали ее в смятение. Казалось,
что от них  ее  жизнь  обрывается,  все  внутри  замирало, и  только  сердце
начинало  бешено  стучать.  Как будто  не  было  раньше  ничего, что  бы  ее
закалило.  Обнаженная душа  билась в  объятиях [Image]  невысказанной любви.
"Счастье,  когда любовь можно отдать тому, кто ее  вызвал к  жизни.  Но  как
больно,  когда  ее  не  принимают!" Она  думала  об этом и не могла  сделать
первого шага. Теперь недосказанность  была для  нее  спасением. "Не отвергай
меня!  - молил  ее взгляд. - Как многого я уже  не могу тебе дать, но все же
как много я тебе дать могу!"
     Она знала,  что ее любовь  - не любовь Юности, которая эгоистична  и не
бережлива. Она  уже вступила за порог сокрушающей  чувственности, где теперь
покоились  все ее прежние желания. Теперь она  ждала  близости,  как некоего
Запечатления Любви. Это будет последняя Весна среди Осени. Она не сотрется с
годами, как стираются из памяти увлечения  молодости. [Image]  Кое-кто прав,
говоря, что  все  кончается, иначе  ничего не смогло бы начаться. Но кое-кто
очень не прав, говоря, что все кончается, что же тогда смогло бы начаться?
     Она любила, и она была в начале. И даже если это когда-нибудь кончится,
то все равно останется  с ней... до  самого  конца...  в ее памяти...  в  ее
жизни.
     И был Он. Хрупкий и юный. И была Она. Совсем уже не хрупкая и далеко не
юная. И был  порог.  А  за  порогом был  сад,  в котором встретились Весна и
Осень. И странно было...

     Санкт-Петербург 1995 г.