ерпеливо дожидаются в коридоре у массивных белых
дверей с начищенной  медной  ручкой. Ручка повернулась, открылась  дверь,  в
коридор вышла с младенцем на руках Любка Козак и заперла за собой дверь.
     Любка. Он сказал подождать. Он должен хорошенько подумать.
     Цудечкес. Боже упаси! Никто его не торопит. Дело серьезное, и, конечно,
он должен подумать.
     Любка. Вы  не  найдете  лучшего  мужа  вашей дочери, мосье Грач. Это не
мужчина, это - жеребец. Одной женщины ему недостаточно  - дай ему сразу пять
и даже шесть девиц. Вы видали такое? Ах, какие внуки у вас будут!
     Фроим. Спасибо вам на добром слове, мадам Козак. Он  как раз тот  зять,
который нам нужен. От него пойдут хорошие детки.
36. Экстерьер. Улица перед отелем. Ночь
     Соня  озабоченно  прохаживается  по  улице. Рабочий,  стоя  на  высокой
лестнице, зажигает огонь в газовых фонарях.
     Соня. Вы не видали моего отца?
     Рабочий. Глубокоуважаемого Фроима Грача?
     Соня. Единственное, что можно с этим глубокоуважаемым, это посылать его
за смертью. Его послали по важному делу, а он исчез.
     Рабочий.  Ваш отец не исчез. Он  отдыхает в заведении  глубокоуважаемой
мадам Любки Козак.
     Он кивнул в сторону отеля с красным фонарем над входом.
     Соня. Старый вор! Тело моей бедной  мамы еще  не остыло, а он... Ладно,
допрыгается и оставит меня круглой сиротой.
     Мимо них, стуча по булыжнику, проехал  экипаж, полный пьяных англичан с
парохода "Галифакс".
37. Интерьер. Коридор в отеле. Ночь
     Фроим Грач  все еще дожидается  в коридоре, прислушиваясь к  сладостным
стонам девиц и конскому ржанью Бени.
     Потеряв терпение, он  встал со стула  и легонько постучал в дверь.  Там
затихли голоса и только недовольный голос Бени проник из-за двери.
     Б е н я. Я занят. Я очень занят, мосье Грач. Поимейте немного терпения.
     Любка Козак, с уснувшим младенцем на руках, проследовала по коридору.
     Любка. Разве вы не видите: он очень занят. Молодая кровь...
     Фроим Грач недоуменно раскинул руки.
     Фроим. Я тоже был когда-то молодым, но...
     Любка. Но вас никогда не называли Королем.
     Стоны и сладострастные вопли за дверью возобновились.
38. Экстерьер. Набережная. Ночь
     Вдоль набережной газовый свет уличных фонарей мягко сияет, отражаясь от
черных лакированных боков  колясок  под цокот копыт проносящихся под старыми
каштанами бульвара. Где-то во глубине сада журчит
     медью труб духовой оркестр модный вальс "На сопках Манчжурии".
     Соня,  прижав лицо к своей гитаре,  облокотилась  на парапет. Внизу  на
море отсвечивала зеркальными осколками лунная дорожка.
     За  спиной  Сони нервно топчется Цудечкес, с тросточкой и в  соломенной
плоской шляпе-канотье.
     Цудечкес. Любовь, что такое  любовь,  Соня? Когда мы  слишком молоды  и
кровь  гремит в наших  жилах,  как горный ручеек по камушкам, - это одно. Но
когда мы становимся умней, то открываем, что зажигаемся огнем, как солома от
спички,  а что  остается потом?  Черное  пятно  от  костра  и  серый  пепел,
разносимый ветром. Послушай, Соня, старого вора, держись  подальше  от Бени.
Он тебе счастья не принесет. Такие,  как Король, недолго держат свою  голову
на плечах. Тебе нужен не только муж, но и отец, который сможет вывести твоих
деточек на дорогу. Кроме того, Соня, ты - наша  коллега по работе и  недаром
тебя зовут Золотая Ручка. Таких, как  ты, в Одессе на  пальцах одной руки не
насчитать.  Беня - лучший  налетчик  в Одессе, какого этот город  когда-либо
знал. Вам будет тесно  в  этом  узком мире.  Два  тигра  в  одной клетке  не
уживутся.
     Соня. Прекрати, слышишь? Не действуй мне на нервы.
     Цудечкес (в  упоении от своей речи не слышит угрозы в Сониных  словах).
Ты  выйдешь за порядочного,  тихого  еврея... не  нашей  профессии... и  вся
Одесса скинется тебе на приданое. Ты будешь купаться в молоке и каждый Божий
день  на  завтрак  иметь  к столу  исключительно  пирожные  со  сливками. И,
пожалуйста,  не  забудь,  Соня,  в конце  концов,  ты  - женщина,  что среди
достойных образованных людей не зря называют слабым полом.
     Соня. Кто - слабая? Я - слабая?
     Она аккуратно положила  гитару  на серый камень  парапета и  свободными
ручками  спокойно  сгребла Цудечкеса за лацканы пиджака, безо всяких видимых
усилий, как перышко,  подняла его и,  пронеся в воздухе над гитарой, уронила
на парапет.
     Проезжавшая  в  лакированной коляске элегантная пара,  вскинув  головы,
прислушалась.
     Дама. Тебе не кажется, Морис, кто-то зовет на помощь? Оттуда, из моря.
     Блеющий голос  действительно  доносился  из-за  парапета,  ограждавшего
набережную от моря.
     Цудечкес. Помогите! Тону-у-у!!
     Дама. Морис,  кто-то  тонет. Сомнений быть  не может.  Вы  - спортсмен,
Морис. Докажите мне, что вы еще и мужчина.
     Морис, не моргнув, снял с головы шелковый цилиндр, бросил в него снятое
с  переносицы пенсне, передал  все  это  даме и выпрыгнул из  коляски. Затем
легко вскочил на парапет, послал своей даме воздушный  поцелуй и, как был  в
вечернем костюме с белым пластроном, в блестящих лаковых ботинках,  нырнул с
большой высоты в море.
     Дама не спеша вышла из коляски и склонилась над парапетом.
     Дама.  Морис, я горжусь вами! Завтра вы будете в центре  внимания  всей
Одессы.
     Морис  вынес из воды,  как  мокрую тряпку,  Цу-дечкеса и уложил  его на
каменный тротуар у парапета. Толпа зевак сразу же облепила это место.
39. Экстерьер. Бульвар под каштанами. Ночь
     Коляска с дамой и мокрым Морисом уносится от набережной. Дама, не боясь
промокнуть, зацеловывает его.
     Дама. Морис! Я счастлива, что я в вас не ошиблась.
     Морис тревожно щупает карманы.
     Морис. Боже, я потерял мое портмоне в море.
40. Интерьер. Кафе. Ночь
     Цудечкес сидит  за стойкой бара,  скрытый  от чужих глаз.  На нем нечто
вроде  дамской  ночной рубашки, с  босых ног все еще стекает вода.  Над  ним
хлопочет буфетчик, в  кожаном фартуке, и  старая еврейка из посудомоек. Она,
всхлипывая,  держит  его  мокрую  одежду  в руках  и  готова в  любой момент
зарыдать.
     Цудечкес. Тихо мне! Высушить и погладить
     утюгом. Мне некогда здесь рассиживаться. Время - деньги.
     Он развернул мокрое портмоне, вынул пачку  мокрых  ассигнаций,  отделил
несколько  и положил  на стойку. Вместе  с  ассигнациями  прилипла  к стойке
фотография  Мориса в  шелковом цилиндре  с  белой  крахмальной  грудью  и  с
моноклем в глазу.
41. Интерьер. Коридор отеля "Париж". Ночь
     В полуосвещенном безлюдном  коридоре спит в кресле,  густо  похрапывая,
Фроим  Грач. За  дверью,  возле которой  он  уснул, -  нескончаемые стоны  и
взвизгивания девиц. Фроим очнулся,  вскочил и  решительно стукнул кулаком по
двери.
     Фроим. Беня! Имей сердце! Я уже три часа жду перед запертой дверью.
     Дверь, щелкнув замком, распахнулась, и  на пороге возник голый как мать
родила Беня, слегка  прикрыв простыней ту часть тела, что располагается ниже
пупка.
     Беня.  Мой дорогой  друг  и  коллега! Не надо нагонять  спешку.  Спешат
только кошки, и котята у них рождаются слепыми. Я ясно выразил свою мысль?
     Фроим. Но у меня  к  тебе  срочное  дело! Нам надо поговорить на четыре
глаза.
     Беня. Кто говорит о деле, стоя на  пороге? Я бы вас пригласил в комнату
(он оглянулся  вглубь  комнаты),  но...  тут  не  совсем  прибрано.  Давайте
спустимся в  буфет  и сядем  за стол, как  цивилизованные люди, а не как Бог
знает что.
42. Интерьер. Буфет в отеле "Париж". Ночь
     Внизу,  в  подвале,  под  сводчатыми  потолками  расположился буфет.  И
потолки  и стены  были когда-то  размалеваны  местным  художником старинными
замками и сценами  из  жизни  их средневековых  обитателей, которые, как  мы
знаем, любили крепко выпить и плотно закусить.
     Поздние завсегдатаи буфета - люди  из порта  и несколько молодых людей,
не совсем внушающих доверие своим обликом и поведением.
     Беню Крика и Фрейма Грача усадили на почетные места за  большой дубовый
стол  у самой  сцены с  бархатным  занавесом.  Там, под  керосиновой лампой,
играет на разбитом пианино старый еврей, которого то и дело клонит ко сну, а
шум за столами не дает услышать, что он играет.
     Фроим Грач, скосив единственный глаз за плечо, вздохнул горестно.
     Ф р о и м . Я думаю, я знаю тех двоих.
     За дальним столом сидят двое молодцов, одетых с иголочки, те самые, что
прогуливались вокруг дома Фроима Грача. Они попивают пиво  из  кружек  и изо
всех сил изображают, что они увлечены беседой.
     Фроим.  Они  из полицейского  участка.  Глянь-ка на костюмы. Выданы под
расписку  с вещевого  склада городской  полиции. Сидеть с ними - мне водка в
глотку не пойдет. Может стошнить от стакана.
     Б е н я. Пейте на здоровье, мосье Грач, и пусть вас не беспокоит всяких
глупостей. Эти люди, конечно, на содержании у полиции,  но я их подкармливаю
жирнее.
     Фроим. Ну, в таком разе, ваше здоровье...
     Он залпом опрокинул в щель в бороде граненый стакан.
     Ф р о и м. Ты большой человек, Беня. Я хочу наши с тобой силы собрать в
один кулак. Кто со мной пойдет в компанию, никак не пропадает.
     Беня. Кончай ходить вокруг да около. Говори дело.
     Ф  р о и м . Не будем ходить вокруг  да около.  Нам с тобой пора  стать
партнерами. И для начала, чтоб породниться, я отдаю тебе в жены мою дочь.
     Беня. Твоя дочь, если захочет, тебя не спросит. Да и меня тоже. Объявит
меня своим мужем и скажет, что так и было. Не знаешь свою дочь?
     Судя  по пустым  бутылкам  на  столе, ими выпито  немало.  Старый  Грач
захмелел и вместо того, чтоб продолжать деликатный  разговор, вдруг запел на
весь  буфет  низким   сиплым  голосом  старую  песню  об  одесских  ворах  и
грабителях. Песню грустную и сентиментальную: про молодого цыгана,
     упрятанного надолго в тюрьму. И он в тоске просит надзирателя,  хоть на
день отпустить его на волю.  Дома  мается  его верный  конь  без хозяина,  а
молодая жена выплакала свои прекрасные глаза.
     Песня понятна каждому под сводами буфета. И все примолкли, нахмурились,
как если это все об их собственной судьбе. Слушают внимательно.
     Переодетые в штатское полицейские в глубине зала.
     Соня,  которая только  что  забрела в  буфет и  стоит, прислонившись  к
стене.
     Любка Козак, хозяйка заведения, с уснувшим младенцем на руках.
     И даже пьяная орава матросов с парохода "Галифакс", шумно ввалившаяся в
буфет,  но примолкшая, заслышав тягучую русскую песню.  Пока  их  капитан не
опознал  в Бене Крике того  таможенного начальника,  что конфисковал у  него
контрабанду.
     Он что-то  шепнул своим людям. Матросы направились к  столу, где сидели
Беня  Крик и Фроим Грач и плотным кольцом окружили их. Фроим продолжает петь
и свой единственный глаз  переводит с  Бени  на капитана и обратно.  Затем в
середине  куплета  незаметным движением правой  руки наносит  короткий  удар
капитану в живот и тот полетел спиной вперед от их столика, сметая стулья, и
рухнул под пустой стол.
     Это послужило  как  бы сигналом к  общей  драке, когда бьют чем попало,
какой  уж  давно  была  знаменита  Одесса.  С  треском  разлетаются стекла и
зеркала,  и  летят  в  стороны  стулья и столы, разваливаясь на  лету.  Люди
падают, как подрубленные деревья.
     Наконец, шум улегся,  и все  английские  матросы  лежали под  обломками
вперемежку с другими клиентами буфета, только Беня Крик держался на ногах и,
оглядывая картину  побоища,  спокойно  счищал  носовым  платком приставшую к
рукаву пыль. Раскинувшийся  на полу Фроим Грач зашевелился, стянул  с головы
покрывшую его  скатерть  и сказал тихо и мягко, словно продолжая  прерванный
разговор.
     Фроим. Так ты согласен жениться, Беня?
     Но ответил Фрейму голос Сони.
     Соня. Да!
     Пока  шла драка, Соня укрылась на сцене, чтоб  оттуда  все  видеть и не
схлопотать случайно по голове.
     Соня. Беня Крик - Король! Ему нужна королева! А кто королева в Одессе?
     Она обвела взглядом с превеликим трудом поднимающихся с пола  драчунов,
затем посмотрела прямо в глаза Бене, и он улыбнулся ей в ответ. И тогда Соня
ударила по струнам гитары и запела. Залихватски, горячо и упоенно.
     Соня:
     Эх, вышла я да  ножкой  топнула, А у милого терпенье лопнуло. Эх,  пить
будем, гулять будем! А смерть придет - помирать будем!
     Беня.  Зачем ты  пришла  сюда.,  Соня?  Здесь не  место  для  приличной
еврейской девушки.
     С о н я. Я люблю тебя, Король.
     На глазах ее выступили слезы.
     С о н я. Я люблю тебя, Беня.
     Лицо Короля приняло строгое выражение.
     Беня.  Соня,  это  не  разговор.  Я уважаю вас как  специалиста в нашей
профессии. Я выдам вас  замуж  за хорошего человека и я дам  за вами хорошее
приданое. Как говорится, от лица  службы. И когда у вас родится сын, я приду
на обряд  обрезания  и тоже  не с пустыми руками.  Но сейчас, Соня, покиньте
этот дом. Это может повредить вашей репутации, и у меня возникнут проблемы с
вашим замужеством. Идите, Соня. Не нарушайте моего покоя.
     Уронив  гитару, с  низко опущенной головой, Соня направилась  к выходу,
пробираясь  среди обломков  мебели. И тогда,  словно дождавшись ее ухода,  с
лестницы  скатилась  ватага  полуодетых  девиц, рыжеголовых, черноволосых  и
абсолютных   блондинок,   худых   и   полных,  с   накрашенными   щеками   и
кроваво-красными губами.  Хохоча и  взвизгивая,  они расположились  по всему
буфету, и  когда мадам Козак  поставила  граммофон, начался  дикий танец под
громкую  хриплую  музыку канкана.  Беня пляшет,  окруженный  дюжиной  девиц,
некоторые взобрались на бильярдный стол и запрыгали по зеле-
     ному  сукну,  вскидывая стройные ноги  в черных чулках так высоко,  что
юбки накрывали их с головой.
43. Экстерьер. Лодка в море. День
     В море, далеко от высоких обрывов тающего в мираже берега, легкая волна
мягко колышет  большую  лодку.  Мускулистые матросы  в полосатых  тельняшках
положили весла и отдыхают, закинув за борт удочки.  Соня, нарядно  одетая, с
белой собачкой  у ног, перебирает струны гитары. Беня в легком белом костюме
спортивного покроя восседает в мягком кресле на самом носу  лодки, и один из
его людей  держит над головой Короля раскрытый  зонт. Посреди лодки на белой
скатерти сервирован стол с  медным, исходящим паром,  самоваром,  всяческого
рода  деликатесами  на  фарфоровых тарелках.  Горящий примус накалил большую
сковороду, на которой шипит в масле свежевыловленная рыба.
     Перед Беней со склоненными головами стоят два разбойничьего вида парня.
     Б е н  я. В чем проблема? Вы, два битюга, ограбили старую женщину и все
что  вы смогли  взять -  то простое  колечко.  Теперь вы  хотите  знать, как
разделить  добычу,  потому  что  вас,  босяков, двое, а кольцо  одно. Я  вас
правильно понял?
     Бандиты (в один голос). Король, ты решишь справедливо. Твое  слово  для
нас - закон.
     Б е н я. Я не царь Соломон Мудрый. Я всего лишь Король, и это не титул.
Это кличка, которую я заслужил честным трудом вот этими  самыми руками. Я не
дам вам ответа. Я задам вам вопрос. С кого вы сняли это кольцо?
     Бандиты (в один голос). С тети Песи.
     Беня. С  тети Песи,  куриной  торговки с Сенного  базара? С  несчастной
вдовы, у которой нет ничего, кроме этого колечка? Мои волосы встают дыбом от
гнева, а лицо пылает от стыда. Мои глаза не хотят вас больше видеть.
     Бандиты (в один голос). Но ты не сказал нам, кому достанется кольцо.
     Б  е  н  я.  По  совести, вам должно достаться  не кольцо, а намыленная
петля. Но я сегодня в добром духе и на отдыхе. Правда, Соня?
     Соня. Абсолютная правда,  Король. Б е н я. Так  вот, кольцо вы  вернете
тете Песе и на коленях попросите у нее прощения, а потом, если  она простит,
передайте  ей мои  слова: пусть  плюнет  вам в оба ваших  бесстыжих глаза. Я
проверю потом.
     Лохматый детина, державший над Беней зонт, прошепелявил через сломанные
зубы.
     Лохматый. Кажется мне, мосье Цудечкес приближается к нам.
     Беня перестал полировать ногти и прищурился на море.  Маленькая лодочка
на  веслах приближалась к ним, и тогда встал  и  замахал  соломенной  шляпой
Цудечкес.
     Беня.  Какие  новости,  Цудечкес?  По  вашему  виду можно  понять,  что
Тартаковский принял вас не совсем вежливо.
     Цудечкес кивнул лысой головой в ответ. Беня.  Странно. Я  написал этому
человеку письмо; что было в этом письме, Цудечкес?
     Цудечкес достал из нагрудного кармана листок и зачитал.
     Цудечкес.  Многоуважаемый  мосье Тартаковский! Не откажите в любезности
положить ровно  пятьдесят  тысяч рублей под  бочку из-под  дождевой  воды  в
субботу  утречком, когда не жарко  и это вашему драгоценному здоровьичку  не
причинит неудобств. Если же вы откажетесь, как это уже проделалось в прошлый
раз, то  вас ожидает большое удивление в вашей  семейной жизни. С уважением.
Искренне ваш, Бенцион Крик.
     Беня вопросительно  оглядел свою команду.  Голоса. Хорошее письмо.  Дай
Бог каждому такое письмо получить.
     Беня.  Я  полагаю,  даже  ребенку  понятно  такое  вежливое  обращение.
Человека к человеку. Но мосье Тартаковский - не человек. Он - банкир. И этим
все  сказано.  Каков  же  ответ этого кровососа,  эксплуататора  трудящегося
народа? Читайте, Цудечкес! Пусть люди слышат это своими собственными ушами.
     Цудечкес смутился.
     Цудечкес. Стоит ли, Король? Это  не  письмо, а паскудство.  Самому себе
смертный приговор.
     Беня. Именно поэтому  читайте.  Я хочу, чтоб  мои люди  знали,  если  я
пролью кровь, значит, меня довели. Читайте, Цудечкес.
     Цудечкес порылся в кармане и развернул сложенную вчетверо записку.
     Цудечкес. Беня!  (Комментирует  с ужимками.) Какая фамильярность! Можно
подумать,  что вы  с  этим паразитом вместе  свиней  пасли.  Ха!  (Читает  с
начала.) Беня! Если б ты был идиотом, я бы написал тебе, как пишут идиоту.
     Голоса. Хватит! Все ясно! Дальше не читай!
     Беня.  Народ всегда прав. Зачем засорять  себе уши? Я  не уважаю людей,
которым Бог и родители  не дали приличных манер. Вы  свидетели - я не  люблю
кровопролития. Мне становится нехорошо  при виде  крови.  Убить  человека  -
последнее дело. Есть  только  один  тип двуногих,  кто не заслуживает  права
дышать с нами одним воздухом. Не может им быть  места на земле. Не только  в
Одессе, но даже на Мадагаскаре, где смеются редко, только на похоронах.
     Ах,  мосье  Тартаковский. Почему  ваша мама произвела  вас на свет  без
чувства юмора и не научила пристойным манерам?
44. Экстерьер. Контора Тартаковского. День
     Красный  автомобиль "Даймлер-Бенц",  неистово гудя большой, как клизма,
резиновой грушей клаксона, выскочил из-за  угла, пугая  извозчиков, и застыл
перед изысканной  виллой  под  тенью развесистых акаций. На фронтоне виллы -
тройная  вывеска   на  русском,  английском   и  немецком  языках  "Господин
Тарковский. Ассоциация кредита".
     Автомобиль  остановился,  но мотор продолжает работать:  никелированная
выхлопная труба выплевывает кольца дыма под рокот двигателя.
     Беня выскочил  на тротуар, расфранченный, как никогда прежде. На нем  -
шоколадного  цвета  пиджак, брюки отливают слоновой костью.  И еще малиновые
ботинки. В зубах - потухшая сигара.
     Он  остановился на мраморных ступенях перед массивной дубовой дверью. У
двери  висит черная  коробочка  мезузы,  где  закупорены  кожаные  свитки  с
изречениями из  Священного  Писания, и  Беня, соблюдая  еврейские  традиции,
поцеловал мезузу, приложив сначала два пальца к губам, а потом, уважительно,
- к мезузе.
     Беня  нажал  на  дверную  ручку, она  не поддалась. Тогда  он  выхватил
револьвер  и оглушительно  выстрелил  в замочную скважину.  Дверь со скрипом
отворилась. И  туда вломились  сначала  четыре его помощника, а затем  и  он
вошел спокойной уверенной походкой.
45. Интерьер. Контора Тартаковского. День
     Помощники Бени ощетинились револьверами,  скомандовав всем поднять руки
вверх.