- Спасибо, не хочу, - ответила Шуршавочка. - Я уже однажды так путешествовала.
     - Тогда давай просто выйдем за дверь, - ответил осмелевший Шуршавчик. - А что будет дальше, увидим...
     И они увидели очень маленького Шуршавёнчика, который сидел на солнышке и скучал.
     - Эй! - окликнула его Шуршавочка. - Скажи, пожалуйста, где у тебя успехи? Я хочу им порадоваться...
     А маленький Шуршавёнчик вдруг заплакал:
     - Нет у меня никаких успехов! Не приставай! Ишь, чего хорошего нашла: радоваться неизвестно чему-у-у-у...
     Шуршавочка удивилась и даже подумала, что Шуршавёнчик хочет превратиться в корову. А то с чего бы это он завёл это "му-у-у"?
     - Ты корова, что ли? - спросила она, и Шуршавёнчик заплакал ещё сильнее, и затопал ножками, и выронил на землю конфету без обертки.
     - Ах, вот оно что! - сказал Шуршавчик. - У него нехорошее настроение, потому что мама купила ему конфету совсем-совсем без фантика. А какой же уважающий себя Шуршавёнчик из-за этого не расстроится?
     И он сел рядом, вытащил из папки кучу фантиков и принялся ими шуршать. Ах, как он весело ими шелестел, и насвистывал при этом песенку, и улыбался, и даже в конце концов снял свой мрачный серый пиджак - так ему стало жарко от работы!
     Он всё шуршал, и шуршал, и шуршал, и никак не мог найти самый красивый фантик.
     - Стоп! - догадалась вдруг Шуршавочка. - Ты нацепил себе на нос очки с очень тёмными стёклами. Из-за них ты ничего не видишь...
     Шуршавчик снял очки и сразу же вышуршал очень яркий, очень нарядный, просто замечательный фантик!
     И Шуршавёнчик перестал кукситься и засмеялся.
     А Шуршавчик и Шуршавочка пошли дальше. Они бродили долго-долго, но почему-то так и не пришли в этот загадочный Перёд. Где были чужие успехи, которым следовало радоваться. Но им всё равно было хорошо из-за того, что Шуршавёнчику понравился фантик и он перестал хотеть быть коровой, вот!
     Они устали, и пришли к мудрой Шуршавке, и сказали:
     - А мы не знаем, как идти в Перёд, и не знаем, где лежат чужие успехи, и радуемся совсем другому: ну, например, тому, что Шуршавчик вышуршал самый замечательный на свете фантик, а Шуршавёнчик перестал плакать...
     И мудрая Шуршавка первый раз в своей жизни - это на работе-то! - перестала шуршать фантиками, вскочила со своего просиженного кресла и стала смеяться, сначала совсем-совсем тихо, а потом - совсем-совсем громко, а потом ещё громче и громче, и всем вокруг стало так весело и радостно, что никто и внимания не обратил, как Шуршавочка и Шуршавчик вдруг разом покраснели, хоть спички от них зажигай!
     Они посмотрели друг на друга, тихо ойкнули и тоже засмеялись во весь голос. И никогда больше не искали ни на карте, нигде этот загадочный город Перёд.
     2
     Один Шуршавчик, хороший и добрый, полюбил красивую Шуршавку. И стала она ему верной женой. И на работу они вместе ходили - шуршали, шуршали, шуршали, и по пути домой - шуршали, шуршали, и дома - шуршали, и всё Шуршавчику было мало : уже и сил не было, а шуршать-таки хотелось больше прежнего. Ну, что делать-то?
     Пошел Шуршавчик к старой мудрой Шуршавке за советом. А та, представьте себе, сидит на крылечке и просто так на клумбу с цветами глядит, и хоть бы разик чем-нибудь пошуршала - нет, не хочет!
     - Как я могу тебе что-то советовать? - сказала она. - У меня-то хватило ума прожить свою жизнь глупо, но радостно: ох, и нашуршалась я! Есть что вспомнить.
     - А у меня мало того, что можно вспомнить, - заканючил Шуршавчик. - Откройте свой секрет!
     - Видишь, я просто так сижу? Веришь, что мне хорошо?
     - Ну, - кивнул Шуршавчик и, чтобы хоть как-то себя занять, тихонечко пожомкал в кармане пиджака целлофан. О, как он прекрасно зашуршал!
     - Торопыга ты, торопыга! - улыбнулась мудрая Шуршавка. - Шуршать - это, конечно, счастье и радость. Но ещё большее счастье - не шуршать, но знать, что непременно пошуршишь как только захочешь это сделать. Живи, радуйся и не думай о счастье...
     - Ну как же это я о нём не буду думать, когда мне его надо, и побольше!
     - А мы всегда думаем о том, чего у нас нет, - ответила мудрая Шуршавка.
     И, наверное, она была не права. Ну разве ж может настоящий Шуршавчик жить просто так и ни о чём не думать? Ему нужно непременно видеть своё шуршу, слышать своё шуршу, чувствовать своё шуршу! И, конечно, он боится , как бы оно куда от него не ушло.
     И пошёл Шуршавчик к колдуну Шуршаву.
     - Ладно, - сказал тот. - Будешь видеть только свое шуршу...
     Вышел Шуршавчик на улицу. Вроде бы и видит всё вокруг, но в то же время ничего не замечает. Идёт больной - еле дышит, вот-вот упадёт, и подать бы ему руку, до дома довести, но Шуршавчик - ноль внимания! Плачет маленькая Шуршавочка: потеряла шурху. И, конечно, посмотрел бы Шуршавчик внимательно - нашёл бы её в густой траве, утёр бы Шуршавочке слёзки и успокоил. Но ничего он не видит, экая беда!
     Так и стал он жить. Только свою шуршу и видел! И думал, что лучше её и быть уже ничего не может.
     - Эх ты, - сказала однажды Шуршавка. - Никакого у нас с тобой шурхету не получается!
     - Это тебе так кажется, - не согласился он.
     - Скучно что-то мне, - вздохнула Шуршавка. - Пойду-ка я прошуршу по бульвару...
     И ушла. И не вернулась.
     А Шуршавчик знай себе шуршал - и дома, и на работе, и в автобусе, и даже, извините, на унитазе. Иногда он, правда, спрашивал сам себя, куда ж это жена подевалась?
     - Наверное, она пошла на работу, - предполагал он, когда приходил домой. А на работе думал, что она, наверное, отправилась домой.
     Но однажды он вышел на улицу и провалился в черную пустоту. Ничего и никого вокруг не было!
     - Ну и что? Обойдусь и сам по себе! - сказал он.
     - Не обойдёшься, - ответил его собственный шуршу и помахал ему лапкой.
     Шуршавчик, однако, этого не заметил, споткнулся о камень и упал в канализационный люк. Может, до сих пор в нем сидит. Во всяком случае, никто его давно не видит.
     А его шуршу залетела в клетку с попугаем! И ни в какую вылетать обратно не желает: очень привязалась к этому хохлатому какаду...
     3
     Шуршава шурхала по шурху и шорошорила шухи.
     - Шухи шо-шо? - шошомкала шмандяшная Шандуля.
     -Шухи не шошовные, - шматно шушукнула Шуршава. - Шмар!
     Шухи шукнули, и Шандуля шметно шматанулась на шмяк, но шкурзвилась с шурха и шорканулась шухой о Шуршаву.
     - Швар! - швашно шавакнула Шуршава. - Шухи шухные!
     - Не шухные, - шомкнула Шандуля. - Швачные!
     Шуршава шавакнула Шандулю по шавакалке. Шухи шошовно шмарнули и прошорошорили на шурху.
     Шу!
     4
     Жарко. Душно. В автобусе людей набилось, что селёдок в бочке. Ни шевельнуться, ни повернуться. А тут ещё прямо перед моим носом болтается полиэтиленовый пакет, и как автобус встряхнётся на какой-нибудь колдобине, так он мне по лбу - рраз!
     - Уберите пакет с моих глаз, - говорю.
     - Не могу, - отвечает вежливая старушка. - Извините, конечно, за причиняемые неудобства...
     - Ишь, барыня какая! - заступается за меня другая старушка. - Можно подумать, она тут одна едет!
     - Извините, - шепчет вежливая старушка. - Я шуршавчика везу на дачу. Как же пакет-то на пол опущу? Ведь его задавят- замнут...
     - Что ещё за шуршавчик?! - негодует моя заступница. - Тут и самим дышать нечем, а она каких-то животных возит...
     - Это не животное, это шуршавчик...
     И тут в пакете что-то как зашуршит!
     - Ни за что не поверю, что там шуршавчик! - сощурилась принципиальная бабуля. - Это она нарочно придумала! А сама, поди-ка, котёнка какого-нибудь замурзанного везёт...
     - А пусть покажет своего шуршавчика! - зашумел автобус.
     - Пожалуйста, - сказала вежливая бабуля. - Шуршуля, покажись!
     В пакете зашуршало ещё громче, и вдруг из него выглянул Шуршавчик. Самый настоящий!
     - Хорошенькое дельце! - вскипела принципиальная бабуля. - У неё шуршавчик есть, а у нас нет. Индивидуалистка! Да знает ли она, что шуршавчики любят шуршать везде, где могут?
     - А что? Разрешаете? - спросил Шуршавчик.
     Никто не отказался. И тут Шуршавчик вылез из пакета и принялся шуршать в каждом кармане, и сумке, и портфеле, и букетах цветов, и везде-везде, где только мог. А принципиальной бабусе он что-то такое прошуршал на ушко, отчего та зарделась как маков цвет. И все увидели: да и никакая она не бабуля, а очень даже ещё Ничего Так Себе Женщина. Значит, правильный был шуршавчик!

МАЛЕНЬКОЕ АВТОБУСНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

     -Наталья Андреевна, куда это вы такая принаряженная отправляетесь?
     Наталья Андреевна ступала по двору степенно, глядела прямо перед собой, будто никого и не замечала, углубленная в свои, должно быть, очень важные мысли. Она никогда не проводила время на лавочке у первого подъезда.
     На ней день-деньской, сменяя друг друга, заседали местные пенсионерки, а также многодетная мать Наседкина. По имени ее никто не звал - только по фамилии, которая удивительным образом ей подходила. Сама-то она, может, и не путала своих девчонок, зато соседи принимали их за целую детсадовскую группу. И то сказать, плодовитая Наседкина каждый год рожала двойняшек, а в позапрошлом году так и вообще - тройню! О ней уже и по радио, и по телевидению устали передачи делать, а газеты даже назвали Наседкину местной знаменитостью.
     Наталья Андреевна вообще-то недолюбливала эту слишком простую женщину, а ее мужу придумала забавное прозвище: деводел. У этой пары рождались одни девчонки. Муж сказал Наседкиной, что пока она не принесет ему сына, и думать нечего об остановке детопроизводства. Так что она, полная, рыхлая и вечно пузатая, пасла своих цыпляток и отдыхала на лавочке перед очередным штурмом роддома. Это как раз она и поинтересовалась у Натальи Андреевны, куда та держит путь.
     - Добрый день! - сказала Наталья Андреевна, не замедляя шага. - Задумалась о своих бывших учениках, никого и не замечаю. Иду вот в гости к одному из них. Как бы не опоздать!
     Неизвестно, расслышали ли "лавочницы" окончание ее монолога, потому что Наталья Андреевна, произнося это, отошла на приличное расстояние. Последние ее слова вообще заглушила одна из белоголовых цыпушек Наседкиной: споткнувшись, упала и огласила двор громким воплем. Мамаша, однако, и не подумала помочь девочке подняться, лишь громко цыкнула на нее и состроила такую злобную гримасу, что та, забыв о боли, резво вскочила и скрылась за соседней трансформаторной будкой.
     - Наша мадам отправилась наносить визит, как же! - сказала Наседкина.- Кому она нужна, старая перечница!
     - Сплошное фу-ты ну-ты, - поддержала глухая бабушка Аркадьев- на.- Вырядилась: чик-брик, как молодая!
     Обычно она ничего не слышала, хоть в самое ухо кричи, но если при ней кого-то ругали, то Аркадьевна каким-то образом все прекрасно понимала.
     - Фу-ты ну-ты, чик-брик! - повторила Аркадьевна и смачно сплюнула. - Все-то у нее не как у людей...
     Наталья Андреевна догадывалась, что ее поведение не нравится соседкам. У нее никогда не возникало желания посидеть с ними на лавочке - посплетничать, перемыть косточки соседям, обсудить последние приключения героев какого-нибудь очередного телесериала или новость, услышанную на кухне по радио. Она просто не понимала, зачем пересказывать друг другу то, что и так все знают. И все эти разговоры о духоте, зное, подзадержавшемся где-то хорошем дождике ее тоже как-то не прельщали.
     Невыносимую, под сорок градусов, жару она переживала под дребезжащим, взвывающим от усилий вентилятором. Его она купила лет двадцать пять назад, и стоил он тогда огромные деньги: семнадцать рублей! Это при её-то зарплате в сто двадцать рубликов.
     Горячей воды, естественно, не было. В Хабаровске ее отключают обычно в конце июня под очень благовидным предлогом: надо, мол, провести кое-какие профилактические работы по подготовке к зиме. И тут же всё вскроют асфальт, нагонят технику, нароют ям и траншей, но в одно прекрасное утро всё бросят и почему-то примутся ждать осени, чтобы всё приводить в порядок с криками, матюгами высокого начальства, в суете и неразберихе. При этом, правда, в центре горячая вода из кранов лилась. Как же! Даже самые незначительные чиновники этого города предпочитают жить внутри местного "Садового кольца". Его составляют три главных улицы: Муравьёва-Амурского, Ленина, Серышева и примыкающие к ним.
     Наталья Андреевна приспособилась наливать в ванну холодную воду с утра - она нагревалась к вечеру до комнатной температуры, и если добавить кипятку из большой ведерной кастрюли, то вполне можно выкупаться. Освежившись, Наталья Андреевна непременно доставала из коробки шляпку, ту самую, с очаровательными розанами на полях - ее давным-давно подарил один замечательный человек. И вот его уже пять лет нет на этом свете, и жена его, закадычная подруга Светлана Николаевна, погрустив, тоже как-то очень быстро и тихо отправилась вслед за ним, так и не узнав жгучую, ужасную тайну: ее вероломная наперсница, эта скромница Натали, тоже любила Николая Михайловича. Наверное, он был очень честным человеком, потому что, зная о чувствах Натальи Андреевны, не воспользовался ее готовностью подарить ему всю себя просто так, без всяких условий и условностей.
     Шляпка все еще не потеряла вида, хотя розанчики малость и поблекли, а ленточки пообтрепались, но это было почти незаметно. И ее любимое из чистого льна платье неразборчивого цвета в голубоватых мелких незабудках тоже, казалось, чуть постарело. Но зато тяжелые бусы из темного, таинственно мерцающего янтаря, замысловатые и какие-то немыслимые по нынешним временам, приводили в восторг всех, кто хоть что-то понимал в украшениях.
     Это была не та дешевая бижутерия, которой переполнились даже солидные ювелирные магазины, это был настоящий прибалтийский янтарь, купленный в Дубултах, в лавочке около писательского Дома творчества. Наталья Андреевна целых два года откладывала по рублику, чтобы взять путевку в Прибалтику. Это было самое ее замечательное путешествие.
     Ей даже показалось, что она попала в какую-то совсем другую страну: чистенькая, ухоженная, по-европейски глянцевая, пахнущая настоящим кофе, сиренью и соленой горчинкой, Латвия просто потрясла Наталью Андреевну. А в Дубулты она поехала специально, потому что в Риге узнала, что ее любимый поэт Давид Самойлов как раз отдыхает там. Хоть одним глазком ей захотелось взглянуть на него, а заодно и на то место, где он творит.
     Ну, конечно, это было наивно! Поэт Самойлов не разгуливал ни перед Домом творчества, ни под огромными соснами в запущенном парке, ни на пляже, где, кстати, было малолюдно по причине мороси и довольно свежего ветра - нигде его, в общем, не было. А когда морось постепенно перешла в нудный мелкий дождь, Наталья Андреевна зашла в небольшую лавчонку, где и увидела это чудо - янтарь.
     Бусы на ее сухонькой, в аккуратных морщинках коже смотрелись изящно и даже благородно.
     Наталья Андреевна дождалась вечера, нарядилась и отправилась на прогулку. В салон автобуса она обычно входила степенно, небрежно осматривалась, выбирая сидящего пассажира помоложе, и становилась около него так, что он никак не мог сделать вид, будто не замечает пожилую даму. Но если даже молодой человек вдруг вытаскивал из кармана газету и самозабвенно в нее погружался, то-Наталья Андреевна роняла, например, свой носовой платок. Нагибаясь за ним, она неловко задевала плечо упрямца и, мило улыбнувшись, деликатно извинялась: "Простите за неловкость! Не хотела доставить вам беспокойство..."
     Молодому человеку ничего иного не оставалось, как заметить присутствие бабульки и, конечно, уступить ей место. Она, впрочем, удивленно приподнимала брови:
     - Неужели я выгляжу такой древней?
     - Нет, что вы, - смущался молодой человек. - Я скоро выхожу...
     Наталья Андреевна садилась аккуратно, чтобы не измять платье; черную сумочку, похожую на хозяйственную, она ставила на колени и вынимала из нее брошюру из серии "Исцели себя сам". Сколько она уже перечитала подобных книжек - неизвестно, но одно можно сказать с уверенностью: много!
     Наталье Андреевне они заменили даже некогда любимые ее детективы Агаты Кристи, и причина была одна: авторы этих книг - экстрасенсы и целители, знахари и психотерапевты - писали об удивительных свойствах обычных вещей, поражали простотой и доступностью полезных советов, предлагали панацею от всех болячек, и все это - на полном серьезе, без тени улыбки. Однако Наталья Андреевна верила, что с помощью каких-нибудь растений, медных монет, магнитов, камней и, в конце концов, собственной урины можно стать здоровой и счастливой. Но у нее никогда не хватало терпения изо дня в день выполнять положенные предписания, считать, допустим, капли очередного "эликсира" и готовить свежие соки из фруктов и овощей, что вдобавок ко всему влетало в крутую копеечку. Она рассчитывала, что когда-нибудь потом, когда добавят пенсию, обязательно позволит себе чуть больше, чем сейчас. Ну, например, купит грузинские гранаты по тридцать тысяч рублей за килограмм. А сейчас? Ах, все равно пропущены лучшие сроки сбора и сушки крапивы, медуницы, донника и прочих нужных травок - придется ждать следующего лета...
     Листая книжку, Наталья Андреевна не забывала поглядывать по сторонам. Она была дамой любопытной: ее интересовало абсолютно все - от летающих тарелок до рецепта какого-нибудь экзотического салата с плодами авокадо, которые она, впрочем, видела только на картинке, когда ходила в библиотеку просматривать свежие газеты и журналы.
     Денег на их подписку у нее уже давно не хватало: пенсию съедали счета за квартплату, электроэнергию, газ, воду и отопление. А того, что оставалось, хватало лишь на самое необходимое, и это еще слава Богу, что Наталья Андреевна привередой в еде не была: чай заваривала из травок, которые сама же и собирала, а любимое свое лакомство - соленые огурчики с чесноком и хреном - готовила осенью в небольшой деревянной кадушке, откуда их потом и выуживала всю зиму. А на картошку и хлеб деньги у нее находились, если, конечно, пенсию не задерживали. Иначе приходилось идти в сберкассу и, как она выражалась, "потрошить проценты": у нее был небольшой счет, который Наталья Андреевна открыла на "черный день". Но таковым, впрочем, она считала тот день, когда уйдет из жизни.
     Единственная ее близкая родственница - племянница Алена, дочь ее старшей сестры, по этому случаю не должна была влезать в долги, ведь похороны нынче требуют миллионных затрат. А у племянницы двое мальчишек-погодков, крутится, как белка в колесе, а мужа-пьяницу если что и привлекает, так только компания корешей, днюющих-ночующих возле круглосуточного винного магазина, чтоб он сгорел, проклятый!
     Но не столько экзотические салаты из авокадо, или пикантные подробности жизни Коко Шанель, или новый роман Айтматова, или что-то столь же любопытное занимало Наталью Андреевну. Ей нравилось быть среди людей и наблюдать за ними.
     В проходе, уцепившись за поручень, чуть ли не перед самым носом Натальи Андреевны болтался мужичонка в выгоревшей майке. Его ноги то и дело разъезжались в разные стороны, как плохо закрепленный циркуль; мужичонка, подтянувшись, кое-как соединял ступни вместе, будто становился по команде "смирно". Но через минуту-другую снова повторялась попытка сделать шпагат.
     - Ишь, сердечный, устал! - шепнула соседка Натальи Андреевны - дородная барыня с ямочками на щеках. - Хоть бы кто догадался его посадить, неровен час - упадет и убьется.
     Наталья Андреевна невольно улыбнулась. Потому что ей вдруг вспомнилась давнишняя песня "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?"
     - Да что ж тут смешного? - насупилась барыня, и от переполнявших ее чувств даже рюшечки на вырезе ее платья ходуном заходили. - Может, у человека горе какое? Он по виду-то не бич, вполне нормальный...
     - А я разве спорю? - сказала Наталья Андреевна.
     - Может, и напился-то впервые, его с непривычки и укачало, - предположила барыня.
     - Да не дай Бог! - покачала головой Наталья Андреевна. - У "морской болезни" есть одно пренеприятнейшее качество.