азмещение жителей Уильямсона по определенным кварталам. Во всем, вплоть до отсутствия Блейра, кроется особый смысл. Обувной фабрикант держит в руках судьбу половины города; ему, такой важной персоне, не к лицу появляться на какой-то там говорильне. Кроме того, он просто не имеет права восстанавливать против себя людей, высказываясь по вопросам, не имеющим к нему прямого отношения.
     В том же положении находится и другой крупный собственник, владелец десятка ферм, - с той разницей, что этот большую часть года проводит во Флориде и в Нью-Йорке, где у него квартира на Парк-авеню, а в Уильямсон наезжает на неделю-другую. Зовут его Стюарт Хоткомб, уже дед его обладал значительным состоянием. На собрании Стюарта Хоткомба также представляет управляющий, литовец по имени Кробьюзек.
     В зале Келлог - представитель Блейра и Кробьюзек - человек Хоткомба тоже держатся вместе, как держались бы их хозяева. Оба сидят неподалеку от адвоката Олсена, образуя нечто вроде ядра, вокруг которого группируются люди с положением и состоятельные дамы не первой молодости.
     Все они не слишком интересуются речами и докладами, поворачиваются друг к другу, обмениваются любезностями.
     Сразу за ними расселись коммерсанты, предприниматели, врач, заместитель директора банка, секретарша мэра, учителя, учительницы и кое-кто из служащих, большей частью занимающих высокие должности. Многие из них делают заметки, готовясь участвовать в прениях.
     А в конце зала из полумрака выступают лица погрубей, черные глаза итальянцев, рыжие шевелюры ирландцев. Женщины с младенцами на руках, рабочие, не успевшие переодеться перед собранием...
     Для Хиггинса естественней всего было бы сидеть в середине. Именно там он и выбрал бы себе место, если бы ему не полагалось сидеть на эстраде. Он заметил, что доктор Роджерс с женой сидят на границе первой и второй групп, как бы принадлежа и к той, и к этой. Что до Билла Карни, то он восседает по левую руку от председателя и в качестве секретаря комитета первый выступит с докладом.
     Утверждать, что все собрание - сплошное надувательство, было бы чересчур: исход его решится свободным голосованием. Но правда и то, что комитет, проделавший всю предварительную работу, рассчитывает добиться одобрения своих выводов.
     Дело в том, что уильямсонская средняя школа не соответствует населению городка и для ее нужд приходится снимать несколько частных домов, не слишком приспособленных для занятий. Самое время приступить к строительству нового, более современного школьного комплекса, который отвечал бы возросшему значению города.
     Карни как раз перешел к статистическим данным, указал, сколько детей школьного возраста было в городе десять лет назад, сколько их сейчас, сколько будет, по-видимому, через пять, десять, пятнадцать лет. Он пояснил:
     - Комитет изучил два возможных решения вопроса...
     Работа проделана нешуточная. Она длилась несколько месяцев, причем большую часть ее взвалил на себя Хиггинс; для этого ему пришлось связаться кое с кем из предпринимателей и со статистическим управлением в Вашингтоне.
     - Первое решение - строить школьный комплекс исходя из нынешних потребностей...
     В первых рядах слушали рассеянно или вообще не слушали, считая вопрос решенным. Сидящие в середине были знакомы с проблемой и ждали обсуждения. Но в задних рядах тянули шеи, ловя каждую цифру, каждое слово.
     Первое решение на заседаниях комитета получило кодовое название "План на четыреста тысяч" - в эту сумму укладывается строительство современной школы, отвечающей требованиям ближайших лет.
     - С не меньшей тщательностью было подготовлено и разработано второе решение: строить уже сегодня школу, которая и через десять - пятнадцать лет сможет удовлетворить нужды растущего населения. Сейчас наш казначей Уолтер Хиггинс познакомит вас с подробными цифровыми данными по каждому из проектов.
     Второе решение предусматривает расходы в сумме примерно шестисот тысяч. В обоих случаях часть средств отпускает федеральное правительство, еще сколько-то - штат Коннектикут, но основную часть долга придется все-таки погасить за счет муниципальных сборов.
     Комитет стоит за первый проект. Это выяснилось еще до голосования из обмена репликами за столом президиума, и Хиггинс даже затруднился бы теперь сказать, кто первый объявил проект номер два нежелательным.
     Вышло так, что у самого Хиггинса не сложилось собственного взгляда на вопрос, и он безотчетно присоединился к общему мнению.
     Пришел его черед выступать. Он встал и начал читать подготовленные им страницы цифр, которые мало кому в зале были понятны. И почему это вечно ему выпадает самая неблагодарная роль? Продолжая доклад, он вдруг почувствовал, что читает не столько для присутствующих, сколько для самого себя, и открывает в цифрах какой-то новый смысл. Ощущение это было так сильно, что к концу он невольно понизил голос, и несколько раз ему даже крикнули из последних рядов:
     - Громче!
     Он так привык жонглировать цифрами, что во время чтения ухитрялся производить новые вычисления - например, подсчитал, насколько при каждом проекте увеличится налог на Блейра и на какого-нибудь небогатого фермера.
     Как знать, может быть, садясь, он уже предчувствовал все, что произойдет? Однако он еще ничего не решил. В принципе, по-видимому, он был еще с ними.
     Судья Гриффит - ему пятый десяток, дочь его училась в школе вместе с Флоренс - обвел глазами ряды и лица.
     - Кто желает выступить?
     Сперва люди только поглядывали друг на друга - ни у кого не хватало смелости первым поднять руку.
     Председатель настаивал:
     - Всем ли понятно, что нам предстоит выбрать между двумя проектами для представления одного из них в Хартфорд и в Вашингтон?
     Наконец в середине зала поднялась рука. Слово просил преподаватель средней школы, совсем молодой человек, но уже отец троих детей. Жена его сидела тут же и пыталась удержать мужа от выступления, видимо, считая, что ему не следует вмешиваться.
     - Если верить официальным данным, с которыми я справлялся, - начал он с едва скрытым вызовом в голосе, - за последние десять лет стоимость строительства удвоилась. Она продолжает расти и будет возрастать в той же пропорции. А ведь если одобрен будет первый из предложенных проектов, через пять, восемь, десять лет новый школьный комплекс опять окажется мал для населения Уильямсона.
     В конце зала зааплодировали, в первых рядах зашушукались, а Олсен, с которым, по-видимому, поделился опасениями Келлог, сделал рукой ободряющий жест, словно говоря: "Ничего, пусть потреплются! Проголосуют все равно по-нашему".
     - Кто еще просит слова?
     Поднялось несколько рук, и Гриффит указал молоточком на Кробьюзека.
     - Я говорю, - начал управляющий, - от имени владельцев недвижимости, какова бы ни была эта недвижимость: крупное предприятие или скромная ферма; от имени всех, у кого есть хотя бы домик или клочок земли.
     Муниципальный сбор ложится на их плечи, и в конечном счете именно им придется понести расходы на новую школу. При этом условии...
     Тут он привел цифры, которые должны были показать, насколько строительство школы ударит по среднему предпринимателю, и закончил так:
     - Не понимаю, как можно от нас требовать, чтобы мы разорялись во имя еще не родившихся детей. Если завтра из нашего города переместится одна из отраслей промышленности, - тут он посмотрел на Келлога, представлявшего обувную индустрию, - то население уменьшится, и даже первый проект может оказаться чересчур масштабным...
     Потом выступали другие, в том числе кто-то ;под хмельком, убежденно бубнивший:
     - У меня восемь детей и уже трое внуков. А лет этак через десять их будет уже два десятка, не меньше, - дочки у меня все в мамашу пошли...
     Зал грохнул со смеху. Оратора с трудом заставили сесть. Хиггинс еще ничего не решил. Он хмурился, но лишь оттого, что дым от сигары Карни шел ему прямо в лицо.
     - Кто еще хочет высказать свои соображения или что-нибудь уточнить?
     - Пускай не тянут с новой школой, - бросил кто-то из зала. - Большая, маленькая - все лучше, чем тот хлев, где дети учатся сейчас!
     Гриффит поднял молоток, готовясь поставить оба проекта на голосование. И тут, вопреки собственной воле, вопреки принятому перед уходом решению, Хиггинс встал. В ту же секунду, бросив взгляд в зал, он заметил Флоренс и ее подругу Люсиль: девушки только что вошли и стояли у дверей.
     Их присутствие не только не образумило его, но еще подлило масла в огонь.
     - До того как перейти к голосованию, - начал он глухим и хриплым голосом, - позвольте мне поделиться с вами некоторыми соображениями.
     Эти соображения пришли ему в голову, пока он читал собственный доклад.
     - Как совершенно справедливо заметил мистер Кробьюзек, именно владельцы недвижимости из своего кармана оплатят большую часть расходов по строительству школы.
     Напротив него сидел Билл Карни и посматривал на приятеля снизу вверх, явно не понимая, куда тот клонит.
     В первом ряду адвокат Олсен, опершись подбородком на руку, устремил на Хиггинса всегда подернутые влагой глаза с тем отрешенным интересом, с каким разглядывают редкое насекомое. Флоренс и Люсиль так и замерли стоя, хотя кто-то из соседей уступил им стул.
     - Но дело в том, - продолжал Хиггинс, чувствуя, как кровь стучит у него в висках, - что, если у нас не будет сносных школ, владельцы недвижимости, будь то завод или ферма, не найдут квалифицированной рабочей силы, да и вообще никакой рабочей силы, а без нее не может существовать ни одно предприятие.
     Вот так он порвал с ними - одной фразой, и нет надобности смотреть на передние ряды, чтобы убедиться, что его слова упали, как камень в улей. Люди поворачивались, шушукались. Хиггинс на мгновение увидел доктора Роджерса: тот глядел на него, изумленно вскинув брови, но, кажется, на лице у него было написано скорее удивление, чем негодование.
     - Рассмотрим теперь с налоговой точки зрения разницу между первым и вторым проектами...
     Он не упивается своей значительностью. Теперь, собравшись с духом, он вполне владеет собой и даже способен, не теряя хладнокровия, разглядывать лица сидящих.
     Удивление больше всего заметно в конце зала. Там вполголоса отпускают замечания, подталкивают друг друга локтями, ухмыляются, - может быть, потому, что в воздухе запахло стычкой. Пьянчуга с восемью детьми и с дочками, которые пошли в мамашу, поднял голову и взревел:
     - Правильно! Правильно!
     Неужели Хиггинс мстит сейчас за свой провал в клубе? Нет, и он готов чем угодно поклясться в этом. Ни на кого в отдельности он зла не держит, но тем не менее такая речь - это объявление войны клану, с которым он всегда сотрудничал и в который мечтал войти.
     Что толкнуло его на этот неожиданный шаг? Флоренс там, у дверей, изумлена, наверно, больше всех. Неужели и она негодует, как люди в первых рядах?
     В какую-то секунду, не взвесив, так сказать, все "за" и "против", он решился на разрыв. И сам не понимает, как мог поддаться порыву, но уверен: им руководит не зависть и не мстительность.
     Он больше не верит. Это самое правдоподобное объяснение. Они сами его прогнали, сами открыли ему глаза - вот он и увидел их в истинном свете, и прочитанный им только что доклад, на который убито столько вечеров, представляется ему теперь сплошной фальшивкой.
     Билл Карни рядом с ним вертел в руках карандаш и так энергично дымил сигарой, что Хиггинсу пришлось рукой разогнать дым: он начинал задыхаться.
     Ни на минуту он не повысил голоса и до последнего сомневался, хватит ли у него дерзости пустить в ход самый резкий из припасенных аргументов. Он сознавал, что, быть может, даст повод к насмешкам. Чего доброго, в этом найдут подтверждение тому, что им движет обида...
     Между тем, идя до конца, он стремится только не кривить душой перед самим собою, хочет - возможно, бессознательно - бросить вызов, и, наконец, ему нужно почувствовать себя изгоем.
     - Разница в стоимости между обоими проектами, - отчеканил он, скандируя каждый слог, - меньше, чем стоимость новых зданий, выстроенных в прошлом году "Загородным клубом" для удовольствия шестидесяти трех его членов.
     В первых рядах раздался ропот, словно он отпустил непристойность, шутку дурного тона или на глазах у всех совершил что-нибудь совсем уж неприличное. В конце зала, напротив, захлопали, и даже в средних рядах раздалось несколько робких "браво".
     Хиггинс сел, чувствуя, что исполнил свой долг. На душе у него было тревожно, хоть он себе в этом и не признавался. Поискав глазами дочь, он увидел, что она сидит на одном стуле с Люсиль, но по лицу ее ничего нельзя было угадать. И не только потому, что она далеко: лицо у нее всегда непроницаемо.
     - Желает ли кто-нибудь еще взять слово, прежде чем мы перейдем к голосованию? - спросил судья Гриффит.
     Он успел бросить на Олсена взгляд, как бы спрашивая совета, и спешил покончить с прениями, чтобы избежать новых осложнений.
     Олсен, не вставая и не поворачиваясь к залу, бросил четким и звучным голосом:
     - Мы здесь собрались не затем, чтобы обсуждать дела частных клубов, и страна, в которой мы живем, пока еще гарантирует нам личную свободу.
     Все испортило вмешательство некоего Перчина. Этот человек вот уже несколько лет разводил домашнюю птицу на окраине городка. Он был холост, жил один со своими пернатыми в запущенной хибаре и иногда заходил в "Таверну Джимми" пропустить в одиночестве стаканчик-другой.
     Этот самый Перчин взял слово и повторил в непримиримом и злобном тоне доводы и цифры Хиггинса, причем, ссылаясь на него, выразился так:
     - Как нам только что доказал товарищ Хиггинс...
     Публика забурлила. Перчину позволили говорить довольно долго, но под конец зал взорвался, и кто-то, отбивая такт ногами, выкрикнул:
     - В Моск-ву! В Моск-ву!
     Хиггинс не вслушивался. Он опустил голову и мечтал, чтобы все поскорей кончилось. Когда председатель ударами молотка восстановил тишину, Хиггинс нацарапал записку и подал ему.
     - Считаю своим долгом перед голосованием огласить заявление, только что поступившее ко мне. Наш казначей Уолтер Хиггинс уведомляет, что вне зависимости от результатов голосования намерен подать в отставку.
     Молчание. Никакой реакции. Ничего. Как будто все собравшиеся в зале, где уже стало жарко, не понимают, что перед их глазами только что разыгралась драма.
     Взгляды обратились к Хиггинсу, и он поднял голову - пусть видят его лицо. Эта минута показалась ему пыткой.
     - Кто за проект номер один, прошу поднять руку.
     "За" голосовали все первые ряды, примерно половина в средних. Несколько рук поднялось в конце зала.
     Олсен кивнул Триффиту.
     - А теперь, кто против этого проекта, - прошу поднять руку.
     Карни посмотрел в зал, наклонился и шепнул:
     - Если не подсчитать голоса, завтра будут протесты.
     И впрямь трудно было сказать, какая из групп имеет перевес. Члены комитета шепотом посовещались - Хиггинс в этом не участвовал. Решили раздать листки бумаги и собрать их в урну для голосования, имевшуюся в муниципалитете. Секретарь пошел за ней. Во время этих приготовлений люди заговорили громче.
     Хиггинс совершил ошибку, не уйдя сразу после записки об отставке. Делать на эстраде ему было уже нечего, тем более что при желании он мог остаться в зале и голосовать вместе со всеми. Теперь уйти стало труднее, но он решился.
     - С вашего разрешения, - бросил он Гриффиту, который, не возражая, смотрел, как он встает.
     Карни промолчал. Хиггинс не подал никому руки, не взял своего портфеля и направился к выходу. Когда он проходил мимо все еще сидевшей Флоренс, она вроде бы улыбнулась отцу.
     Пока готовились к голосованию, кое-кто из мужчин вышел под колоннаду глотнуть воздуха. Накрапывал теплый весенний дождик.
     Из-за тесноты на стоянке Хиггинс оставил машину довольно далеко от муниципалитета. Шляпы на нем не было, и, пока он не спеша шагал в темноте, капли падали ему на волосы и скатывались по лбу.
     Хиггинс еще не знал, прав он или не прав. Он поступил так, как подсказывало чувство долга, и ясно понимал, что последствия могут оказаться нешуточными.
     Что если Блейр и компания, все, чьи интересы Хиггинс сегодня затронул, в отместку перестанут покупать в его супермаркете? А они - самые выгодные клиенты: люди из последних рядов не приносят и половины выручки.
     В Уильямсоне есть еще один супермаркет. Он не подчинен ни одной из фирм; его владелец - кто-то из местных. Кроме того, в нижнем городе предлагают свои услуги несколько итальянских лавочек, около которых вечно громоздятся ящики с овощами и фруктами.
     А ведь мистер Шварц сочтет, пожалуй, что Хиггинс его предал?
     Если в ближайшем месяце выручка упадет процентов на двадцать или хотя бы на десять, к нему тут же пришлют инспектора, и уж тот мигом разберется, в чем дело.
     А о какой новой работе может идти речь в его возрасте? В Уильямсоне Хиггинсу места не найти: его поддерживают только небогатые или совсем бедные люди.
     Он горько и безнадежно улыбнулся своим мыслям.
     Его охватило не испытанное доныне ощущение легкости - как будто на него перестал действовать закон всемирного тяготения.
     Не потому ли, что с этого дня он ничем и ни с чем не связан?
     Дом, например, еще вчера был для него главным предметом забот - и жена, и он сам без конца прикидывали, как бы поскорей за него расплатиться, стать в нем полными хозяевами. А ведь остаются еще ежемесячные взносы за телевизор, за новый холодильник, за машину...
     Стоит ему лишиться работы - что со всем этим будет?
     Такое трудно себе вообразить. Не будет ничего! Ни дома, ни мебели, ни машины. Даже страхование жизни ему тогда уже не продлить.
     Хиггинсу хотелось не то смеяться, не то плакать. Он даже не заметил, как прошел мимо собственной машины, оставленной у края тротуара напротив прачечной.
     А вдруг на первых порах, чтобы как-нибудь перебиться, придется посягнуть на сбережения Флоренс?
     Не все ли равно, прав он или виноват? Случилось то, что так или иначе должно было случиться. Перчин сильно ему напортил, придав его словам смысл, которого в них не было. Сам-то он не имел в виду никакой политики, никаких радикальных требований. Ни обвинений, ни угроз - ничего этого не было. Просто он привел цифры, на которые нечего было возразить - уж в цифрах-то он разбирается!
     Возвращаясь к машине, Хиггинс заметил, что из муниципалитета повалила толпа, и поспешно сел за руль.
     Результаты голосования его не интересовали. Он был убежден, что его выступление ни к чему не привело и клан все равно победит, но это отнюдь не обессмысливало его поступок.
     Когда он приехал домой, мальчики уже спали, а жена шила, поглядывая на экран телевизора. Увидев мужа, она явно удивилась и забеспокоилась: наверно, в выражении его лица было нечто необычное.
     - Что случилось?
     Он улыбнулся, но не так, как всегда, и его улыбка встревожила Нору еще больше. Он как будто разом утратил серьезный взгляд на вещи и начал валять дурака.
     Только вот жесткое лицо человека, который всю жизнь работал, да губы, непривычные к этой новой улыбке, нарушали впечатление.
     - На днях узнаем, что случилось, - бросил он почти беспечно. - Может быть, меньше чем через месяц.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Все зависит от разных обстоятельств. Во-первых, я подал заявление о выходе.
     - Откуда?
     - Из школьного комитета.
     - Твой доклад раскритиковали?
     - Нет.
     - Да не ходи ты взад-вперед, пожалуйста! Посмотри на меня, Уолтер. Я надеюсь...
     - На что ты надеешься?
     - Надеюсь, ты не пьян?
     - Нет, не пьян. И мне уже не по возрасту начинать пить. Просто я кое-что сказал напрямик, а потом заявил об уходе.
     - Что ты такого наговорил?
     - Объяснил, почему крупные собственники выступают против проекта номер два. И привел цифры.
     Они не раз обсуждали оба проекта, так что Нора была в курсе дела.
     - Но ты вроде был за первый проект?