нством и спокойствием, будто были голубями или сторожевыми псами.
     Среди пришедших были такие крохотные создания, что и не  понять,  здесь
они уже или только ждут своей очереди снаружи. Целый час был отведен атомам,
чтобы дать им возможность представиться и покружиться над яслями. Наконец их
срок истек, и хотя Иосиф ощущал по легкому покалыванию кожи, что прошли  еще
не все гости, он приказал животным продолжить шествие.
     Собакам не удалось скрыть своего удивления, почему им не позволили жить
в хлеву, как волу и ослу. Хозяева вместо  ответа  ласково  погладили  их,  и
собаки удалились, исполненные признательности.
     И все-таки, когда в воздухе потянуло запахом приближающегося льва,  вол
и осел  забеспокоились.  Запах  становился  все  ощутимее  и  привлек  общее
внимание, потому что заглушил  ладан  и  мирру  и  другие  ароматы,  которые
оставили в хлеву щедрые царственные маги.
     Вол понимал благородные  причины  доверия,  которое  проявляли  Дева  и
Иосиф. Но оставлять младенца, этот хрупкий светильник, рядом со зверем, одно
дыхание которого могло погасить свет...
     Беспокойство вола и осла возрастало и дошло уже до последнего  предела,
ибо они хорошо понимали, что передо львом окажутся  просто  парализованными.
Они и помыслить не могли наброситься на  льва  -  ведь  это  все  равно  что
сразиться с громом или молнией. К  тому  же  вол,  ослабленный  многодневным
постом, чувствовал себя скорее воздушным созданием, чем бойцом.
     Вошел лев. Гриву его если кто и расчесывал, то лишь  ветер  пустыни,  а
меланхолические глаза говорили: "Да, я лев, ничего  не  поделаешь,  я  всего
лишь царь зверей".
     Видно было, что заботило его больше  всего:  занять  как  можно  меньше
места в хлеву, что само по себе было нелегким делом, дышать  при  этом  так,
чтобы никому не причинить вреда,  постараться  убрать  когти  и  забыть  про
челюсти, приводимые в движение  могучими  мышцами.  Он  продвинулся  дальше,
прикрыв глаза веками и спрятав свои великолепные зубы, как прячут  постыдную
болезнь. Лев шел с  величайшей  скромностью  -  сразу  было  видно,  что  он
принадлежит  к  тому  племени  львов,  которые  впоследствии,  много  позже,
откажутся сожрать святого Бландина. Дева исполнилась  жалости  и  подбодрила
льва улыбкой, похожей на те, что приберегала для младенца. Лев смотрел прямо
перед собой, его отчаяние возрастало  с  каждой  минутой,  он  словно  хотел
сказать:
     "Ну зачем, зачем я вырос таким  большим  и  сильным?  Вы  же  прекрасно
знаете, что я никогда не ел просто так, -  меня  толкали  на  это  голод  да
вольный ветер. И вы понимаете, что, когда у тебя львята, все очень непросто.
Мы так или иначе пытались стать травоядными, но трава - не для нас. Из этого
ничего не вышло".
     Воцарилось молчание, и каждому передалось горе  зверя,  а  лев  склонил
свою огромную голову, при этом грива взметнулась взрывом волос,  уткнулся  в
пол, и даже кисточка на кончике хвоста выражала великое уныние.
     Когда настала очередь тигра, он распластался на земле,  выражая  полное
смирение и строгую покорность, и превратился в меховой коврик  подле  ясель.
Через несколько секунд он вернул себе прежнее обличье, вновь стал невероятно
суровым и гибким зверем и вышел, не произнеся ни звука.
     Жирафа довольно  долго  демонстрировала  в  дверях  свои  ноги,  и  все
единодушно решили: "Сойдет", - она как бы заочно совершила свой обход вокруг
ясель.
     Так же и слон - он смог лишь преклонить  колени  у  порога  и  выразить
хоботом особое восхищение, и все весьма высоко это оценили.
     Заросший шерстью  баран  потребовал,  чтобы  его  немедленно  остригли.
Поблагодарив, семейство великодушно оставило руно нетронутым.
     Мама-кенгуру очень хотела подарить Иисусу одного из своих малышей,  она
говорила, что делает это от всего сердца, что она не лишится потомства,  что
дома у нее полно кенгурят. Но Иосиф и слышать  не  хотел  об  этом,  и  маме
пришлось унести малютку с собой.
     Страусихе повезло больше: она улучила минутку, когда на гостью никто не
обращал  внимания,  снесла  в  углу  яйцо  и  бесшумно  удалилась.   Подарок
обнаружили лишь на следующее утро. Яйцо нашел осел. Он никогда  в  жизни  не
видел такого большого и прочного яйца и подумал, что случилось  чудо.  Иосиф
вывел осла из заблуждения наилучшим способом: приготовил омлет.
     Рыбы не смогли явиться, поскольку вне воды имели очень жалкий вид, и  в
качестве своего представителя прислали чайку.
     Птицы улетали, оставляя свои песни (голуби  -  свои  любовные  игры,  а
горлицы - нежность своего горлышка), обезьяны убегали, оставляя свои веселые
ужимки, кошки - свой томный взгляд...
     А еще хотели прийти и представиться совсем уж неведомые твари,  которые
лишь ждали в недрах земли и пучинах морей, что их откроют и как-то  назовут,
они ждали в глубинах, где царит вечная ночь и нет  ни  звезд,  ни  луны,  ни
времен года.
     Чувствовалось, что в воздухе трепещут души существ, которые  не  смогли
прийти или опаздывали на эту встречу, и других существ,  обитавших  на  краю
света, но они все-таки пускались в  дорогу,  а  лапки  этих  насекомых  были
такими маленькими, что за час не пройдешь и метра, а  жизнь  столь  коротка,
что ее хватит лишь на пятьдесят сантиметров пути - и то, если очень повезет.
     Случались и чудеса: черепаха просто  примчалась,  игуана  сбавила  свою
обычную скорость, бегемот очень грациозно преклонил колени, а попугаи сумели
сохранить молчание...

     Незадолго  до  восхода  солнца  произошло  событие,  повергшее  всех  в
глубокую печаль. Иосиф,  который  совершенно  выбился  из  сил,  целый  день
дирижируя нескончаемой процессией и не съев при  этом  ни  крошки,  нечаянно
раздавил большого, грозно выглядевшего паука, который пришел,  чтобы  отдать
дань уважения младенцу. Потрясенное лицо святого надолго  погрузило  всех  в
состояние глубокой подавленности.
     Некоторые звери ждали своей очереди с величайшей  выдержкой,  но  потом
подолгу задерживались в хлеве, и волу пришлось попросить удалиться  каменную
куницу, белку, барсука, - те никак не хотели уходить.
     Несколько  ночных  бабочек  воспользовались  тем,  что   их   расцветка
совпадала с цветом стропил, и остались на ночь. Однако первые же лучи солнца
разоблачили   полуночниц,    и    Иосиф,    который    никому    не    хотел
покровительствовать, немедленно их прогнал.
     Мух   тоже   пригласили   удалиться,   но   те,   в   силу    природной
недоброжелательности, остались, мотивируя это тем, что  всегда  были  здесь.
Иосиф просто не знал, как их уговорить.

     От сверхъестественных явлений и событий, происходивших вокруг  вола,  у
него то и дело перехватывало горло. Научившись задерживать дыхание, как  это
делают аскеты в Азии, вол  стал  мечтателем,  и,  хотя  радость  от  величия
происходящего смешивалась с покорностью и  смирением,  он  познал  мгновения
настоящего экстаза. Тем не менее вол был  животным  невероятно  совестливым,
именно совесть руководила всеми его поступками, и это почему-то  мешало  ему
представлять в своих мечтаниях ангелов и святых. Он  видел  их  лишь  тогда,
когда они и в самом деле появлялись поблизости.
     "Бедный я, бедный, - думал вол, напуганный этими появлениями, - ведь  я
всего лишь вьючное животное. Или все-таки демон?  Почему  у  меня  такие  же
рога, как у него, - у меня, который никогда не творил зла? А может, я  всего
лишь колдун?"
     Иосиф не мог не заметить, каким беспокойным стал вол, худевший прямо на
глазах.
     - Иди на луга и поешь там! -  повышал  он  голос.  -  Ты  целыми  днями
путаешься под ногами. Скоро от тебя останутся кожа да кости.
     И вол с ослом ушли.
     - Верно, ты очень худ, - заметил осел. - Твои  кости  так  заострились,
что скоро по всему телу вырастут рога.
     - Хватит о рогах! - И вол сказал тогда себе: "Он прав.  Да,  надо  жить
дальше. Возьмем, например,  эту  роскошную  охапку  зелени.  Или  эту.  Что,
неужели это отрава? Нет, я просто  не  чувствую  голода.  Как  же  прекрасен
младенец! А эти большие создания, которые влетают  и  вылетают,  овевая  нас
непрестанно машущими крыльями? Весь  этот  небесный  мир,  который  с  такой
легкостью проникает, не пачкаясь, в наш простой хлев. Ладно, вол,  жуй  свою
жвачку и не думай больше об этом. А еще  не  позволяй  себе  просыпаться  от
счастья, которое вытаскивает тебя за уши из сна прямо  посреди  ночи.  И  не
стой подолгу возле ясель, преклонив одно колено, пока оно не заболит. У тебя
шкура стерлась до костей, еще немного, и твои раны облепят мухи".

     Однажды наступил черед созвездия Тельца дежурить  на  темном  полотнище
ночного неба над яслями. Огненно-красный глаз Альдебарана величественно сиял
совсем близко. Казалось, воловьи рога и бока украшены огромными драгоценными
камнями. Вол гордился тем, как хорошо охраняют ребенка. Все мирно спали. Уши
осла доверчиво поникли. Но вол, хотя его и  подбадривало  сверхъестественное
присутствие   родственного   и    дружественного    созвездия,    чувствовал
необыкновенную  слабость.  Он  размышлял  о  жертвах,  которые  принес  ради
младенца, о  бесполезных  бдениях  возле  ясель,  о  своих  слабых  попытках
обезопасить Иисуса.
     "Видит ли меня созвездие Тельца, - думал он. - Знает ли  этот  огромный
красный глаз, что так грозно сверкает, о моем существовании? Ведь эти звезды
сияют так высоко, они так  далеки,  что  непонятно  даже,  каким  боком  они
смотрят".
     Внезапно Иосиф, который уже несколько минут ворочался  на  своем  ложе,
встал и воздел руки к небу. Всегда такой сдержанный в жестах  и  словах,  он
разбудил всех, даже младенца.
     - Я видел во сне Господа. Нам нужно немедленно уходить. Это  все  Ирод.
Он озлился на Иисуса.
     Дева схватила сына и прижала к себе, будто царь  иудеев  уже  стоял  на
пороге с большим мясницким ножом в руке.
     Осел поднялся на ноги.
     - А этот? - спросил Иосиф Деву, показывая на вола.
     - Мне кажется, он слишком слаб, чтобы отправиться в путь вместе с нами.
     Вол хотел показать, что с ним все  в  порядке.  Он  сделал  невероятное
усилие, чтобы подняться, но  никогда  еще  не  чувствовал  себя  так  крепко
прикованным к земле. Тогда, моля  о  помощи,  он  устремил  свой  взгляд  на
созвездие  Тельца.  Только  на  него  он  и  мог  сейчас  уповать,  стремясь
отправиться в путь. Небесный бык не шелохнулся, вол всегда мог видеть только
его профиль, а глаз всегда был огненно-красным.
     - Уже много дней он ничего не ел, - сказала Дева Иосифу.
     "О-о! Я понимаю, они хотят оставить меня здесь, - подумал  вол.  -  Все
было слишком прекрасно, чтобы длиться еще и еще. Впрочем, в пути я  выглядел
бы костлявым, все время отстающим призраком. Мои ребра уже устали от  шкуры,
мне ничего не хочется, пора собираться на небесные пастбища".
     Осел подошел и потерся своей мордой о морду друга, давая ему знать, что
Дева уже вверила вола заботам соседки и попросила добрую женщину  ни  в  чем
ему не отказывать после того, как семейство отправится в путь.
     Но вол лежал, смежив веки, полностью  раздавленный  происходящим.  Дева
приласкала его.
     - Конечно же, мы никуда не уходим! - воскликнула она. - Это все  только
затем, чтобы попугать тебя.
     -  Разумеется,  -  подхватил  Иосиф.  -  Мы  тотчас  же  вернемся.  Кто
отправляется в дальний путь посреди ночи?!
     - Ночь прекрасна! - продолжала Дева. - Мы хотим, чтобы младенец подышал
свежим ночным воздухом, последние дни он что-то побледнел.
     - Святая правда! - подтвердил Иосиф.
     Но то была святая ложь. Вол все  понимал  и  не  хотел  мешать  сборам,
поэтому сделал вид, что впал в глубокий сон. И это была святая  ложь  с  его
стороны.
     - Он заснул, - прошептала Дева. - Давайте положим рядом с ним солому из
ясель, чтобы он ни в чем не нуждался, когда проснется. Оставим рядом флейту,
чтобы он мог до нее дотянуться, он ведь  так  любит  играть  на  ней,  когда
никого нет поблизости.
     Они собираются выходить. Скрипит дверь хлева.
     "Давно надо было ее смазать", - думает Иосиф, боясь разбудить вола,  но
тот по-прежнему притворяется спящим.
     Дверь осторожно закрывается.
     И в то время,  когда  осел,  друг  по  хлеву,  шаг  за  шагом  начинает
приближаться к  спасительному  Египту,  глаза  вола  неотрывно  прикованы  к
соломе, на которой только что лежал младенец Иисус.
     Вол прекрасно знает, что никогда не прикоснется ни к этой соломе, ни  к
флейте.
     Созвездие Тельца стремительно возвращается в зенит и одним ударом  рога
пригвождает себя к небу в том самом месте, которое  оно  больше  никогда  не
покинет.

     Когда на заре соседка вошла в хлев, челюсти вола уже  перестали  жевать
бесконечную жвачку.


НЕЗНАКОМКА ИЗ СЕНЫ

     L'inconnue de la Seine

     "Я  думала,  что  останусь  на  дне  реки,  но  вот  -   поднимаюсь   к
поверхности", - путаясь в  мыслях,  думала  девятнадцатилетняя  утопленница,
влекомая подводным течением.
     Как только она миновала мост Александра, ее охватил жуткий страх -  эти
безжалостные люди из речной полиции били ее  по  плечу  баграми,  безуспешно
пытаясь зацепить за платье.
     К счастью, надвигалась ночь, и они оставили свои попытки.
     "Ну, выловят меня, - размышляла она,  -  придется  лежать  перед  этими
людьми на столе какого-нибудь морга. И не сделаешь  ни  малейшего  движения,
чтобы защитить себя или отскочить в сторону, там ведь  даже  и  мизинцем  не
шевельнешь. Чувствовать себя мертвой, когда гладят твою  ногу.  И  ни  одной
женщины,  ни  одной  женщины  вокруг,  которая  обсушила  бы  твое  тело   и
приготовила его в последний путь".
     Наконец она  покинула  пределы  Парижа  и  плыла  теперь  меж  берегов,
поросших деревьями  и  луговыми  травами.  Днем  она  старалась  пристать  к
какой-нибудь заводи, чтобы путешествовать только по ночам, когда лишь звезды
и луна скользят по рыбьей чешуе.
     "Только бы добраться до моря, ведь я  не  боюсь  теперь  самых  высоких
волн".
     Она все плыла, не ведая, что на ее лице  сияет  трепетная,  но  все  же
неугасимая улыбка, конечно, более неугасимая, чем на лице живого человека, с
которым каждую минуту может случиться все, что угодно.
     "Добраться до  моря",  -  эти  три  слова  сопутствовали  теперь  ей  в
путешествии по реке.
     Глаза закрыты, ноги согнуты, руки раскинуты по воле волн, горло, уже за
границей жизни, все еще искало силы для вдоха... Утопленницу раздражало, что
один чулок спустился и ниже колена образовалась складка. Она смиренно  плыла
и плыла,  кружась  в  потоке,  не  ведая  иной  дороги,  кроме  этой  старой
французской реки, которая, повторяя из века в век одни и те же извивы, слепо
струилась к морю.
     Проплывая через один город ("Где я - в Манте, в  Руане?"),  утопленница
ненадолго застряла в омуте неподалеку от пролета какого-то моста,  и  только
волна от проходившего мимо буксира освободила  ее  и  позволила  отправиться
дальше.
     "Никогда, никогда я не доберусь до моря", - думала она  глубокой  ночью
на третьи сутки путешествия в воде.
     - Но вы уже у цели, -  раздался  совсем  рядом  мужской  голос,  и  она
догадалась, что это был крупный мужчина, совершенно обнаженный.
     Он привязал ей к лодыжке кусок свинца и взял  за  руку  так  властно  и
уверенно, что она, наверное, не смогла бы сопротивляться, даже если была  бы
не маленькой утопленницей, а чем-то иным.
     "Надо покориться ему, сама я ничего не смогу сделать".
     И тело девушки стало опускаться все глубже и глубже. Когда они достигли
долгожданных   песков   на   дне   моря,   к   ним   устремилось   множество
фосфоресцирующих существ, но мужчина -  это  был  Великий  Мокрец  -  жестом
остановил их.
     - Доверьтесь нам, - сказал он девушке. - Ваша ошибка в том, что вы  еще
хотите дышать. Пусть вас не пугает, что вы больше не  чувствуете  сердца,  -
оно уже почти не бьется, разве лишь  когда  ошибается.  И  не  сжимайте  так
плотно губы, будто боитесь наглотаться морской воды. Она для вас  сейчас  то
же, что вы раньше называли питьевой  водой.  Вам  больше  нечего  опасаться,
слышите, нечего. Чувствуете, как к вам возвращаются силы?
     - Ах, я сейчас упаду в обморок!
     - Ни в коем случае. Чтобы быстрее привыкнуть, возьмите горсть  песка  -
он у вас под ногами - и перекладывайте его из одной руки в  другую.  Это  не
так просто. Вот, вот  так,  хорошо.  И  побыстрее  восстанавливайте  чувство
равновесия.
     Сознание полностью вернулось к ней. И вдруг утопленницу  вновь  охватил
ужас. Как же так - не было произнесено ни единого  слова,  а  она  прекрасно
понимала этого обитателя морской пучины? Впрочем, ее испуг  длился  недолго:
она догадалась, что мужчина изъясняется исключительно свечением своего тела.
И еще она увидела, что и ее хрупкие обнаженные руки тоже  испускают  блестки
света - точно маленьких светлячков. Другого способа общения Струящиеся - так
звали жителей подводного мира - не знали.
     - А теперь могу я узнать, откуда вы? - спросил Великий Мокрец,  который
все время держался к ней в профиль - по обычаю Струящихся только так мужчина
мог обращаться к девушке.
     - Я ничего больше не знаю о себе, не помню даже собственного имени.
     - Ну что же, отныне вы будете Незнакомкой из Сены, вот и все. Поверьте,
мы и сами знаем о себе не больше.  Помните  только,  что  здесь  расположена
большая колония Струящихся и среди нас вы никогда не будете несчастной.
     Она очень быстро заморгала, как будто ей мешал избыток света,  и  тогда
Великий Мокрец дал знак рыбам-фонарикам удалиться, оставив подле  себя  лишь
одну.  Да,  здешним  обитателям  светили   рыбы-фонарики,   обычно   подолгу
остававшиеся на одних и тех же местах.
     Люди разного возраста с любопытством приблизились к Великому Мокрецу  и
Незнакомке из Сены. Все они были обнажены.
     - У вас есть какое-нибудь пожелание? - спросил Великий Мокрец.
     - Я хотела бы остаться в платье.
     - Вы в нем останетесь, это очень просто.
     В  глазах  жителей  морской  пучины,  в   их   медленных,   исполненных
деликатности жестах сквозило желание услужить новенькой.
     Ей очень мешал привязанный к ноге свинец. Она  хотела  освободиться  от
него или, по крайней  мере,  ослабить  узел,  как  только  никого  не  будет
поблизости. Великий Мокрец угадал ее намерения.
     - Ни в коем случае не трогайте груз, умоляю вас. Вы потеряете  сознание
и всплывете на поверхность, если только  удастся  прорваться  сквозь  мощные
кордоны акул.
     Девушка  сдалась  и,  подражая  окружающим,  стала  раздвигать   руками
водоросли и отгонять рыб. Здесь было много мелких рыбешек,  которые,  словно
мошкара, с любопытством водили хороводы вокруг Незнакомки и даже касались ее
лица и тела.
     Одна-две (редко три)  большие  домашние  рыбы  постоянно  следовали  за
каждым Струящимся, охраняли его и оказывали мелкие услуги:  держали  во  рту
небольшие предметы или снимали со спины прилипшие водоросли. Они спешили  на
помощь по первому  знаку,  а  то  и  до  него.  Порой  их  угодливость  даже
раздражала. В глазах  домашних  рыб  можно  было  прочитать  простодушное  и
неистовое обожание, что,  впрочем,  многим  нравилось.  И  никогда  не  было
такого,  чтобы  они  поедали  мелких  рыбешек,  которые  тоже   прислуживали
Струящимся.
     "Почему же я бросилась в воду? - думала новенькая. - Я  даже  не  знаю,
кем была там, на  поверхности.  Девушкой?  Женщиной?  Моя  бедная  головушка
заполнена теперь только водорослями и ракушками. Мне очень хочется  сказать,
что все это чрезвычайно печально,  но  я  в  точности  не  представляю,  что
означают эти слова".
     Обратив внимание на понурый вид Незнакомки, к ней приблизилась девушка,
которая утонула двумя годами раньше, ее здесь называли Простой.
     -  Вот  увидите,  дорогая,  пребывание  в  глубинах  моря  придаст  вам
уверенности,  -  сказала  она.  -  Тол