олос скрипки.
     "Если бы он хоть любил меня  по-настоящему..."  -  с  грустью  подумала
девушка.
     - Да что с тобой сегодня? - воскликнул отец. - Ты вся  в  слезах.  Если
это из-за голоса, так, наоборот, нужно радоваться, дочка...


ПОСЛЕ СКАЧЕК

     Le suites d'une course

     Cэр Руфус Флокс, жокей и джентльмен,  зачем  вы  дали  свое  имя  вашей
лошади?  Вы,  низкорослый,  с  красными  щеками  -  ну  просто  недожаренный
бифштекс... - по чьей же воле вы решили воплотиться  в  образ  этой  бестии,
мышастой, шелковистой, летящей так, что ноги словно не касаются земли?
     Должно быть, именно по той причине, что она ничуть на вас не  походила,
вы, желая привязать ее покрепче, и  воткнули  в  лошадь  имя,  как  пылающую
бандерилью.
     Вы не из тех жокеев, что подходят к лошади впервые лишь на взвешивании.
Без всяких колебаний вы проводили ночи перед скачками  в  конюшне,  у  своей
любимицы, и прямо в ухо, бархатистое и чуткое, шептали верные советы  насчет
завтрашних трудов, шептали, пока лошадь не заснет.
     Какая радость -  мчаться,  мчаться,  слившись  со  своей  мышастой,  по
скаковому кругу ипподрома, на глазах у  множества  людей,  и  только  ветер,
набегая, гонит дрожь по серому жокейскому костюму, и та же дрожь переполняет
скакуна, и даже масть у лошади и всадника одна...

     Любительский "Гран-При" на ипподроме в Отей  {Во  времена,  описываемые
автором, предместье Парижа на правом берегу Сены, рядом с  Булонским  лесом.
Ныне - район Большого Парижа. (Примеч. ред.)} Сэр Руфус взял  без  труда,  с
большим отрывом  от  конкурентов.  Он  победил  в  шести  скачках,  а  потом
разгоряченная лошадь  пустилась  галопом  во  весь  опор  вниз  по  бульвару
Эксельман, вдоль Отейского  виадука,  и  пролеты  виадука  скакун  пролетал,
казалось, одним махом. А затем все  увидели,  как  оба  Сэра  Руфуса  вместе
рухнули в Сену,-седок поначалу лишь почувствовал, что лошадь  у  него  между
ногами стала стремительно худеть. И вдруг ее нет вовсе, и даже уши  скрылись
под водой! Жокей в одиночестве выбрался на противоположный берег.  Все,  что
осталось от животного (так, по крайней мере, он подумал тоща), -  это  прядь
гривы в кулаке и следы крови на шпорах.
     На следующее утро, когда Сэр  Руфус,  джентльмен  и  жокей,  отправился
позавтракать к друзьям в город, он с удивлением обнаружил, что  в  зеркальце
такси отражаются не его собственные глаза, а глаза его лошади.
     И тут же услышал голос, обращенный явно к нему:
     - Тебе не стыдно? Ты спокойно едешь завтракать в город, а  я  по  твоей
милости - труп, лежащий на дне Сены. Ты просто подло утопил меня,  не  сумев
вовремя остановить.
     - Но ведь ты сама увлекла меня в реку!
     - Повтори, что ты сказал!
     - Почему  ты  говоришь  со  мной  таким  тоном?  -  робко  спросил  Сэр
Руфус-человек.
     - Клянусь своими большими черными глазами, ты еще вспомнишь обо мне!
     Прежде чем выйти из такси, джентльмен и жокей  удостоверился,  что  его
собственные  глаза  вернулись  на  свои  обычные  места,  смахнул   с   себя
происшедшее как дурной сон, в хорошем настроении  расплатился  с  шофером  и
позвонил в дверь к друзьям. Надо сказать, он рассчитывал,  что  завтрак  его
хоть немного отвлечет.
     Оказалось, однако, его пригласили как раз затем, чтобы обсудить скачки.
Присутствовавшие за завтраком три дамы и  двое  мужчин  так  придвигались  к
нему, что чуть было не сломали стол.
     - Так расскажите же нам, дорогой, как все случилось!  В  газетах  самые
противоречивые версии.
     - Если вы хотите, чтобы мы остались добрыми друзьями, давайте больше не
будем говорить об этом, - произнес джентльмен и жокей. -  Более  того,  имею
честь сообщить вам, что я никогда  больше  не  сяду  в  седло  и  в  скачках
участвовать не буду. Вообще не буду ездить  верхом.  Пусть  лошади  остаются
сами по себе, а мы, мужчины, - сами по себе.
     И он рассмеялся, успокоенный тем, что в стеклянной поверхности  столика
для посуды отражаются его вполне  человеческие  глаза  -  маленькие  злобные
глазки.
     Слова Сэра Руфуса, а также интонация, с которой они  были  произнесены,
показались другим участникам завтрака несколько странными. Однако настаивать
на объяснении было неуместно - наверняка у джентльмена  и  жокея  были  свои
основания, о которых ему не хотелось бы упоминать, - во всяком случае,  все,
не сговариваясь, сочли их достаточно серьезными.  Так  у  постели  больного,
лежащего по неизвестной причине в лихорадке,  обычно  стараются  говорить  о
чем-то постороннем.
     Трапеза завершилась весело. Все напрочь забыли про  лошадь  -  до  того
самого момента, когда Сэр Руфус, рассыпаясь в тонких и  изящных  выражениях,
которые всегда производили неотразимое впечатление, стал благодарить хозяйку
дома за великолепный прием. И тут с женщиной случился нервный припадок - она
вдруг заметила за спиной Сэра  Руфуса  темно-серый  конский  хвост,  который
терся о пиджак и производил при этом  весьма  громкие  звуки.  Хвост  весело
вилял, как бы собираясь принять активное участие в разговоре.
     Сэр Руфус Флокс выбежал, не  попрощавшись.  На  улице  он  вновь  обрел
нормальный человеческий облик.  Много  дней  с  ним  не  происходило  ничего
нового. Потом, это было в воскресенье, Сэр Руфус ощутил  приступ  тошноты  и
тут же с ужасом почувствовал, что его органы опять стали  нечеловеческими  -
вплоть до  печени  и  селезенки.  Он  подбежал  к  большому  трюмо,  которое
специально  приобрел  совсем  недавно,  но  в  нем  не   отразилось   ничего
особенного.
     Сэр Руфус отправился повидать свою невесту, американку, не богатую,  но
и не бедного достатка, которую очень сильно любил. Но всякий раз, когда  ему
по дороге попадалась кобыла, он не мог  отвести  от  нее  глаз  -  это  было
настолько неудержимо, что пришлось отказаться от визита к невесте и зайти  в
одну из больших конюшен, где обычно содержалось от двенадцати до  пятнадцати
кобыл. Если бы его возлюбленная могла быть вместе с ним в  этом  прекрасном,
таком чистом заведении! Они уселись бы  рядышком  на  охапку  соломы,  он  с
радостью держал бы руки невесты в  своих,  вдыхая  теплый,  чуть  островатый
запах конюшни...
     Следующий  день  начался  плохо.  Вместо   того   чтобы   позвонить   и
распорядиться насчет завтрака, Сэр Руфус, желая привлечь внимание горничной,
внезапно заржал, а когда служанка появилась  с  подносом,  стал  выпрашивать
"сахарку", грациозно кивая и подавая переднюю ногу,  как  то  делают  ученые
лошади, - причем, что интересно, весь сахар был в его полном распоряжении.
     На улице он  сознательно  избегал  тротуаров,  находя  особое,  хотя  и
сомнительное удовольствие в том, чтобы проскальзывать между  движущимися  по
мостовой автомобилями.
     "Последнее время мир стал каким-то лошадиным",  -  думал  он,  стараясь
убедить самого себя, что ничем не отличается от всех прочих прохожих.
     Сэра Руфуса охватило страстное желание излить душу  -  во  весь  голос.
Непременно надо было поделиться с невестой своими нынешними ощущениями.
     - У вас появилось желание стать лошадью? - переспросила  американка.  -
Вот это да! Зачем же сдерживаться? Нельзя идти  против  естества.  От  таких
переживаний недолго и заболеть. В один прекрасный день вы станете лошадью  -
и что, разве мы не станем гулять, как прежде, по Булонскому лесу?  Я  надену
роскошный костюм амазонки, все просто повалятся с ног. Дайте-ка  я  расцелую
ваши ноздри! - воскликнула она со смехом и бросилась ему на шею. - Итак,  до
завтра, до встречи на аллее Ранела. Теперь  Сэру  Руфусу  больше  ничего  не
мешало, и в ту же  ночь  он  стал  лошадью.  На  рассвете  он  спустился  по
лестнице, стараясь производить как можно меньше шума, и  довольно  элегантно
нажал головой на кнопку, чтобы открыть  наружную  дверь.  Однако  лошадь  на
улице, без седла и недоуздка, вызывает  такое  же  удивление,  как,  скажем,
совершенно голый человек. К тому же - куда идти? На свидание - слишком рано.
До самого утра Сэр Руфус, словно злоумышленник, избегал полицейских  и  даже
просто прохожих, которые настолько глупы, что, завидев лошадь без сбруи, тут
же побегут вызывать полицию.
     Ему все-таки удалось  добраться  до  Булонского  леса,  где  Сэр  Руфус
намеревался пощипать травки. Давно уже хотелось попробовать ее на вкус  -  и
вот наконец подвернулась оказия.
     "В сущности, я стал теперь куда спокойнее, - размышлял он. - Чего же  я
боюсь?"
     Муравей заполз ему на ногу и побежал вверх.
     "Он мешает не больше, чем и раньше, когда я был человеком".
     Лань подошла совсем близко, чтобы поглядеть на него.
     "Если бы она знала все! Но лучше  ничего  ей  не  говорить.  Да  и  как
объясниться с ланью, если я сам еще не уверен, что стал лошадью!"
     Лань кокетливо посмотрела, затем обнюхала его и  фыркнула.  Может,  она
приняла его за оленя? Нет, похоже, просто отнеслась с недоверием.  Наверное,
животные обнюхивают друг друга, чтобы убедиться, не скрывается ли под шкурой
человек.
     Лань попятилась и скрылась.
     Наконец на аллее Ранела появилась американка.  Все-таки  она  не  могла
скрыть изумления, увидев, что ее жених действительно превратился в лошадь.
     Невдалеке прошел  служитель  Булонского  леса,  и  Сэр  Руфус  подумал:
"Сейчас я его как лягну!"
     Но служитель не обратил на них ни малейшего внимания.
     По лесу пробирался какой-то бедняк с  веревкой  в  руке  -  под  ветхим
пиджаком у него  не  было  даже  рубашки,  -  видимо,  искал  дерево,  чтобы
повеситься.
     Сэр Руфус заржал, чтобы обратить на беднягу внимание американки,  и  та
спросила:
     - Куда вы направляетесь с веревкой, добрый человек?
     -  А  какое  вам  до  этого  дело?  -   выкрикнул   бродяга,   внезапно
рассердившись.
     - В общем-то, никакого, конечно, но я подумала, что,  может  быть...  -
заговорила она самым задушевным голосом.
     - Вот и ошибаетесь, что  "может  быть".  Не  мешайте  мне  искать  свое
дерево.
     - Не делайте этого, дорогой месье, - продолжала женщина, желая  вызвать
доверие незнакомца. - Позвольте я куплю у вас эту веревку.
     - Вам придется заплатить очень много, мадам,  и  вы  почувствуете  себя
обворованной. Потом, учтите, эта веревка не приносит счастья.
     Бедняк выглядел теперь  еще  более  унылым,  чем  прежде,  несмотря  на
подобие  улыбки,  которая  попыталась  пробиться   сквозь   густую   бороду,
скрывавшую пол-лица.
     Через несколько минут процессия, состоявшая из женщины, лошади, веревки
и избежавшего смерти человека, уже  направлялась  к  конюшне  у  Порт-Дофин.
Бедняк вел лошадь в поводу, и веревка приятно согревала ему озябшую ладонь.

     Сэру Руфусу не понадобилось много труда, чтобы стать выездной  лошадью.
Он регулярно вывозил свою невесту на прогулку, их дни текли беззаботно.
     - В Булонский, дружок! - говорила она ему, словно обращалась  к  своему
кучеру. - Будь любезен, поезжай по авеню Бюго. Остановишься у красильщика, я
там ненадолго задержусь. Потом  поедем  по  Лоншан,  а  вернешься  по  улице
Акаций.
     И она усаживалась в коляску, больше не заботясь о маршруте.

     В один прекрасный день американка  села  в  тильбюри  {Легкий  открытый
двухколесный экипаж (уст.). (Примеч. ред.)}  не  одна.  Ее  молодой  спутник
довольно унизительным образом стал предлагать  лошади  обсыпанные  табачными
крошками куски хлеба, которые вытаскивал прямо из кармана.
     Самозванец  теперь  появлялся  на  каждой  прогулке.  Сэр   Руфус   так
напряженно прислушивался к разговору молодых людей, что порой  даже  забывал
переставлять  ноги.  Вместе  с  тем  он  видел  -  перед  ним   всего   лишь
малозначительный повеса, один из тех,  что  любят  составлять  компанию  для
прогулок по Булонскому лесу, только и всего.
     Однажды на повороте Сэр Руфус неловко споткнулся о бордюрный  камень  и
услышал, как молодой человек раздраженно заметил:
     - Нет, ты видала подобного кретина, а? Рогоносец! Ты права, надо  гнать
его при первой возможности. Он слишком много про нас знает. Его недоверчивые
уши не пропускают ни единого нашего слова.
     Услышав это, Сэр Руфус резко взял с места, бросил  коляску  на  куст  -
удар, и парочка, слетев с  сиденья,  врезалась  в  большой  платан.  Молодой
человек лежал на земле с пробитым черепом,  а  девушка  раскинулась  посреди
травы в нескольких метрах от него. Умирая, она все еще показывала на  своего
друга пальцем, и даже этот предсмертный жест был полон очарования и любви.
     А Сэр Руфус вновь стал человеком. В новеньком с иголочки, сером, точнее
мышастой масти, костюме, с хомутом на шее  и  свешивающимися  оглоблями,  он
стоял, неподвижный, за кустами и сквозь  ветки  наблюдал  за  трагедией.  Он
попытался выплюнуть удила и снять узду, но ремни стесняли движения,  поводья
мешали, тело чувствовало себя неловко, и вообще все  было  непросто,  потому
что Сэр Руфус хоть на самую малость, но еще оставался лошадью.


СЛЕДЫ И МОРЕ

     La piste et la mer

     По тропе посреди пустынной  пампы  идет  одинокий  человек,  его  плечи
оттягивают  две  дорожные  сумки,  в  руке  -  чемоданчик.   В   безмерности
окружающего пространства черты его лица как бы стерты, но все  равно  видно,
что человек этот - с Ближнего Востока  и  он  совсем  недавно  покинул  свою
страну: время  от  времени  путник  оборачивается,  словно  его  преследуют.
Маленькая самодельная курительная трубка создает вокруг него некую атмосферу
дружелюбия и уюта, словно он несет  с  собой  крохотный  невидимый  домик  -
впрочем, хрупкость этого сооружения совершенно очевидна.
     Ему рассказывали, что, пройдя много  миль,  он  найдет  одно  ранчо,  и
путник с самого утра стремится к горизонту, не глядя по  сторонам.  Под  его
ногами - бесчисленные следы. Он узнает отпечатки: вот здесь  тащились  быки,
здесь прошла отара овец, а здесь - промчался табун лошадей. Пустыня  следов,
застывший мир, итог былых движений, оцепененье смерти...
     Так, от ранчо до ранчо, путник странствует уже  много  дней.  По  ночам
спит где придется, лишь бы нашлось место, чтобы улечься и  дать  отдых  телу
после дня ходьбы. А  когда  путешественнику  не  спится,  птицы,  призванные
охранять сон Земли, - совы, неясыти и другие, которых  мы  вовсе  не  знаем,
потому что они  гнездятся  в  самом  небе,  -  отмеряют  для  него  время  с
молчаливого согласия Луны.

     На ранчо Сан-Тибурсио, куда  направляется  человек,  в  огромном  сарае
стригут овец. Животные опускают веки, ощущая  холодное  дыхание  металла,  а
ножницы, дойдя до пушистого брюха, ускоряют бег, грозя задеть  нежное  вымя.
Одна овца беспрестанно нюхает клок шерсти, который случайно  оказался  перед
ее мордой. Все овечьи глаза кажутся стеклянными и совершенно одинаковыми - и
тревога, сковывающая напряженные тела животных, тоже для всех одна.
     Бродяга турок продолжает свой путь.  В  его  поясе  тщательно  спрятаны
карманные  часы  в  никелированном  корпусе.  Нагревшиеся  в   дороге,   они
показывают пять часов, но путнику  кажется,  что  уже  гораздо  позднее;  он
спешит, будто его давно ждут, даже выдвинули кресло для  гостя  на  середину
комнаты.
     В сарае на ранчо Сан-Тибурсио продолжается стрижка. Хуан Печо,  сидящий
на корточках слева, должно быть, хозяин. Его  нож,  висящий  на  поясе,  под
задравшимся во время  работы  пиджаком,  длиннее,  чем  у  пеонов.  Большой,
толстый, Печо стрижет овец через силу: невероятная лень разлита по всему его
телу, он не скрывает этого, даже  когда  притворяется,  что  трудится.  Лень
охватывает его с пробуждения и покидает только  ночью,  когда  Печо  спит  и
больше в ней не нуждается.
     Окурок самокрутки, давно потерявший свой изначальный цвет, прилип к его
нижней губе, похоже, лет пять-шесть назад.
     Печо  стрижет  плохо  и  рассеянно.  Время  от   времени   ругательства
застревают в его клочковатой бороде.
     Овцы, которых стриг хозяин, потом долго помнят тяжелую тень нависавшего
над ними тела, бычье дыханье и  многочисленные  порезы.  Печо  предпочел  бы
вовсе зарезать их. Это  куда  быстрее,  да  и  кровь...  Разве  кровь  -  не
единственное развлечение в пампе для гаучо, верного своей невесте?

     Слух турка улавливает далекий лай собак. Долгие часы лишь ветер в пампе
принимал это существо за человека - смешного человека, который передвигается
пешком по стране, где все ездят верхом. Хуан Печо и дети уже завидели его. И
сразу наделяют незнакомца родиной, чувствами, характером.
     Это  старьевщик,  торговец  хламом.  Особой  любовью  в  здешних  краях
пользуются всякие коробочки и шкатулки. Впрочем, мужчины, женщины,  дети  во
всем мире любят их. Шкатулки  -  потребность  человеческой  натуры.  Под  их
крышками рождается, скрывается и замышляет разные хитрости сама судьба.
     Случай представляется Хуану Печо подходящим, он поднимается с  корточек
и залезает на лошадь (оседланная, она всегда рядом) - не потому, что  боится
опоздать на встречу с будущим, просто никогда  в  жизни  он  не  проделал  и
пятнадцати шагов пешком.
     Свертывая сигарету, он направляет лошадь к незнакомцу.
     - Добрый вечер, не угодно ли глянуть на товары  проезжего  коммерсанта?
Всегда  к  вашим  услугам,  -  турок  пытается  говорить  по-испански.  -  Я
представляю в Аргентинской Республике крупные зарубежные торговые дома.
     - Ага. Значит, представляете? -  с  недоброй  усмешкой  говорит  гаучо,
разглядывая дорожные сумки пришельца.
     Турок опускает глаза, смущенный собственной ложью. Это голод  и  воздух
пампы сделали его таким изворотливым.
     - Следуйте за мной! - бросает Печо, натягивая поводья.
     Он размышляет, куда отвести иноземца - в сарай или на кухню. В  воротах
ранчо  стоит  его  сестра  Флорисбела,  серьезная,  крупная  женщина.   Печо
принимает решение:
     - Это турок, он будет спать здесь. После ужина посмотрим,  что  он  там
принес. А пока пусть ничего не показывает.
     И добавляет, понизив голос:
     - Осторожнее, у него цепкие лапы.
     Торговец просит  Флорисбелу  принести  воды  и  скрывается  в  зарослях
чертополоха.
     Потом он появляется - побритый, почищенный,  пахнущий  одеколоном  -  и
усаживается на табуретку, лицом к закату, неподалеку от Флорисбелы,  которая
пьет  мате  {Тонизирующий  напиток,  сходный  с  чаем,   приготовляемый   из
высушенных  листьев  парагвайского  чая,  вечнозеленого   дерева   семейства
падубовых. (Примеч. ред.)}.
     Оба не произносят ни слова, притихшие перед наступлением ночи.  Звезды,
еще приглушенные  дневным  светом,  кажутся  подслеповатыми.  Овцы,  которых
стрижка разлучила с ягнятами, ищут своих детей в кошаре сумерек, и весь мир,
от земли до неба, заполнен блеяньем, исколотым лучистыми  иголками  звезд  и
светлячков.
     Турок почувствовал усталость. Только одна мысль, словно неизвестно  кем
пущенная стрела, пронзила его  сознание.  Он  удостоверился,  что  револьвер
по-прежнему лежит в кармане. В это  время  раздался  голос  Хуана  Печо.  Он
вернулся  на  ранчо  в  сопровождении  трех  детей  Флорисбелы,  из  которых
старшему, Орасио, было двенадцать лет. Мальчик сильно хромал,  у  него  было
совсем взрослое лицо. Маленькая группа двигалась в окружении собак.
     - Нет, и точка! - резко произнес гаучо своим низким голосом.  -  Только
после ужина! Турок разложит свой товар на  столе,  и  у  нас  будет  вдоволь
времени, чтобы все рассмотреть.
     Флорисбела одобрила решение. Торговец, наоборот,  хотел  закончить  все
как можно быстрее, но  испанский  он  понимал  плохо,  и  ему  потребовалось
несколько секунд, чтобы разложить услышанные слова по полочкам и вникнуть  в
смысл произнесенных фраз.
     Все вошли в просторную комнату, которая служила на  ранчо  и  кухней  и
столовой.
     - Сюда! - Хуан Печо указал турку на место в углу.
     Одна за другой восемь местных дворняжек обнюхали иноземца и  попытались
поднять задние лапы