индейки, которые больше всего любил Айвенго,  и  заставляла  своего  бедного
мужа провожать гостя в парадную опочивальню, пятясь  задом  и  освещая  путь
восковыми свечами. К этому моменту Ательстан бывал уже  в  таком  состоянии,
что перед ним раскачивались два подсвечника и целых два Айвенго  -  то  есть
будем надеяться, что качался не Айвенго, а только  его  родич  под  влиянием
ежедневной  порции  крепких  напитков.  Ровена  уверяла,  что  причина  этих
головокружений - удар, который некогда нанес по высокородному черепу  принца
негодяй Буа Гильбер, "второй возлюбленный той еврейки, милый  Уилфрид",  но,
впрочем, добавляла, что особе королевской крови пить вполне пристало и  даже
входит в обязанности, налагаемые высоким саном.
     Сэр Уилфрид Айвенго видел, что этого человека бесполезно было бы  звать
в задуманный им поход; но сам с каждым днем  все  больше  туда  стремился  и
долго искал способ как-нибудь объявить Ровене свое твердое решение повоевать
вместе с королем. Он был убежден, что она заболеет, если ее  не  подготовить
постепенно; не лучше  ли  ему  сперва  отправиться  в  Йорк,  под  предлогом
судебной сессии, а там в Лондон, будто бы по делу или для закупки инвентаря;
а уж оттуда авось удастся незаметно махнуть на пакетботе в Кале,  -  словом,
уехать в несколько приемов  и  очутиться  в  королевском  стане,  пока  жена
думает, что он не дальше, чем в Вестминстере.
     - А что бы вашей милости так прямо и объявить, куда едете, -  набраться
духу, да и сказать? - посоветовал шут Вамба, главный приближенный и советник
сэра Уилфрида. -  Верьте  слову,  Ее  Высочество  перенесет  это  с  истинно
христианским смирением.
     - Молчи, невежа! Отведаешь у меня плети, -  сказал  сэр  Уилфрид  тоном
трагического негодования. - Где тебе знать, до чего  чувствительны  нервы  у
знатной дамы. Будь я голландец, если она не упадет в обморок.
     - А я ставлю свою  погремушку  против  ирландского  банкнота,  что  она
охотно отпустит вашу  милость,  -  конечно,  если  вы  не  будете  очень  уж
настаивать, - сказал Вамба с видом знатока; и Айвенго с некоторым  смущением
убедился, что тот был прав. Однажды за завтраком он принял небрежный  вид  и
сказал, попивая чай: "А  я,  душенька,  подумываю  съездить  в  Нормандию  с
визитом к Его Величеству"; на что Ровена спросила, отложив в сторону  оладьи
(которые ели к завтраку все знатные англосаксы  с  тех  пор,  как  их  испек
король Альфред, и  которые  ей  подавал  коленопреклоненный  паж  на  блюде,
чеканенном флорентийцем Бенвенуто Челлини):  "Когда  же  ты  думаешь  ехать,
Уилфрид?" И как только убрали чайную посуду и стоявшие на козлах столы,  она
принялась штопать ему белье и укладывать саквояж.
     И сэр Уилфрид был столь же недоволен  этой  готовностью  разлучиться  с
ним, сколь был недоволен своей семейной жизнью; так что шут  Вамба  заметил:
"Ты, кум, словно тот матрос, который орал при каждом ударе плетью, а  боцман
ему и говорит: "Чума тебя возьми, братишка, по  какому  месту  ни  стегнешь,
никак тебе не угодишь".
     "А ведь верно, есть спины, которые Судьба стегает без устали, - подумал
сэр Уилфрид с тяжким вздохом, - вот и моя что-то никак не заживает".
     И вот, в сопровождении скромной свиты, куда включили и Вамбу, с  теплым
шарфом на шее, связанным белыми  пальчиками  супруги,  сэр  Уилфрид  Айвенго
покинул дом, дабы примкнуть к войску  своего  повелителя.  Стоя  на  пороге,
Ровена провожала мужа, пока он садился  на  коня,  подведенного  слугами,  и
благословила его в путь, выказав при этом самые похвальные чувства. "Знатная
англичанка, - сказала она, -  должна  уметь  все  вынести  во  славу  своего
монарха;  ее  не  страшит  одиночество;  она  готова  и  на  вдовство  и  на
беззащитность".
     - Наш родич Ательстан не оставит тебя, - произнес глубоко взволнованный
Айвенго, и слезы закапали у него в отверстие  шлема,  а  Ровена,  напечатлев
целомудренный поцелуй на стальных доспехах рыцаря, скромно сказала:
     - Надеюсь, что Его  Высочество  будет  настолько  добр.  Тут  зазвучала
труба; Ровена помахала платочком; провожающие  закричали  "ура";  оруженосец
славного крестоносца сэра Уилфрида развернул по ветру его знамя (серебряное,
с изображением на  алом  поле  трех  мавров,  нанизанных  на  копье);  Вамба
хлестнул своего мула, и Айвенго с глубоким вздохом повернул  своего  боевого
коня крупом к отчему дому.
     В ближнем лесу им повстречался Ательстан,  во  весь  опор  мчавшийся  к
Ротервуду на своем огромном скакуне, могучем, как ломовая лошадь.
     - Ни пуха  ни  пера  тебе,  старина!  -  крикнул  принц  на  саксонском
диалекте. - Задай там жару французишкам, лупи их в хвост  и  в  гриву,  а  я
посижу дома и позабочусь о миссис Айвенго.
     - Благодарствую, родич, - ответил Айвенго, хоть и не видно было,  чтобы
он был очень доволен; обменявшись рукопожатиями, они  поехали  каждый  своей
дорогой - Ательстан в Ротервуд, а  Айвенго  -  в  гавань,  откуда  собирался
отплыть.
     Желание нашего  бедного  рыцаря  исполнилось;  а  между  тем  лицо  его
вытянулось в добрый ярд и пожелтело как пергамент;  он,  который  целых  три
года жаждал уехать из дома, сейчас завидовал  Ательстану,  потому  что  тот,
видите ли, ехал в Ротервуд; а когда его кислая мина  была  замечена  Вамбой,
глупый шут перекинул со спины на грудь свою скрипицу и запел:

                     Atra cura. {Черная забота (лат.)}

                       . . . . . . . . . . . . . . .
                       Еще богат я был умом,
                       Когда мне клирик римский спел,
                       Как злой Заботы дух подсел
                       На круп за рыцарским седлом.
                       Сдается мне, мой господин,
                       Ты тоже едешь не один.

     - Очень возможно, - сказал Айвенго,  оглянувшись  через  плечо,  а  шут
продолжал свою песню:

                       Куда б ты ни направил ход,
                       Влеком воинственной судьбой,
                       Забота сядет за тобой
                       И сердце смелое сожмет.
                       Покуда конь не кончит бег,
                       Вы не расстанетесь вовек.
                       Не рыцарь я, не знаю сеч,
                       Не обнажаю грозный меч,
                       Заботе не подсесть ко мне
                       На длинноногом скакуне:
                       Дурак я, горю я смеюсь
                       И на осле вперед стремлюсь.
                       {Перевод В. Рогова.}

     Тут он пришпорил мула, и бубенцы его зазвенели.
     - Молчи, шут! - сказал сэр Уилфрид Айвенго величественно  и  гневно.  -
Если тебе неведомы тоска и забота, это  потому,  что  ты  не  знаешь  любви,
которой они всегда сопутствуют. Кто может любить, не тоскуя? И  возможна  ли
радость встречи, когда бы не было слез  разлуки?  ("Что-то  я  не  приметил,
чтобы его светлость или миледи много их  сегодня  пролили",  -  подумал  шут
Вамба, но ведь он был дурак и не в своем уме). - Я не променяю  своей  тоски
на твое равнодушие, - продолжал рыцарь. - Где солнце, там и тени.  Если  мне
не по душе тени, неужели надо выколоть себе глаза и жить во  мраке?  Нет!  Я
доволен своей судьбой, какая она есть. Забота, о которой ты поешь, может,  и
гнетет, но честного человека ей не согнуть. Я могу взвалить ее  на  плечи  и
все-таки идти своей дорогой, ибо рука моя сильна, меч - остер, а  щит  -  не
запятнан; на сердце, может, и печаль, но совесть чиста. - Тут  он  вынул  из
жилетного кармана (жилет был из стальных  колец)  медальон,  поцеловал  этот
залог любви, снова спрятал его, глубоко вздохнул и пришпорил коня.
     Во время речи сэра Уилфрида (свидетельствующей о некой  тайной  печали,
совершенно непонятной шуту) Вамба жевал кровяную колбасу и ничего не  слыхал
из этих возвышенных слов. Они не спеша проехали  все  королевство,  пока  не
добрались до Дувра, откуда переправились  в  Кале.  Во  время  переезда  наш
славный рыцарь, жестоко страдая от морской болезни и к тому же радуясь пред-
стоящему свиданию со своим повелителем, стряхнул  с  себя  глубокое  уныние,
которое сопутствовало ему на суше.


Глава II. Последние дни Льва


     Из Кау сэр Уилфрид Айвенго направился дилижансом в  Лимож,  оставив  на
Гурта коней и всю свиту, за исключением Вамбы, который состоял  при  нем  не
только  шутом,  но  и  камердинером  и  теперь,  сидя  на  крыше  дилижанса,
развлекался игрой на французском рожке кондуктора.
     Добрый король Ричард, как узнал Айвенго, находился в Лимузене и осаждал
там замок Шалю, владелец которого, хоть  и  был  вассалом  Ричарда,  защищал
замок от своего сюзерена с  решимостью  и  отвагой,  вызывавшими  величайшую
ярость  монарха  с  львиным  сердцем.  Ибо,  при  всей  своей  храбрости   и
великодушии, Львиное Сердце так же  не  терпел  противодействия,  как  любой
другой; и подобно царственному животному, с которым его  сравнивали,  обычно
сперва разрывал противника на куски, а уж потом задумывался  над  доблестями
покойного. Говорили, будто граф Шалю нашел горшок  с  монетами;  царственный
Ричард пожелал их заполучить. Граф отрицал факт находки; но в  таком  случае
отчего  он  немедленно  не   отворил   ворота   своего   замка?   Это   явно
свидетельствовало  о  его  виновности;   поэтому   король   решил   покарать
непокорного и заодно с деньгами отнять у него и жизнь.
     Разумеется, король не привез с собой осадных орудий,  ибо  они  еще  не
были изобретены; он уже раз десять яростно бросался на штурм замка, но атаку
всякий раз отбивали, и британский  Лев  до  того  рассвирепел,  что  к  нему
страшно было подойти. Даже жена Льва, прекрасная Беренгария, едва решалась к
нему приблизиться. Он  швырял  в  штабных  офицеров  походными  стульями,  а
адъютантов награждал пинками, от которых те кубарем летали  по  королевскому
шатру; как раз навстречу Айвенго оттуда мячиком вылетела фрейлина, посланная
королевой, чтобы после очередной атаки поднести Его Величеству кубок вина  с
пряностями.
     - Прислать сюда моего тамбурмажора - пусть высечет эту  бабу!  -  рычал
разъяренный король.  -  Клянусь  мощами  святого  Варравы,  вино  пригорело!
Клянусь святым Виттикиндом, я сдеру с нее шкуру! Га! Клянусь святым  Георгом
и святым Ричардом! А это еще кто там? - И он уже схватил свою полукулеврину,
весившую около тридцати центнеров, готовясь запустить  ею  в  пришельца,  но
последний, грациозно преклонив колено, спокойно произнес:
     - Это я, мой повелитель, - Уилфрид Айвенго.
     - Как? Уилфрид из Темплстоу? Тот, что женился и угодил жене под башмак?
- воскликнул король, сразу развеселясь, и  точно  тростинку  отбросил  прочь
полукулеврину (пролетев триста ярдов, она упала на  ногу  Гуго  де  Бэньяну,
курившему сигару возле своей палатки, отчего сей славный воин  хромал  потом
несколько дней).
     - Так это ты, кум Уилфрид? Явился навестить  Льва  в  его  логове?  Тут
полно костей, мой милый, Лев гневается, - добавил король,  страшно  сверкнув
очами, - но об этом после. Гей! Принесите два галлона ипокраса для короля  и
славного рыцаря Уилфрида Айвенго! Ты вовремя явился, Уилфрид, - завтра у нас
отменный штурм, клянусь святым  Ричардом  и  святым  Георгом!  Только  перья
полетят, ха, ха!
     - Тем лучше, Ваше Величество,  -  сказал  Айвенго,  почтительно  осушая
кубок за здравие короля. Так он сразу попал в  милость,  к  немалой  зависти
многих придворных.
     Как обещал Его Величество, под стенами Шалю было вволю и битв, и пиров.
Осаждавшие ежедневно ходили на  штурм  замка,  но  граф  Шалю  и  доблестный
гарнизон так стойко его защищали, что осаждавшие  возвращались  в  лагерь  в
полном унынии, потеряв в безуспешных  атаках  множество  убитыми  и  получив
бесчисленные увечья.
     Во всех этих сражениях Айвенго проявлял беспримерную храбрость и только
чудом   избегал   гибели   от   баллист   катапульт,   стенобитных   орудий.
94-миллиметровых пушек, кипящего масла  и  других  артиллерийских  снарядов,
которыми осажденные встречали противника. Поело каждого  боя  Гурт  и  Вамба
вытаскивали из кольчуги своего господина больше стрел, чем бывает  изюмин  в
пудинге. Счастье еще, что под верхней  кольчугой  рыцарь  носил  доспехи  из
лучшей толедской стали, совершенно не пробиваемой стрелами,  -  дар  некоего
еврея, Исаака из Йорка, которому он в свое время оказал немаловажные услуги.
     Если бы король Ричард не был так разъярен многократными  неудачами  под
стенами замка, что утратил всякое чувство справедливости, он первый  признал
бы отвагу сэра Уилфрида Айвенго и, по крайней  мере,  раз  десять  за  время
осады возвел бы его в пэры с вручением  Большого  Креста  ордена  Бани;  ибо
Айвенго несчетное число раз возглавлял штурмующие отряды  и  собственноручно
убил почти столько же врагов, - всего на шесть меньше,  -  как  сам  Львиное
Сердце (а именно 2351). Но  Его  Величество  был  скорее  раздосадован,  чем
доволен подвигами своего верного слуги,  а  все  придворные  -  ненавидевшие
Айвенго за несравненную доблесть и воинское мастерство (ему ничего не стоило
прикончить сотню-другую защитников Шалю, тогда как лучшие из  воинов  короля
едва справлялись за день  с  двумя  дюжинами)  -  все  придворные  старались
очернить сэра Уилфрида в глазах короля и добились того,  что  король  весьма
косо смотрел на его ратные подвиги. Роджер де Вспинунож с усмешкой рассказал
королю, будто сэр Уилфрид бился об заклад, что при следующем  штурме  уложит
больше врагов, чем сам Ричард; Питер де Подлизон донес, будто Айвенго  всюду
говорит, что Его Величество  уже  не  тот,  что  прежде,  что  он  обессилен
излишествами и не может ни скакать, ни разить мечом и  боевым  топором,  как
некогда в Палестине; а во время двадцать пятого по  счету  штурма,  едва  не
решившего дело, когда Айвенго убил семерых - а его величество всего шестерых
- из сыновей графа Шалю, Айвенго чуть не погубил  себя,  водрузив  на  стене
свое знамя впереди королевского, и только тем избег немилости, что несколько
раз подряд спас королю жизнь.
     Итак, именно доблести бедного рыцаря (как, наверное, бывало и  с  вами,
уважаемый читатель) нажили ему врагов; невзлюбили его и женщины,  состоявшие
при лагере веселого короля Ричарда. Большой охотник до удовольствий,  король
имел при себе, кроме молодой королевы, еще и  блестящую  дамскую  свиту.  По
утрам  Его  Величество  занимался  делами,  после  завтрака  до  трех  часов
пополудни  предавался  яростному  бою,  а  затем,  вплоть  до  полуночи,   в
королевском  стане  не  смолкали  песни,  музыка  и  Шум   пиров.   Айвенго,
вынужденный  посещать  эти  увеселения,  на  которые  бывал  приглашаем   по
должности, не отвечал на заигрывания дам и с таким пасмурным видом  смотрел,
как они танцуют  и  строят  глазки,  что  только  расхолаживал  веселящихся.
Любимым  его  собеседником  был  один  на  редкость   праведный   отшельник,
проживавший невдалеке от Шалю; с ним Айвенго любил потолковать о  Палестине,
евреях и  прочих  серьезных  материях,  предпочитая  это  всем  развлечениям
королевского двора. Не раз, пока королева и другие дамы танцевали кадрили  и
польки (в которых непременно желал участвовать и Его Величество,  при  своем
росте и чудовищной толщине напоминавший слона, пляшущего под волынку), -  не
раз в таких случаях Айвенго ускользал от шумного бала и шел побеседовать при
луне со своим почтенным другом. Ему было больно видеть, как  король,  в  его
возрасте и при его корпуленции,  танцует  с  молодежью.  А  те  льстили  Его
Величеству, но тут же смеялись над ним; пажи и молодые фрейлины  чуть  не  в
лицо  передразнивали  коронованного  скомороха;  и  если  бы  Айвенго   умел
смеяться, он наверняка рассмеялся бы в тот вечер, когда  король,  в  голубых
атласных невыразимых и с напудренными волосами, вздумал протанцевать  minuet
de la Cour {Придворный менуэт (франц.).} с маленькой королевой Беренгарией.
     После танцев Его Величество приказывал подать  себе  гитару  и  начинал
петь. Говорили, что эти песни он сочиняет сам -  и  слова  и  музыку,  -  но
всякий,  кто   читал   "Жизнеописания   лорд-канцлеров",   сочинение   лорда
Кампобелло, знает, что был некто Блондель, который писал для короля  музыку;
а что касается слов, то, когда их  сочиняет  король,  охотников  восхищаться
наверняка  найдется  много.  Его  Величество  исполнял  балладу  -   всецело
заимствованную - на мотив, заигранный всеми шарманщиками христианского мира,
и, обернувшись к придворным, спрашивал: "Ну, как вы находите? Это  я  сложил
нынче утром". Или: "Влондель, что скажешь об этой теме в  B-moll?"  Или  еще
что-нибудь в этом роде; и будьте уверены, придворные и Блондель аплодировали
изо всех сил, - как и положено лицемерам.
     Однажды вечером (а именно, вечером 27 марта 1199 года) Его  Величество,
будучи в ударе, так долго угощал двор своими  так  называемыми  сочинениями,
что людям надоело громко хлопать и втихомолку смеяться. Сперва  он  исполнил
весьма оригинальную песню, начинавшуюся так:

                       Вишенки, вишенки, алый цвет,
                       Спелые, свежие - лучше нет! -

каковую  песню  он сложил не далее как позавчера и готов был присягнуть, что
это  так.  Затем  он  пропел  столь  же  оригинальную  героическую  песнь со
следующим припевом:

                   Правь, Британия, в просторе морском!
                   Бритт вовек, вовек, вовек не будет рабом!

     Придворные аплодировали как первой, так и второй  песне,  и  один  лишь
Айвенго сидел с каменным лицом, пока король не  спросил  его  мнения;  тогда
рыцарь с поклоном ответил, что "кажется,  уже  слышал  где-то  нечто  весьма
похожее". Его Величество бросил на него  свирепый  взгляд  из-под  кустистых
рыжих бровей, но Айвенго в тот день спас ему жизнь, так что король  вынужден
был сдержаться.
     - Ну, а вот эту песню, - сказал он, - ты нигде не мог слышать,  клянусь
святым Ричардом и  святым  Георгом!  Эту  я  сочинил  только  сегодня,  пока
принимал ванну после схватки, верно, Блондель?
     Блондель, разумеется, был готов присягнуть, что именно так оно и  было;
а король, перебирая  струны  гитары  толстыми  красными  пальцами,  фальшиво
пропел следующее:

                           Повелители правоверных

                         Жизнь папы римского светла
                         И неизменно весела:
                         Он в Ватикане без забот
                         Отборнейшие вина пьет.
                         Какая, право, благодать,
                         Всесильным римским папой стать!

                         Султан турецкий Саладин
                         Над женским полом господин:
                         В его гареме сотня жен,
                         И тем весьма доволен он.
                         Хочу - мой грех прошу простить -
                         Султаном Саладином быть.

                         Но папа римский - вот бедняк! -
                         Никак вступить не может в брак.
                         Султану же запрещено
                         Пить виноградное вино.
                         Я пью вино, женой любим
                         И зависти не знаю к ним.
                         {Перевод В. Рогова.}

     Encore!  Encore!  {Еще!  Еще!  (франц.).}  Браво!  Bis!   Все   усердно
аплодировали королевской  песне;  все,  кроме  Айвенго,  хранившего  дерзкое
молчание; а когда Роджер де Вспинунож громко спросил его, уж не  знакома  ли
ему и эта песня, - он твердо ответил: "Да, и тебе тоже, Роджер де Вспинунож,
да ты боишься сказать правду".
     - Клянусь святой Цецилией! Пусть мне никогда больше не держать гитары в
руках, - яростно крикнул король, - если каждое слово, каждая мысль и нота не
принадлежит мне! Пусть я погибну при завтрашнем  штурме,  если  это  не  мое
собственное. Тогда пой сам, Уилфрид Постная Рожа, -  ты  ведь  когда-то  был
мастер петь. - И тут кор