-  Загостилась  ты  в  Виксберге.  Я и не знал, что ты уезжаешь, - тетя
Молли сказала мне, когда ты уже уехала.
     Да,  сэр,  -  ответила  она.  - Я на другой день уехала, после того как
шерифы  к  нам  заявились...  Я  сама  не знала. И ехать не хотела. Это папа
выдумал, что бы я поехала, навестила тетю...
     -  Замолчи  и полезай в машину, - сказал Лукас. - Здесь мне свой урожай
собирать или чужой собирать в Парчмене - мне охота узнать про это поскорее.
     - Да, - сказал Эдмондс. Он снова обратился к Нат: - Отойдите с Джорджем
на  минутку.  У меня разговор к Лукасу. - Нат с Джорджем отошли. Лукас стоял
возле машины, и Эдмондс глядел на него. Три недели прошло с того утра, когда
он  последний  раз говорил с Лукасом - словно именно три недели понадобилось
для  того,  чтобы  ярость  в  нем  сожгла  самое  себя  или улеглась. И вот,
облокотясь  в  окне,  белый  смотрел  на  загадочное  лицо,  в котором легко
угадывалась  кровь  белых  -  та  же  самая, что текла в его жилах, но негру
доставшаяся  через  отца,  а  не  через  женщину,  как  ему, и притом на три
поколения  раньше, - лицо спокойное, непроницаемое, даже несколько надменное
-  даже  выражением  напоминавшее  его  прадеда  Маккаслина.  - Ты, наверно,
понимаешь, что тебя ждет, - сказал
     он. - Когда федеральный обвинитель разделается с Нат, Нат разделается с
Джорджем,  Джордж  - с тобой, а судья Гоуэн - со всеми вами. Ты прожил здесь
всю  жизнь  -  вдвое дольше меня. Ты знал всех Маккаслинов и всех Эдмондсов,
какие  тут  жили,  - кроме старого Карозерса. Этот аппарат и виски на заднем
дворе - твои были?
     - Вы же знаете, что не мои, - сказал Лукас.
     - Ладно, - сказал Эдмондс, - а тот, что нашли у речки, - твой?
     Они смотрели друг на друга.
     - Не за него меня судят, - сказал Лукас.
     -  Он  твой, Лукас? - повторил Эдмондс. Они продолжали смотреть друг на
друга.   И   по-прежнему   лицо,  которое  видел  Эдмондс,  было  застывшим,
непроницаемым. Даже в глазах не выражалось никакой мысли. Он подумал, и не в
первый  раз:  {Передо  мной  не  просто  лицо человека, который старше меня,
повидал  и просеял больше, но человека, чья кровь десять тысяч лет почти вся
была  чистой,  а мои безымянные пращуры тем временем доскрещивались до того,
что породили меня.}
     - Хотите, чтобы я ответил? - спросил Лукас.
     - Нет! - с бешенством сказал Эдмондс. – Садись в машину.
     Когда  они  приехали  в  город, улицы, ведущие к центру, и сама площадь
были  забиты  народом,  машинами и телегами; над зданием федерального суда в
ясном  майском  небе  трепетал  флаг.  Следом  за Эдмондсом он, Нат и Джордж
двигались  сквозь толпу на тротуаре, и с обеих сторон на них смотрели лица -
знакомые  люди с их плантации, с других плантаций на речке или по соседству,
тоже  приехавшие  в  город  за семнадцать миль, но без надежды попасть в зал
суда, а для того лишь, чтобы постоять на улице и увидеть, как они пройдут, -
и   люди,  известные  только  понаслышке:  богатые  белые  адвокаты,  судьи,
начальники, которые переговаривались, не вынимая изо рта своих важных сигар,
-  сильные  и гордые мира сего. Они вошли в мраморный вестибюль, тоже полный
народу,  гудевший  от  голосов,  и  тут  Джордж  в своих воскресных туфлях с
твердыми  каблуками  зашагал не так уверенно. Лукас вынул из кармана толстый
захватанный  документ, все эти три недели пролежавший под секретным кирпичом
в  очаге, и дотронулся им до руки Эдмондса: бумага, изрядно толстая, изрядно
захватанная, развернулась, однако, сама собой при этом прикосновении, туго и
вместе  с тем охотно раскрылась по замусоленным сгибам, явив между титулом и
печатью,   посреди   писчей   судорожной   тарабарщины,   натолканной  рукою
безымянного   стрикулиста,  те  несколько  слов,  которые  Лукас  удосужился
прочесть:  {Джордж  Уилкинс,  Натали  Бичем} и число октября месяца прошлого
года.
     -  Это что же? - сказал Эдмондс. - Она у тебя все время лежала? Все три
недели?   -   Но   лицо  под  его  разгневанным  взглядом  было  по-прежнему
непроницаемым, чуть ли не сонным.
     - Покажьте судье Гоуэну, - сказал Лукас.
     Он,  Нат  и Джордж тихо сидели на жесткой деревянной скамье в маленьком
кабинете,  а пожилой белый - Лукас знал его, не знал только, что он помощник
пристава,  -  жевал  зубочистку  и  читал  мемфисскую  газету.  Потом  дверь
приоткрыл  молодой,  проворный,  слегка  забегавшийся белый в очках, блеснул
очками  и  пропал;  потом  следом  за  старым  белым  они опять прошли через
мраморный  гулкий вестибюль, гудевший от голосов и медленных шагов, и опять,
когда  поднимались  по  лестнице, на них смотрели лица. Они прошли через зал
суда  без  остановки  и  опять  вошли  в кабинет, только побольше, побогаче,
потише.  Там  сидел  сердитый  мужчина,  Лукасу  неизвестный,  - федеральный
прокурор,  приехавший  в  Джефферсон всего восемь лет назад, когда сменилось
правительство{3},  а Лукас стал реже наведиваться в город. Зато здесь же был
Эдмондс,  а  за  столом  сидел  еще  один, которого Лукас знал, - этот и ним
приезжал  еще  при  старом Касе, сорок, пятьдесят лет назад, и жил неделями,
перепелятничал  с  Заком,  а  Лукас  им  лошадей держал, когда собаки стойку
делали и белые слезали стрелять. Дело разобрали мигом.
     -  Лукас  Бичем?  -  сказал  судья. - Средь бела дня выставил на заднем
крыльце сто двадцать литров виски и самогонный аппарат? Чушь.
     -  А  вот  нате  вам,  - сердитый развел руками. – Я сам об этом узнал,
только когда Эдмондс...
     Но судья его не слушал. Он сидел, повернувшись к Нат.
     - Девушка, поди сюда, - сказал он.
     Нат  подошла.  Лукас  видел,  что  она  дрожит. Она казалась маленькой,
худой,  как хворостинка, - девочкой; восемнадцатый год всего, младшая у них,
последняя  –  на склоне лет родила ее жена, не только своих лет, порою думал
Лукас,  но  и его тоже. Слишком молода для женитьбы, для всех неприятностей,
которые  надо  вытерпеть  женатым людям для того, чтобы состариться и узнать
вкус и радость покоя. Печка, новое крыльцо, колодец - это еще не все.
     - Ты дочь Лукаса? - спросил судья.
     -  Да,  сэр, - раздалось в ответ ее высокое, мягкое, напевно сопрано. -
Меня зовут Нат. Нат Уилкинс, жена Джорджа Уилкинса. У вас в руках бумага про
это.
     - Вижу, - сказал судья. - От октября прошлого года.
     -  Да, сэр судья, - сказал Джордж Уилкинс. - Она у нас с прошлой осени,
когда  я  хлопок  свой  продал. Мы поженились, только она ко мне не захотела
переехать,  покуда  мистер  Лук... ну, я, значит, не сложу печку, крыльцо не
починю и колодец не выкопаю.
     - Теперь ты это сделал?
     -  Да,  сэр  судья,  -  сказал  Джордж. - Денег на это я набрал, теперь
осталось всего ничего, только за топор за лопату взяться.
     -  Понятно,  - сказал судья. - Генри, - обратился он к другому старику,
тому, что с зубочисткой. - Где у тебя это виски? Можешь его вылить?
     - Да, судья.
     - И оба аппарата можешь уничтожить, разломать как следует?
     - Да, судья.
     - Тогда очисть мне помещение. Убери их. Хотя бы этого шута широкоротого
убери.
     - Про тебя говорят, Джордж Уилкинс, - шепнул Лукас.
     - Да, сэр, - ответил Джордж. - Я так и подумал.



IV


     Сперва он полагал, что хватит двух, от силы трех дней, а вернее, ночей,
поскольку  днем Джорджу придется работать в поле и вдобавок вместе с Нат дом
готовить  для  семейной  жизни.  Но  прошла  неделя,  Нат хоть раз в день да
показывалась  дама - обычно что-нибудь взять взаймы, - а Джорджа он так и не
видел.  Он  понял  причину  своего  нетерпения:  тайна  кургана,  на которую
кто-нибудь,  любой  человек  может  набрести случайно, как он сам; быстро, с
каждым  днем  сокращается срок, отпущенный ему на то, .чтобы не только найти
клад,  но  и  употребить  его с пользой и удовольствием, - все повисло из-за
мелкого,  некстати  возникшего  дельца, да и ожидание заполнить было нечем -
год  добрый,  лето спорое, кукуруза и хлопок всходили чуть ли не по пятам за
сеятелем, так что и забот никаких, только на изгородь облокотись, гляди, как
растет; вот и получалось: одним надо бы заняться, да нельзя; другим заняться
можно  было бы, да нужды нет. Но наконец, через неделю с лишним, когда Лукас
почувствовал,  что  еще  день - и терпение у него лопнет, в сумерках, стоя в
кухонной двери, он увидел, как Джордж прошел перед домом, скрылся в конюшне,
потом  появился  с  его  кобылой,  впряг ее в телегу и уехал. На другое утро
Лукас  дальше  первого  участка  не  пошел; он прислонился к светлой от росы
изгороди, стал смотреть на хлопок - и тут ему закричала из дома жена.
     Когда он вернулся, перед очагом на стуле, наклонившись и свесив длинные
узкие ладони между колен, с распухшим от слез лицом сидела Нат.
     -  Все  вы  со своим Джорджем Уилкинсом! – сразу начала Молли. - Давай,
расскажи ему.
     - Ни колодца не начал, ничего, - сказала Нат. - Крыльцо и то не подпер.
Ты ему сколько денег дал, а он не начал даже. Я его спрашиваю, а он говорит:
подожди,  еще не собрался, - подождала, опять спрашиваю, а он опять свое: не
собрался.  Тогда  я  ему сказала: не начнешь, как обещался, я, может, другое
вспомню  про  ту  ночь,  когда  шерифы  к  нам  нагрянули, - а вчера вечером
говорит:  мне  тут  надо  кое-куда,  могу  поздно  вернуться,  ты бы у своих
переночевала,  -  а  я  говорю:  на засов запрусь - подумала, он для колодца
что-то  хочет заготовить. А как увидела, что папину лошадь и телегу вывел, -
думаю:  так  и  есть. Является чуть ли не утром - и с пустыми руками. Ни чем
копать,  ни  досок для крыльца - а деньги папины истратил. Ну и сказала ему,
что  я  сделаю,  -  подождала у дома, пока мистер Рос не проснулся, и говорю
мистеру  Росу,  что  совсем  другое  вспомнила  про  ту  ночь,  а мистер Рос
заругался  и  говорит  - поздно вспомнила, потому что теперь я Джорджу жена,
суд меня не будет слушать, и поди, мол, скажи отцу и Джорджу, чтобы к вечеру
духа их тут не было.
     -  Дождались!  - закричала Молли. - Вот он, ваш Джордж Уилкинс! - Лукас
уже шел к двери. - Куда пошел-то? - сказала она. - Куда теперь денемся?
     -  Ты погоди беспокоиться, куда денемся, - сказал Лукас, - до той поры,
когда Рос Эдмондс забеспокоится, почему мы не съехали.
     Солнце  уже  встало.  День  обещал быть жарким; и хлопок и кукуруза еще
подрастут  до заката. Когда он подошел к дому Джорджа, Джордж молча появился
из-за  угла.  Лукас  пересек лысый, залитый солнцем двор в хитрых завитушках
сметенной пыли - эту науку Нат переняла у матери.
     - Где он? - спросил Лукас.
     -  Я его спрятал в овражке, где мой старый лежал, - ответил Джордж. - В
тот раз шерифы ничего не нашли, теперь искать там не станут.
     -  Дурень,  -  сказал  Лукас.  -  Пойми ты: теперь до выборов недели не
пройдет  без  того,  чтобы  кто-нибудь из них не пошарил в овраге - коли Рос
сказал  им,  что  там  прятали. А если тебя обратно поймают, у тебя не будет
свидетеля, на котором ты с прошлой осени женат.
     -  Теперь  меня не поймают, - сказал Джордж. - Теперь я ученый. Буду на
нем работать, как вы велите.
     - Давно бы так, - сказал Лукас. - Вот стемнеет, бери телегу и увози его
из  оврага.  Я покажу, куда спрятать. Хе, - сказал он. - Этот небось старого
родной братец, будто старого и не уносили.
     -  Нет,  сэр, - сказал Джордж. - Этот хороший. Змеевик у него почти что
новый.  Почему  я  и  цену  не мог сбить. Крыльцовых и колодезных еще бы два
доллара,  и  хватило, но я сам достал, вас не пришлось беспокоить. Да я не о
том  волнуюсь,  что  меня  поймают. Я голову ломаю, что мы Нат скажем насчет
крыльца и колодца.
     - Кто это "мы"? - спросил Лукас.
     - Ну тогда я, - сказал Джордж.
     Лукас посмотрел на него молча. Потом сказал:
     - Джордж Уилкинс.
     - Сэр? - сказал Джордж Уилкинс.
     - Я насчет жены советов никому не даю.





ГЛАВА ВТОРАЯ


I


     Шагов за сто до лавки Лукас, не остановившись, бросил через плечо:
     - Обождите здесь.
     - Нет, нет, - сказал коммивояжер. - Я с ним сам потолкую. Если не смогу
ему  продать,  тогда и... – Он остановился. Вернее, отпрянул: еще бы шаг - и
он  налетел  на  Лукаса.  Он  был  молодой,  под тридцать, само уверенный, с
бойкостью,  слегка потертой, и нахрапом, свойственным людям его призвания, -
белый. Но тут
     он даже говорить перестал и поднял голову к негру в старом комбинезоне,
смотревшему на него не только с достоинством, а властно.
     - Здесь обождите, - сказал Лукас.
     И  вот  под  ясным  августовским  утренним небом торговец прислонился к
ограде, а Лукас пошел в лавку. Он поднялся на крыльцо, возле которого стояла
под  широким фермерским седлом молодая светлая кобыла со звездочкой и в трех
чулках,  и  вошел  в длинную комнату, где на полках были разложены консервы,
табак,  лекарства,  а  на  крюках  висели  цепные  постромки, хомуты, клешни
хомутов.  Эдмондс сидел за бюро перед окном фасада, писал в гроссбухе. Лукас
стоял и смотрел ему в затылок, пока он не обернулся.
     - Он приехал, - сказал Лукас.
     Эдмондс  откинулся  на  спинку  и развернулся вместе с креслом. Глаза у
него  загорелись еще до того, как остановилось кресло. С неожиданной яростью
он крикнул:
     - Нет!
     - Да, - сказал Лукас.
     - Нет!
     - И ее с собой привез, - сказал Лукас. - Я своими глазами видал...
     -  Как прикажешь понимать - ты вызвал его сюда, хотя я тебе сказал, что
не  только  трехсот долларов - трехсот центов, трех центов ты от меня в долг
не...
     -  Говорю вам, я видал, - сказал Лукас. – Своими глазами видал, как она
работает.  Утром  я  закопал во дворе доллар, а машина пошла прямиком туда и
нашла его. Мы найдем эти деньги нынче ночью, а утром я с вами рассчитаюсь.
     -  Хорошо!  -  сказал  Эдмондс. - Прекрасно! У тебя в банке больше трех
тысяч. Возьми в долг у себя. Тогда и отдавать не придется.
     Лукас смотрел на него. Он даже не моргнул.
     - А-а, - сказал Эдмондс. - Так в чем же дело? А в том, черт возьми, что
ты  не  хуже  меня  знаешь, что никакого клада нет. Ты тут прожил шестьдесят
семь  лет.  У  кого  это  здесь  бывало столько денег, чтобы еще закапывать?
Можешь  ты  представить,  чтобы  человек  в нашем краю закопал хоть двадцать
центов и чтобы его родня, друзья, соседи не вырыли их и не потратили раньше,
чем он домой придет и лопату поставит в угол?
     -  Неправильно  говорите,  - сказал Лукас. – Люди находят. Я же говорил
вам  про  двух  приезжих  белых - как они приехали ночью, три года, а может,
четыре  назад,  выкопали  двадцать  две  тысячи  долларов в старом кувшине и
уехали  -  их  и  увидеть  никто  не успел. Я нашел ихнюю яму, закопанную. И
кувшин.
     -  Да,  -  ответил Эдмондс. - Ты говорил. И сам тогда в это не верил. А
теперь стал думать по-другому. Так?
     -  Они  нашли,  - сказал Лукас. - И скрылись, пока никто не узнал. Даже
про то, что они здесь были.
     - Откуда же ты тогда знаешь, что нашли двадцать
     две тысячи?
     Но  Лукас только посмотрел на него. Во взгляде его было не упрямство, а
бесконечное,  прямо  саваофовское, терпение, словно он наблюдал за выходками
безумного ребенка.
     -  Был  бы  здесь ваш отец, он одолжил бы мне триста долларов, - сказал
он.
     -  А я не одолжу, - сказал Эдмондс. - Будь моя воля, запретил бы тебе и
свои  тратить  на  эту  чертову машину для охоты за кладами. Но ты ведь и не
собираешься  тратить  свои.  Затем  ко  мне  и  пришел.  У тебя ума хватило.
Понадеялся, что у меня не хватит. Так, что ли?
     -  Вижу, придется мне взять свои, - сказал Лукас. - Я последний раз вас
спрашиваю...
     - Нет! - сказал Эдмондс.
     На этот раз Лукас смотрел на него добрую минуту. Он не вздохнул.
     - Ну ладно, - сказал он.
     Выйдя  из  лавки,  он  увидел  и Джорджа - глянец засаленной панамы под
деревом,  где  они  с  коммивояжером  сидели на корточках, не имея под собой
другой  опоры,  креме  собственных  пяток.  {Ага},  подумал  он.  {Ты можешь
говорить,  как  городской,  и  даже думать, что ты городской. Но теперь-то я
знаю, где ты вырос.} Лукас направился к ним, торговец поднял глаза. Он кинул
на Лукаса цепкий взгляд, тут же встал и зашагал к лавке.
     -  Черт,  -  сказал  он,  - говорил тебе с самого начала: дай мне с ним
потолковать.
     - Нет, - ответил Лукас. - Вам туда не надо.
     -  Что ты теперь намерен делать? - спросил торговец. - Я тащусь сюда из
Мемфиса...  И  как  ты  убедил  этих в Сент-Луисе выслать машину без первого
взноса  - до сих пор не понимаю. Я тебе так скажу: если мне придется отвезти
ее  назад и представить отчет о расходах на поездку и о том, что ни черта не
продал...
     - Ну, а здесь нам стоять - проку тоже мало, - сказал Лукас. Он повел их
обратно  к  воротам  и  на  дорогу,  где  торговец  оставил свой автомобиль.
Искательная  машина  лежала  на  заднем сиденье. Лукас поглядел на нее через
открытую  дверь  -  продолговатый  металлический  ящик  с  двумя ручками для
переноски,  увесистый, солидный, научно-деловитый, с регуляторами и шкалами.
Лукас  не  дотронулся  до  него.  Он  нагнулся к двери и, озадаченно моргая,
смотрел  на  него  сверху. - Я видал, как она работает, - заговорил он, ни к
кому не обращаясь. - Своими глазами видал.
     - А ты как думал? - сказал коммивояжер. – Для того ее и сделали. Потому
и  хотим  за  нее триста долларов. Ну? - сказал он. - Что ты намерен делать?
Скажи мне, чтобы я знал, что мне делать самому. У тебя нет трехсот долларов?
Тогда,  может,  у  родственников?  У  жены  твоей  не заначено три сотни под
матрацем?
     Лукас задумчиво смотрел на машину. Он не обернулся.
     - Деньги найдем сегодня вечером, - сказал он. - Вы пойдете с машиной, я
покажу вам, где искать, а все, что найдем, - пополам.
     -   Ха-ха-ха,  -  хрипло  произнес  торговец,  причем  в  лице  его  не
шевельнулся ни один мускул, кроме тех, которые раздвигают губы. - Слыхали?
     Лукас задумчиво смотрел на ящик.
     -  Мы  найдем,  капитан,  вдруг  вмешался Джордж. - Три года назад сюда
пробрались  двое белых, выкопали ночью двадцать две тысячи долларов в старом
кувшине и до света удрали.
     - Ну да, - сказал торговец. - И ты смекнул, что там было ровно двадцать
две  косых,  -  нашел место, где они лишнюю мелочь выбросили, канителиться с
ней не хотели.
     -  Нет,  сэр,  -  сказал Джордж. - Там могло быть больше двадцати двух.
Большой кувшин-то.
     -  Джордж Уилкинс, - сказал Лукас. До пояса он все еще был в машине. Он
даже головы не повернул.
     - Сэр? - сказал Джордж.
     -  Цыц,  -  сказал  Лукас.  Он  убрал  голову  из  кабины, повернулся и
посмотрел  на  коммивояжера.  И  белый  молодой  человек  снова  увидел лицо
совершенно  непроницаемое, даже слегка надменное. - Я дам вам за нее мула, -
сказал Лукас.
     - Мула?
     -  Ночью,  как  деньги  найдем,  я  его  куплю  у вас обратно за триста
долларов.
     Джордж  с  тихим присвистом втянул в себя воздух. Торговец оглянулся на
него  -  глаза  под  сбитой  набекрень  шляпой часто моргали. Потом торговец
посмотрел  на  Лукаса.  Они  смотрели  друг  на  друга: проницательно, сразу
насторожившись,   сразу  похитрев  -  молодой  белый  человек  и  совершенно
невозмутимо - негр.
     - Мул твой собственный?
     - А не мой - как бы я его отдал? - сказал Лукас.
     - Пошли посмотрим на него, - сказал торговец.
     - Джордж Уилкинс, - сказал Лукас.
     - Сэр? - сказал Джордж.
     - Ступай в мою конюшню и принеси мой недоуздок.



II


     О пропаже мула Эдмондс узнал вечером, когда конюхи Дан и Оскар пригнали
с  пастбища  скотину.  Это  была  пятисоткилограммовая мулица, трехлетка, по
имени  Алиса  Гнутая  Стрела,  и  весной  он  отказался продать ее за триста
долларов. Услышав новость, он даже не выругался. Он только отдал кобылу Дану
и  стал  ждать у ограды: частый стук копыт затих в сумерках, потом вернулся,
Дан  спрыгнул на землю и протянул ему фонарь и пистолет.