поглотвшем его.
    Барон. Нет и еще раз нет.
    Эльвира. Почему ты так уверен?
    Барон. Он жив, пока я живу.
    Эльвира (с  удивлением  смотрит  на  него).  Почему  ты  так
думаешь?
    Барон. Пока я живу, моя тоска с ним, он сделал из нее парус,
несущий его по морям, а я вот сижу и даже не знаю, где он там  с
моей точкой. Пока я  здесь  работаю,  он  видит  берега,  порты,
города, о которых я даже не слышал.
    Эльвира. Ну и пусть себе видит!
    Барон. Пусть...

       Короткое молчание.

    Эльвира.  Послезавтра  праздник.  Ты  подумал  о  том,   как
встретить людей? Может,  дадим  им  горячего  супа,  а?  Как  ты
считаешь?
    Барон. (не слушая). Иногда... Знаешь, чего я иногда хочу?
    Эльвира. Отправиться на Гавайские острова.
    Барон. Я хочу увидеть его  еще  раз,  этого  парня,  который
живет моей второй жизнью. И только. Хочу знать, как он  жил  все
это время. Хочу услышать, чего я ишился. Хочу знать, какой могла
быть моя жизнь. И только.
    Эльвира. Что за химера!
    Барон. Это не химера, а живая плоть, которая питается  моими
силами, тратит их, живет моей тоской, иначе разве я был бы таким
усталым и постаревшим.
    Эльвира. Разве ты такой?
    Барон. Я слишком часто бываю таким.
    Эльвира (шутя). Может, тот парень и есть бродячий певец, что
сидит у нас внизу, на кухне, и  развлекает  дворню  кораллами  и
гитарой? Горничная мне все уши прожужжала о нем. Может, это он?
    Барон. Возможно.
    Эльвира.  Ну,  с  меня  довольно!  (Встает)  Хватит  с  меня
горничной. Та только и говорит, что  о  рыбах,  умеющих  летать.
Короткое молчание.
    Барон. Когда я вечерами сижу подле тебя и, допустим,  читаю,
- чего я, собственно, ищу в книге, как  не  его,  живущего  моей
подлинной жизнью? И я бы теперь жил точно так  же,  поднимись  я
тогда на чужой корабль и выбери море, а  не  сушу,  предпочти  я
неизвестность покою. Я ищу его, не могу не думать  о  нем,  даже
когда я радуюсь нашему счастью... нашему ребенку, земле. Когда я
летом скачу на рассвете по полям или  когда  вечером  над  нашей
рожью собирается гроза, господи, я знаю, что счастлив!
    Эльвира. Я тоже так думала.
    Барон. И все-таки я не верю, что это - единственно возможная
для меня жизнь. Понимаешь?
    Эльвира. Что ты имеешь в виду?
    Барон. Когда-то я не знал этих сомнений - когда все еще было
впереди, когда ничего еще  не  свершилось,  не  было  всех  этих
будней.
    Эльвира. Ты больше не веришь в Бога.
    Барон. Почему?
    Эльвира. Мне так кажется. Отец писал мне как-то в письме: не
бойся случайностей. Ты можешь выйти замуж за пирата или  барона,
и жизнь твоя может сложиться по-всякому, но ты всегда останешься
Эльвирой... Я была смущена тогда, и  в  то  же  время  это  меня
успокоило. Первой же  случайностью,  как  ты  помнишь,  оказался
барон, и я сказала "да"... Это было на Санта Крусе.
    Барон. Семнадцать лет назад... (Встает)  Мне,  должно  быть,
пора переодеваться. Ужин подадут сюда, ты сказала?

       Входит слуга, накрывает на стол.

    Эльвира. Килиан...
    Слуга. Ваша милость?
    Эльвира. Принеси третий прибор.
    Барон. Ты кого-нибудь ждешь?
    Эльвира. И скажи тому бродяге, который сидит на  кухне,  что
мы ждем его к ужину.
    Слуга. Бродягу?
    Эльвира. Мы приглашаем его.
    Слуга. Как прикажете, ваша милость. (Уходит.)
    Барон. Что это значит?
    Эльвира. Разве ты не сказал, что хочешь увидеть его?
    Барон. Ты с ума сошла!
    Эльвира.   Я   надеялась   доставить   тебе    удовольствие.
Познакомимся  наконец  с  твоей  второй  жизнью,  как   ты   это
называешь. Будет интересный ужин.  (Садится  за  клавикорды.)  В
самом деле, дорогой мой супруг, что бы ты почувствовал,  если  б
я, как и ты, стала предаваться воспоминаниям? Если б и  я  стала
говорить о другой Эльвире, которая ведет мою вторую жизнь, может
быть, более подлинную, где-нибудь далеко отсюда...
    Барон. Говорят, женщины легче забывают.
    Эльвира. Говорят. Но я не забыла. Его звали Пелегрином.

       Короткое молчание.

    Но женщина, видишь ли, не играет ни любовью, ни  браком,  ни
верностью, ни человеком, за которым она пошла.
    Барон. Разве я играю?
    Эльвира. Что было, то было; у того нет  прав  на  настоящее,
тому нет места в моих мыслях! Если женщина говорит: "Да, я иду с
тобой", она так и поступает. А все остальное приносит в  жертву,
не думая ни о чем другом и ни в чем не раскаиваясь. Так  и  я  -
потому что я люблю тебя. И хочу, чтобы и  мужчина,  который  для
меня все, также и во мне находил все.
    Барон. Я верю тебе, Эльвира. Я понимаю тебя. (Целует ее.)  И
завидую такой верности. Видит Бог, я способен на нее на деле, но
не в мыслях.

       Возвращается слуга, ставит на стол третий  прибор.
       Барон уходит.

    Эльвира. Ты пригласил его?
    Слуга. Разумеется, ваша милость.
    Эльвира. Он придет?
    Слуга. Трудно сказать.
    Эльвира. Как он будет смущен, бедняга!
    Слуга. Вы так думаете, ваша милость?
    Эльвира. Чего только не думает о господах тот,  кто  сам  не
принадлежит к ним! (Играет на клавикордах)
    Слуга. Ваша милость...
    Эльвира. Да?
    Слуга. Нашего колодца во дворе  уже  не  видно.  (Поправляет
приборы на столе) Я думаю, гость будет  сидеть  здесь.  Если  он
придет, потому как, прошу прощения, мне показалось, что он пьян.
    Эльвира. Пьян?
    Слуга. Не сильно,  ваша  милость,  не  до  беспамятства.  Но
все-таки.
    Эльвира. Все-таки? Сколько это - все-таки?
    Слуга. Я к тому еще говорю, чтобы вы не удивлялись,  если  я
не подам венецианских бокалов...
    Эльвира. Почему же?
    Слуга. Этот парень, наш гость... у него такая привычка - как
только выпьет стакан, так бросает его об пол.
    Эльвира. Замечательно...
    Слуга. Как угодно вашей милости.
    Эльвира. Килиан
    Слуга. Да!
    Эльвира. Я хочу, чтобы венецианские бокалы были на столе.
    Слуга. Это наши лучшие, ваша милость, Барон их больше  всего
любит, это память о его путешествии, о море...
    Эльвира. Именно поэтому.

       Никем  не  замеченный,  входит  Пелегрин.  Эльвира
       продолжает играть, Слуга занят посудой на столе.

    Килиан, а какой он, наш гость?
    Слуга. Какой?
    Эльвира. Опиши его! У него бородища, да? А волосы, наверное,
закрывают воротник, словно парикмахеры все повымерли?
    Слуга. У него нет воротника.
    Эльвира. В детстве  я  однажды  видела  такого  бродягу,  он
придерживал бороду и вытирал рукой следы супа на губах - фу!
    Слуга. У него нет бороды, у нашего гостя.
    Эльвира. Жаль.
    Слуга. И все-таки ваша милость будут удивлены.
    Эльвира. А ботинки? Какие  у  него  ботинки?  Ты  видел  те,
которые остались от цыган и теперь валяются в пруду?
    Слуга. Примерно такие же у него.
    Эльвира. Бедняга! Надо дать ему какие-нибудь получше, потом.
    Слуга. Это было бы великодушно со стороны вашей милости.
    Эльвира.   Но   только   потом!   Понимаешь,   барон   хочет
познакомиться с ним, с таким, как он есть... Он пьян, ты сказал?
    Слуга. Боюсь, этот ужин доставит мало радости вашей милости.
    Эльвира. Напротив!
    Слуга. Он совершенно нищий, я думаю.
    Эльвира. О, я  не  такова,  чтобы  не  выносить  присутствия
бедных людей.
    Слуга. Я хочу сказать, ему нечего терять. Такие  люди  имеют
обыкновение говорить правду...
    Эльвира. Какую правду?
    Слуга. Какую им  заблагорассудится.  Совсем  нетрудно,  ваша
милость, быть смелым, когда дошел до точки.
    Эльвира. Я ценю правду.
    Слуга. Даже когда она неприлична? Он, видимо, немало повидал
на своем веку.
    Эльвира. Например?
    Слуга. И в тюрьме сидел.
    Эльвира. В тюрьме?
    Слуга. Тут замешана женщина, я думаю...
    Эльвира. Он был в тюрьме, ты говоришь?
    Слуга. Он так сказал.
    Эльвира. Замечательно!
    Слуга. Его хотели повесить, я думаю.
    Эльвира. Замечательно, просто замечательно.
    Слуга. Что же здесь замечательного, ваша милость?
    Эльвира. Что? (Снова поворачивается к  клавикордам).  А  то,
что человек, который недоволен своей судьбой,  на  этом  примере
сможет кое-чему научиться - вот что. (Трогает клавикорды)
    Слуга. (хочет уйти, но замечает в дверях гостя) Гость,  ваша
милость.
    Эльвира. А! Разве уже  был  гонг...  (Поворачивается,  чтобы
идти навстречу гостю, но останавливается, увидев его).
    Пелегрин. Добрый вечер, Эльвира.
    Эльвира.  Пелегрин?!
    Пелегрин. Я приглашен на ужин, если не ошибаюсь.
    Эльвира. Пелегрин...

       Молчание.

    Пелегрин. Не пугайся, Эльвира, я скоро уйду, у меня не много
времени.

       Молчание.

    Вы прекрасно живете, я всегда так и думал... Вот только  это
полено... мне кажется, лучше задвинуть его подальше в камин,  ты
позволишь?..  (Берет  кочергу)  Ты  удивлена,  Эльвира,  что   я
появился здесь, в этих невероятных местах... Я был болен, у меня
была лихорадка, такая, что казалось, будто черти тянут  из  меня
жилы.  И  вот  я  снова  здоров.  Бывает   же:   здоровее,   чем
когда-либо!.. (Выпрямляется) На Кубе меня дожидается одна ферма,
всеми забытая, опустевшая, выгоревшая ферма. Я  буду  выращивать
на ней фрукты: ананасы, персики, сливы, инжир, виноград. Корабль
отходит через месяц, а через год, Эльвира,  я  пришлю  вам  свой
собственный кофе!

       Эльвира, стоявшая до сих пор молча  и  неподвижно,
       как статуя, вдруг поворачивается, подбирает юбку и
       решительно устремляется прочь.

    Куда же ты? Я не хотел тебя пугать... Ага, вот и ваша дочка.
(Останавливается перед фотографией.) Ты похожа немного на  мать.
Глаза, как у серны. Может быть, она теперь плачет от гнева, твоя
мать, - я напомнил ей о вещах, о которых тебе вовсе  не  следует
знать, умнее от этого не станешь, а главное - жизнь коротка, вот
в чем вся штука. (Оглядывается кругом). А, книги... (берет  одну
из них в руки) Когда-нибудь, не знаю только, когда,  я  все  вас
прочту, о вы, чудесные соты, со следами воска на  страницах,  на
которых оседает разум столетий.

       Появляется  Барон;  он  явно  озабчен   появлением
       своего  гостя,  который,   ничуть   не   смущаясь,
       продолжает листать книгу.

    Барон. Желаю здравствовать.
    Пелегрин. И вам того же... Ваша милость  тоже,  по-видимому,
любитель гравюр? У вас прелестное собрание.
    Барон. Жена появится сию минуту.
    Пелегрин. Вы думаете?
    Барон. Мне сказали, что вы уже около недели  в  нашем  доме,
вас задержал снег.
    Пелегрин. И снег тоже.
    Барон. У нас редко бывает столько снега.
    Пелегрин.  Когда-то  и  я  собирал...  индейские  головы,  в
Америке. Черт знает, как им это удается, но  величиной  они  вот
такие -  с  кулак,  натуральные  человеческие  головы.  Мертвые,
конечно. Но безупречной сохранноти мясо,  кожа,  глаза,  волосы,
даже черты лица - только в уменьшенном размере. На ферме, где  я
тогда работал, у мен был целый набор таких голов, их можно  было
дежать в руке, как клубни картофеля. Но однажды  меня  разозлили
жещины, и я покидал в  их  все  головы,  так  что  ни  одной  не
осталось. (Смеется). Почему вы так смотрите на меня?
    Барон. Мне кажется, мы уже где-то виделись...
    Пелегрин. Правда?
    Барон. Не знаю, помните ли вы меня...

       Входит слуга.

    Слуга. Ее милость просят ее извинить.  У  нее  мигрень,  она
говорит, или что-то с желудком.
    Барон. Спасибо.

       Слуга уходит.

    Сядем!
    Пелегрин. Мне кажется, это было на Санта Крусе... Спасибо...
Это было на Санта Крусе, в том проклятом  кабачке,  где  у  меня
украли серебряный амулет!
    Барон. Кто, я?
    Пелегрин. Негры! Помните негра, который продавал устрицы?  Я
и сейчас утверждаю, что они  воняли...  Спасибо...  Я  ждал  вас
тогда на нашем корабле, вы ведь сказали,  что  поедете  с  нами?
Корабль с красным вымпелом, помните?
    Барон. Отлично помню.
    Пелегрин. "Виола."
    Барон. Виола?!
    Пелегрин. Да, попутешествовали мы  тогда!  Под  Мадагаскаром
нас взяли французы и нацепили наручники. Девять недель мы сидели
в тюрьме и грызли ногти, жрали плесень на стенах! К  счастью,  я
заболел, остальных сослали  на  галеры.  Ведь  мы  пираты!  Меня
должны  были  послать  вслед  за  ними,  но  сначала  отвезли  в
госпиталь. Больничная сестра дала  мне  свою  кровь...  Да,  она
закатала белый рукав, села  и  дала  мне  свою  кровь.  Потом  я
спрыгнул с мола и поплыл. Понимаете, я все плыл и плыл, а во мне
была кровь  той  сестры,  была  лунная  ночь,  на  рейде  стояло
голландское грузовое судно, и я уже слышал, как на нем поднимали
якорь. Но простите.
    Барон. За что же?
    Пелегрин. Я все болтаю, не даю вам рта раскрыть.
    Барон. Я слушаю...
    Пелегрин. К тому же  вы  не  едите.  Это  невежливо  с  моей
стороны.
    Барон. Я слушаю с интересом. Правда! Пусть  вас  не  смущает
мое любопытство к тому, что мне не удалось испытать в жизни.
    Пелегрин. Давайте чокнемся!

       Чокаются.

    За вашу супругу!

       Пьют.

    Потом мы добрались до Гавайи.

       Они  собираются  приступить  к  еде,  но  внезапно
       раздается музыка. Они прислушиваются, смотрят друг
       на друга,  встают,  не выпуская  салфеток  из рук,
       пытаются понять, откуда доносится музыка.

    Барон. Что бы это значило?
    Пелегрин. Музыка...
    Барон. Откуда?
    Пелегрин.  Они  всегда  это  пели,  матросы,  эти  загорелые
дьяволы с глазами кошек, когда мы ночами валялись на палубе и не
могли уснуть от жары - в такие ночи, в те безветренные ночи...
    Барон. Что бы это значило?

       В дверях появляется юная девушка.

    Виола. Отец...
    Барон. Что случилось?
    Виола. Не знаю.
    Барон. Что-то случилось...
    Виола. Мама плачет и не говорит, почему.
    Барон. Позвольте представить - наша дочь.
    Пелегрин. Здравствуй.
    Барон. Виола.
    Пелегрин. Виола?

       Сцена  погружается  в  темноту,   но   музыка   не
       смолкает, пение  матросов  слышится  все  ближе  и
       ближе

                           АКТ ВТОРОЙ

       Палуба.

       Ночь. Кругом лежат матросы  и  поют  известную  по
       первому акту песню. Внезапно она обрывается.

    Первый. Ветер заствляет себя ждать.
    Второй. Ветер не торопится...
    Третий. Наши бочки адски воняют!
    Первый. Месяц повис над морем, словно серебряный гонг.
    Второй. А  по-моему,  он  похож  на  фонарь,  подвешенный  к
мачте...
    Третий. Педро! Педро!
    Первый. Он спит. О и оков не чувствует, когда спит.
    Третий. Педро, эй!
    Педро. Не сплю я.
    Третий. Что нового в стране небылиц, Педро?
    Педро. Ведь вы не верите  мне,  ни  одному  моему  слову,  и
все-таки заставляете меня рассказывать снова. Вы, злобный сброд,
вы заковали меня, потому что я говорю правду!
    Третий. Не шуми, приятель...
    Педро. Кто заставил меня три ночи лежать на животе, чтобы  я
не видел звезд?
    Третий. А не говори нам  того,  чего  не  бывает.  Например:
звезды поют. А кто это слышал? Ты  все  лжешь.  Поэтому  тебя  и
заковали.
    Педро. Раз то, что я говорю, ложь, зачем же  вы  заставляете
меня снова рассказывать? Зачем вы меня слушаете?
    Первый. Затем, что нам скучно...
    Педро. А почему вам скучно?
    Второй. Он поэт! Оставь его.
    Третий. Вот этого-то проклятого трепа я и не выношу! Болтает
том, чего не увидишь. Ну ладно! Помаешься ты у нас, пока  мы  не
убедимся, что хоть в одной твоей истории есть доля правды! Тогда
и освободим тебя.
    Педро. Когда увидите, что все это правда?
    Третий. И ни секундой раньше! Не смейся!
    Педро. Когда вы еще это увидите, вы,  слепцы!  Вы,  с  вашим
неизлечимым всезнайством и самодовольтвом; вы, ничтожная  толпа,
с вашей бесстыдной наглостью, пустотой и скукой,  вы  ничто,  вы
бездонная бочка, вы толпа!..

       Смех и шум

    Ничего я вам не буду рассказывать! Ничего!
    Третйй. Вношу предложение - три дня без хлеба.
    Второй. И три дня без воды.
    Все Принято.

       Голос где-то в другой части корабля поет песню.

    Педро. Семнадцать лет назад, говорю я, на этом  самом  месте
он похитил девушку по имени Эльвира, девушку, говорю я, и  отнес
ее в каюту, там все и случилось...
    Второй. Что?
    Педро. Сменадцать лет назад...
    Третий. Все ложь, выдумка и ложь!
    Педро. Теперь она замужем за одним бароном, живет  с  ним  в
замке, далеко отсюда, на той  стороне  земного  шара,  там,  где
теперь зима. Мы не можем уснуть  от  жары,  а  там,  представьте
себе, они греются у камина, барон и его жена. Они  не  знают,  о
чем говорить, - так долго уже длится их брак. Входит слуга. "Что
случилось?" - спрашивает барон. "В  доме  бродячий  певец".  Они
приглашают его на ужин, изнывая от скуки, а когда баронесса  его
видит, как вы думаете, что она делает?
    Первый. Да о ком идет речь?
    Педро. О нашем капиттане! О ком же еще...
    Третий. Все ложь, выдумки и ложь.
    Педро. Как вы думаете, что делает  баронесса,  когда  видит,
кто поднимается из полуподвала в зал их  фамильного  замка?  Она
поворачивается, и, не говоря ни слова, уходит.
    Первый. Почему же?
    Педро. Барон и Пелегирн остаются вдвоем за столом, они  едят
и пьют, болтают о былых временах и вдруг слышат музыку..."Что бы
это значило? - спрашивает барон. - Что бы это значило?"
    Второй. Ну и?
    Педро. Конечно, то была песня, которую мы только  что  пели,
что ж еще!
    Второй. Не может быть!
    Педро. Против памяти бессильны любые расстояния, друзья мои.
Баронесса слышит нашу песню, даже если она лежит на другом конце
света, там, где теперь зима, где идет снег. Она лежит в  спальне
фамильного замка, плачет, бедняжка,  в  подушку  и,  как  верная
жена, гонит от себя воспоминания о том, что случилось  здесь,  в
каюте, семнадцать лет назад...
    Первый. Представляю себе!
    Второй. Как верная жена!
    Педро. Лишь иногда во сне...
    Третий. Все ложь, выдумки и ложь!
    Педро.  Лишь  иногда  во  сне   он   снова   приходит,   тот
соблазнитель, дерзкий, как тогда, юный, как тогда... Ночь  тогда
была такая же, как сегодня, - на небе серебряный путь луны, -  и
вот он снова похищает ее, во  сне,  ей  снится,  что  она  снова
девушка и вновь теряет невинность...
    Второй. Здорово! Вы слышали, что снится баронессе?  Что  она
теряет невинность!
    Первый. Нет ничего лучше невинности и страсти...
    Третий. Ложь, наглая ложь!
    Педро. Тихо...
    Третий. Ложь, говорю я, ложь!
    Педро. Вот они идут - сзади...

       Появляются Эльвира, в шелковой ночной  рубашке,  и
       Пелегрин - такой,  каким  он  был  семнадцать  лет
       назад.

    Пелегрин. Еще ступенька.
    Эльвира. Мне никак нельзя оступиться, иначе я проснусь.
    Пелегрин. Я держу тебя.

       Спускаются.

    Педро. Мне жаль барона, который ничегошеньки не видит, глядя
на лоб своей жены...

       Пение прекращается.

    Пелегрин. Встать, эй, вы,  живо!  Околачиваетесь  здесь,  да
распеваете, и никто не встанет, когда я  иду.  Что  это  значит?
Раскачивайтесь-ка побыстрей, поднять паруса! Мы выходим в  море.
Или вы спите?

       Матросы нехотя поднимаются.

    Выходим в море. Сейчас же! Понятно?

       Матросы принимаются за  работу.  Только  скованный
       Педро остается лежать в темноте.

    Эльвира. Это и сеть ваш корабль?
    Пелегрин. Да, "Виола"
    Эльвира. "Виола"?
    Пелегрин. Жалкая посудина, что и говорить! Мы  захватили  ее
совсем недавно около Марокко. Вся их команда напилась мертвецки,
нам это недорого стоило всего трех человек. Большего  она  и  не
стоит, но этого достаточно, чтобы выйти в  море  с  Эльвирой,  в
море, где нет ничего, кроме воды и луны...
    Эльвира. Здесь ты назвал меня красивой.
    Пелегрин. Ты красива, Эльвира.
    Эльвира. Ты сказал это по-другому... тогда.
    Пелегрин. Эльвира, представь себе раковину, каких не  бывает
на самом деле, о каких можно только мечтать - так  она  красива.
Можно объездит