ь все морские  побережья,  вскрыть  тысячи,  сотни
тысяч раковин, и ни одна из них не будет такой же красивой,  как
та, о которой можно только мечтать, ни  одна  не  будет  красива
так, как ты, Эльвира!
    Эльвира. О Пелегрин! (Теряет равновесие).
    Пелегрин. (поддерживает ее, усаживает на бочку.) Егу!
    Эльвира. Мне не холодно. Совсем нет!
    Пелегрин. Егу!
    ьльвира. Я не хочу, чтоб они приносили красный ковер.
    Пелегрин. Егу! Черт возьми, куда он запропастился? Егу!
    Эльвира. Я не хочу пить. Я больше никогда не буду пить  ваше
желтое вино, никогда! Слышишь Пелегрин? Я не хочу...

       Входит молодой малаец.

    Пелегрин. Принеси нашей гостье ковер. Принеси фруктов, вина,
яств - все самое лучшее, что у нас есть.

       Малаец уходит.

    Смех разбирает меня, как вспомню твоего отца! Такой  строгий
господин! Завтра, когда он, как обычно,  встанет  с  постели,  я
наказал слуге, чтобы тот сказал: "Вон там вдали,  -  так  скажет
ему слуга, - видите кораблик с красным вымпелом?" Он ответит: "Я
ничего не вижу". И слуга скажет: "О, теперь и я не вижу!.."
    Эльвира. Бедный отец, мне жаль его, он  так  страдает  из-за
меня.
    Пелегрин. Не всякому человеку  можно  сказать:  моя  дочь  -
жемчужина, а ты, бродяга, недостоин и взглянуть на нее!  "А  где
она?"  -  спрашиваю.  "Не  твое  дело,  -  рычит   он,   -   она
помолвлена..."
    Эльвира. Он был прав.
    Пелегрин. "Она помолвлена, - сказал он, и гордость, о, какая
гордость скривила его губы, - с одним аристократом, с бароном!"
    Эльвира. В самом деле, Пелегрин...
    Пелегрин. В самом деле: уже  тринадцать  недель  я  мчусь  к
тебе.

       Раздаются неразборчивые крики.

    Эльвира. Что это?
    Пелегрин. Они распустили паруса. Четкая работа. Держу пари -
как только исчезнет луна, появится ветер!  А  завтра,  когда  ты
проснешься, будет утро, полное ликующего  солнца,  утро,  полное
лазури и ветра, утро без берегов, без границ...
    Эльвира. Я знаю, Пелегрин, Каким оно будет, - ведь  оно  уже
было.

       Малаец вносит корзину с фруктами, живописную,  как
       на полотнах Тициана.

    Боже мой, боже мой!
    Пелегрин. Я считаю, нам  не  стоит  скучать  до  наступления
утра. Люблю фрукты! Они учат меня благочестию. Фрукты, по-моему,
удались господу, как ничто... Спасибо, Егу.

       Малаец уходит.

    Люблю малого. Он ходит, словно не  касаясь  пола,  взгляд  у
него печальный, как у зверя, голос - бархатный,  особенно  когда
он  смеется...  (поднимает  бокал,  чтобы  чокнуться)  За   наше
здоровье!
    Эльвира. Я не буду пить.
    Пелегрин.   Вино   превосходное.   Нужно   отдать    должное
французам...
    Эльвира. Никогда больше, Пелегрин, никогда!
    Пелегрин. Почему же? (Поднимает бокал.) Чокнемся,  пока  оно
не пролилось!

       Эльвира не шевелится.

    В такую ночь опаснее пренебрегать вином, чем его пить.
    Эльвира. Как это?
    Пелегрин. Мне может показаться, что девушка чего-то  боится.
Но чего, буду думать я, чего? Мужчину это  может  натолкнуть  на
отчаянные мысли, а потом, в  конце  концов,  раз  ты  не  пьешь,
мужчина подумает, что те же мысли и у тебя в голове.

       Эльвира берет бокал.

    За наше здоровье! (Пьет).
    Эльвира. (Смотрит в бокал). Почему мне  все  это  снится?  И
часто. Я точно знаю, потом ты меня бросишь, ты поведешь себя как
подлец. Я знаю, потому что все это  уже  было.  Много  лет  тому
назад. И все это прошло, прошло навсегда, и  все-таки  никак  не
кончится. Потом я выйду замуж за барона. Даже  смешно,  как  мне
все это знакомо, до мелочей - я лежу в спальне нашего  замка,  а
он, добрый, славный, поднимается по лестнице, входит, смотрит на
мое лицо, объятое сном, - в эту самую минуту!..

       Входит матрос, несущий вахту.

    Матрос. Господин капитан!
    Пелегрин. Что тебе нужно, собака?
    Матрос. Там корвет!
    Пелегрин. Где?
    Матрос. Сзади по борту.
    Пелегрин. Ну и что же?
    Матрос. Мы без флага, они приняли нас за пиратов...
    Пелегрин. Может быть.
    Матрос. Они обстреляют нас, едва рассветет.
    Эльвира. Обстреляют?
    Пелегрин.  (Опоржнив  бокал  и  выбросив   его   за   борт.)
Разумеется, они нс обстреляют. Порядок прежде всего. Чего  ж  им
еще делать на этой земле... Поднять всех по тревоге,  расставить
по местам! Я сам буду на мостике, если дойдет до дела!
    Матрос. Слушаюсь (Уходит).
    Пелегрин. Пойдем в каюту, Эльвира. Да поможет нам луна  тем,
что спрячется в тучах. Нам не впервой уходить от них!
    Эльвира. Я не пойду в каюту, Пелегрин.
    Пелегрин. Но почему?
    Эльвира. Никогда больше, Пелегрин, никогда!
    Пелегрин. Что это значит? Я не понимаю...
    Эльвира. Я не пойду в каюту! Ни за что на свете!
    Пелегрин. Там лучше всего, поверь мне, всего спокойнее.  Там
ты найдешь ложе, единственное на всем корабле, а когда все будет
позади, я разбужу тебя!
    Эльвира. А потом?
    Пелегрин. Здесь может быть опасно. Тебе не место на  палубе!
Я ведь знаю этих идиотов, пристроившихся по нашему курсу, -  они
свирепо завидуют  чужой  жизни,  потому  что  у  них  нет  своей
собственной...

       Эльвира стоит неподвижно.

    Почему ты так пристально смотришь на меня?
    Эльвира. Я снова верю тебе, как тогда.
    Пелегрин. Веришь чему?
    Эльвира. Потом, когда я вспоминала об этой ночи, мне  всегда
казалось, что то была хитрость с твоей стороны, коварный план  -
эта каюта и все - самый что ни на есть подлый расчет.
    Пелегрин. Нам нужно уйти, Эльвира, заклинаю тебя!
    Эльвира. О Пелегрин...
    Пелегрин. В каюте ты будешь надежно укрыта. И одна.
    Эльвира. Я ведь знаю, Пелегрин, что было в каюте  семнадцать
лет назад, когда кончилась стрельба... (Вскрикивает)  Боже  мой!
Что это за человек лежит здесь в оковах.
    Педро. Это я.
    Пелегрин. Педро?
    Педро. Что поделать, господин, они опять заковали меня!
    Эльвира. Великий боже, нас подслушали...
    Пелегрин. Это всего лишь поэт, которому  никто  не  поверит,
если он станет болтать... Пойдем, Эльвира, пойдем!  Спустимся  в
каюту, там ты будешь надежно укрыта.

       Слышен пушечный выстрел.

    А, они загромыхали уже, эти кретины на страже порядка.
    Эльвира. (падает в его объятия). Почему, почему мне все  еще
снится это?

       Пелегрин уносит ее в каюту.

    Педро. А барон ничегошеньки не видит - на лбу  своей  спящей
жены.

                           АКТ ТРЕТИЙ

       В замке.

       За столом сидит писарь. На полу - чемоданы.  Около
       них - слуга.

    Писарь. Уже заполночь.
    Слуга. Не знаю, что и подумать...
    Писарь. Семнадцать  лет  я  на  службе,  и  никогда  никаких
капризов, никаких причуд. Все  шло  своим  чередом  -  свободный
вечер, ночной сон, человеческое достоинство. Вчера еще, когда  я
сидел за этим столом, я мог об заклад побиться,  что  наш  барон
человек разумный, порядочный, умеющий ценить такого писаря,  как
я. Сколько раз я говорил ему: если понадобиться, ваша милость, я
буду работать и ночью -  и  можно  было  не  опасаться,  что  он
злоупотребит моим рвением.
    Слуга. Тсс! (Прислушивается). Это бродячий певец.
    Писарь. И он тоже еще не спит?
    Слуга. Я его встретил, когда  тащил  чемоданы  из  кладовки.
Хотел показать ему его комнату, но он поблагодарил и  отказался,
сказал, что не хочет  спать,  ему  жаль  времени,  он  сбирается
посмотеть картины.
    Писарь. Вот баранья голова. (Зевает.)
    Слуга. Знаете, что я думаю?
    Писарь. Велели писать письмо, это среди ночи-то.
    Слуга. Во всем  виноват  этот  бродяга.  Я  так  думаю.  Все
началось с того, что у госпожи заболел живот. Потом они пили  до
самой ночи, барон и он. Кололи орехи - там целая гора шелухи!  -
и все пили...
    Писарь. Я замерз как собака.
    Слуга. Разве может человек, у которого замок, жена, ребенок,
просто  так  взять  и  уехать?  Послезавтра   праздник,   придут
арендаторы, кто будет говорить с ними? Пусть мне ответят -  кто?
А что будет с быками? И кто  будет  платить  мне  жалованье?  Не
верю, чтобы барон мог уезхать так просто, как будто  в  мире  он
один.
    Писарь. А если его охватит тоска, которая сильнее,  чем  два
быка?
    Слуга. Вы рассуждаете, как холостяк. А  что  может  знать  о
мире холостяк, даже если он объехал весь мир...
    Писарь. Хватит болтать, Килиан. Зевота берет.
    Слуга. Ничего холостяк не знает о мире, ничего...
    Писарь. Завтра я тебе отвечу.
    Слуга. Никогда не поверю, чтобы барон мог вот так взять да и
сделать, что ему в голову придет.
    Писарь. Он чуть было в домашнем халате не уехал.  Я  ему  об
этом сказал. Верно, говорит,  сейчас  ведь  зима,  здесь  всегда
зима!
    Слуга. Ну, это он преувеличил...
    Писарь. Пошел переодеваться. Сказал, что хочет снова  надеть
куртку, которую носил в молодости...
    Слуга. Что, что он хочет надеть?
    Писарь. Куртку, которую носил в молодости. Потому так  долго
и возится, наверное, никак найти не может...
    Слуга. Ничего не понимаю.
    Писарь. Друг мой, есть вещи, которые происходят вовсе не для
того,  чтобы  их  понимали.  И  все-таки  они  происходят.   Это
называется безумием.
    Слуга. Тсс, тихо!

       Входит  барон  в  куртке,  которую  он   носил   в
       молодости.

    Барон. Сани готовы?
    Слуга. Разумеется, ваша милость.
    Барон. Чемоданы погружены?
    Слуга. Ваша милость приказали...
    Барон. Килиан...
    Слуга. Да?
    Барон. Говори тихо. Чтобы никто  не  проснулся.  Ночь  ведь.
Госпожа спит. И видит сны.

       Слуга выносит чемоданы.

    На чем мы остановились?
    Писарь.  "Супруге  моей,  в  час  отъезда,  который   нельзя
отложить, ибо мне стала близкой мысль о краткости нашего  бытия.
Дорогая Эльвира, поскольку ты не знаешь, что мне все известно, и
поскольку я в свою очередь не знаю, где ты витаешь в эту ночь, в
то время как внешне ты почиваешь наверху, в нашей  спальне,  как
все эти годы, - витаешь там, куда умчал тебя незнакомец, чье имя
трижды слетело с твоих уст, я пишу тебе это  письмо.  Я  оставлю
его на столе, где ты найдешь его утром, если спустишься, как все
эти  годы,  к  завтраку,  как  будто  ничего  не  случилось,   и
обнаружишь, что ты одна, о чем я искренне сожалею. В  эту  ночь,
когда я стоял подле тебя, Эльвира, мне стал ведом женский голос,
исполненный такой нежности, которой я никогда не знал..."
    Барон. Пояс стал, кажется, слишком узок. (Отбрасывает  его).
Мне  стал  ведом  женский  голос,  исполненный  такой  нежности,
которой я никогда не знал... да.
    Писарь. На этом мы остановились.
    Барон. Хорошо... Ввиду таких обстоятельств... Изволь писать.
Ввиду таких обстоятельств я считаю себя вправе  дать  волю  моей
тоске, которую убивал, глушил, хоронил  в  течение  многих  лет,
чтобы она не испугала тебя, Эльвира.
    Писарь. "...Испугала тебя, Эльвира".
    Барон.   (ходивший   по   комнате   во    время    диктовки,
останавливается. Непонятно, для кого он говорит - для  себя  или
для Эльвиры.) Еще раз море... Понимаешь, что это значит? Еще раз
безбрежная  ширь  возможностей.  Не  знать,  что  принесет  тебе
следующий миг, слово, за которым устремляешься  на  другой  край
света, корабль, случай, разговор в кабаке и  кто-то  произносит:
Гавайи! А когда просыпаешься, плещут  волны,  и  ничего  вокруг,
кроме  неба,  кроме  моря,  на  которых   где-то   там   повисли
континенты.  Я  их  люблю,  я  думаю  о  них  в   светлые   часы
одиночества, они на том созвездии, что сверкает дрожащим алмазом
в ночи...
    Писарь. Не так громко, ваша милость...
    Барон. Поговорив с  пришельцем,  как  остро  почувствовал  я
опять  нашу  бренность!  Бездна  времени  за  нами,  и   темная,
неуловимая сущность вещей, природы, пустота  бога,  бурлящего  в
вулканах,  испаряющегося  на   море,   цветущего   в   джунглях,
увядающего, гниющего, превращающегося в уголь и вновь цветущего,
бога, у  которого  не  хватает  глаз  окинуть  взором  все  свои
бесконечные весны! Мы же - его единственная надежда на  то,  что
он будет узрим, отражен в блеске бренного человечьего глаза,  мы
- этот невероятный миг, называемый человечеством, мы  -  частный
случай одного из медленно остывающих звездных  образований...  И
я, я сам - искра этого вселенского мига: чувствовать это,  знать
это, жить этим...
    Писарь.Тише!
    Барон. Эльвира, я хочу снова жить, мочь, плакать,  смеяться,
любить, испытывать трепет в душной ночи,  ликовать.  Мы  уже  не
помним, как это было, - ведь то были мгновения,  рассыпанные  по
годам. Я хочу снова почувствовать, какое это счатье  -  жить  на
полном дыхании, пока нас навсегда не засыпало снегом.

       Возвращается слуга.

    Слуга. Сани готовы, ваша милость.
    Барон. На чем мы остановились?
    Писарь. "Ввиду таких обстоятельств"  и  так  далее  до  слов
"испугала тебя, Эльвира".
    Барон. Пока нас навсегда не засыпало снегом. (Уходит прежде,
чем писарь кончает писать).
    Писарь.  "...  Пока  нас  навсегда  не   засыпало   снегом".
(Посыпает  письмо  песком)  Вот  оно  как...  Проклятый   певец!
Слоняется по  дому,  щелкает  орехи,  смотрит  картины,  лицемер
проклятый, а  тем  временем  разгуливает  с  нашей  госпожой  по
океанам сна... вновь увозит ее на корабле воспоминаний...

       В дверях стоит Пелегрин, он щелкает орехи, которые
       достает из карманов брюк, и жует их.

    Пелегрин. На улице все еще идет снег.
    Писарь. Вот тебе на! А я только что  проклинал  вас,  да-да,
именно вас!
    Пелегрин. За что же?
    Писарь. Да знаете ли вы, что натворили этой ночью?
    Пелегрин. Я? Что же?
    Писарь. Вы, бродячий певец, призрак, да как вы  посмели?  По
вашей милости меня разбудили среди ночи...  Что  вы  потеряли  в
снах замужней женщины?
    Пелегрин. Я?
    Писарь. Вы даже не краснеете...
    Пелегрин. Я ничего не знаю (Щелкает орехи). Замечательные  у
вас тут орехи!
    Писарь (собирает бумаги). Мы в курсе дела! Вот письмо! Среди
ночи... Вы что думаете,  вам  можно  перевертывать  время  вверх
дном? У нас в доме порядок  -  главное,  ясно?  Что  прошло,  то
прошло. Вчера, сегодня,  завтра!  Вы  же  листаете  в  годах  то
вперед, то назад, это просто свинство!
    Пелегрин. Не понимаю, почему вы сердитесь?
    Писарь. Подождите только, вот проснется госпожа,  уж  она-то
вас не поблагодарит, уж она-то вам все скажет...

       Звон колокольчиков вдали.

    Вот, слышите? Он уезжает, среди  ночи  -  раз,  два,  и  был
таков...
    Пелегрин. Кто?
    Писарь. Барон.
    Пелегрин. Куда?

       Некоторое   время   слышится    серебряный    звон
       колокольчиков, постепенно он затихает.

    На улице все идет снег. От него растут сугробы тишины -  все
выше и выше. Снег засыпает лес, крыши, дороги, ветви, столбы,  и
растет тишина, и нет ничего,  кроме  тишины  и  снега.  Куда  ни
посмотришь - везде снег. Даже на сосульках.  Снег  падает  и  на
ручей, и скоро все смолкнет.
    Писарь. Пойду спать.
    Пелегрин. Спите.
    Писарь. А вы почему не идете спать?
    Пелегрин. Жду.
    Писарь. Нашу госпожу?
    Пелегрин. Не мешайте ей спать, не будите ее.

       Писарь уходит.

    (Стоит у окна) Мне кажется,  я  не  проживу  долго...  Через
несколько часов наступит рассвет.

                         АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ

       На Санта-Крусе

    Педро. Санта Крус... Агавы, пальмы, мечети, мачты, море.  По
временам шум из порта, обрывки песен неизвестно откуда... А  вот
и кабак Санта Круса, такой, каким он  мог  быть  семнадцать  лет
назад. Все так же пахнет рыбой. Внизу, у мола, где  наш  корабль
бросил якорь, на зеленой, как  бутылка,  воде  плавают  арбузные
корки и, должно быть, переливающиеся всеми цветами радуги  пятна
мазута. Ну и так далее. И тогда, я думаю, был такой  же  день  -
белый, как мел, а тени черные, как тушь. Сверху  -  кусок  неба,
разумеется, безоблачного. Названий птиц я не знаю. Иногда  среди
немолчного пения бряцание цепей... Вот как будто и все  -  Санта
Крус, каким он остается в памяти. Да, еще негр!

       Появляется негр, торговец устрицами.

    Негр. Эй, эй! Эй, эй!
    Педро. Он простецкий малый и этим мне нравится.
    Негр. Что я вижу!
    Педро. Хотя он и негодяй. Это он  украл  серебряный  амулет,
когда Пелегрин затеял  с  ним  перепалку.  Почему  Пелегрин  это
сделал? Посмотрим...
    Негр. Почему ты закован?
    Педро. Потому.
    Негр. Я хотел сказать - свежие устрицы, мой господин! Как же
ты будешь есть устрицы, если  ты  закован?  С  тобой  бизнес  не
сделаешь, говорят, ты поэт! (Ухмыляется, потом уходит).
    Педро. Люблю его за простоватьсть. Он верит в Господа  Бога,
как мы его научили. Нужно поступать справедливо.  Но  что  такое
справедливость?  Возможен  такой  случай,  когда  справедливость
исключена. как тогда, в нашей истории, как вообще  часто  бывает
между мужчиной и женщиной. Что  бы  они  ни  делали,  Эльвира  и
Пелегрин, все принесет им страдания. Чем они заслужили  подобную
участь? Тем, что любят друг друга, мужчина  и  женщина,  которых
Бог создал друг для друга, чтобы дать им вину друг перед другом.
Так устроен мир Господа, которого мы называем "праведным Богом",
ибо он смилуется над нами - после всего...

       Появляются Эльвира и Пелегрин.

    Пелегрин. Здесь тень.
    Эльвира. Не могу больше.
    Пелегрин. Не понимаю, почему ты плачешь? И дня  не  проходит
без слез. Да кто тебе сказал, что тебя хотят оставить? Кто  тебя
хочет оставить, скажи?
    Эльвира. Ты.
    Пелегрин. Как ты можешь так говорить?
    Эльвира. Ты оставишь меня, если отправишься дальше.
    Пелегрин. Никуда я не отправлюсь - без тебя!
    Эльвира. Пелегрин! Я никуда больше не поеду.
    Педро. (сидит на авансцене). Это старая  песня.  Они  любили
друг друга - это правда, и они расстались друг с другом  -  тоже
правда. Бессмыслица. Этому можно верить или не  верить,  но  это
правда. Наступает час, когда выхода нет.

       Эльвира садится.

    Пелегрин (стоит перед ней) И теперь ты, верно, думаешь,  что
я подлец? Что вот я отведу тебя в этот кабак и исчезну,  подниму
якорь и оставлю тебя здесь? Среди матросов и негров? Ты думаешь?
Что я такой же, как все, вор и  разбойник,  для  которого  ты  -
стакан вина, не больше,  выпил  и  бросил,  разбив  вдребезги...
(Педро) Где наши люди, Педро? Пусть поторопятся.  Пусть  крикнут
нам, как только корабль будет готов.
    Педро. Я скажу тогда.
    Пелегрин. Почему ты закован? Опять?
    Педро. Глупая шутка. Я рассказываю им  историю,  они  видят,
что она правдива, и освобождают меня. Но  тем  временем  история
равивается дальше, изменяется, я говорю им об этом, но  они  еще
не видят этого и не верят мне и снова надевают на меня кандалы.
    Пелегрин. Что это за история?
    Педро. О, это старая история, друг мой...
    Пелегрин. У нас нет времени для историй. Пусть мне  крикнут,
когда корабль будет готов.

       Педро остается в прежней позе.

    Нам нужно двигаться дальше. Черт бы взял  этот  Санта  Крус!
Все тринадцать дней, пока мы здесь, я  каждую  минуту  дрожу  от
страха, что они узнают, откуда этот корабль,  узнают,  что  герб
замазан. Что тогда? Я не хочу болтаться на виселице, Эльвира.  Я
сделал это ради нашей любви. Ты сама знаешь. Нам нужно двигаться
дальше. Ну вот, ты опять плачешь.
    Эльвира. Все дело в том, Пелегрин, что ты даже не понимаешь,
почему так не может  продолжаться,  почему  это  невозможно  для
женщины, для меня.
    Пелегрин. Что не может продолжаться?
    Эльвира. Такая жизнь не для меня. Я не могу больше.  То  был
высокий сон, соблазнивший меня...
    Пелегрин. Сон...
    Эльвира. Я чувствую, что просыпаюсь, и я не могу больше.
    Пелегрин. Сон... Понимаю. А действительность  -  это  замок,
обещанный тебе другим, аристократом. Ты покинула  его.  Во  сне.
Теперь   ты   вспомнила   об   обещанном   замке.   И   это    -
действительность. Понимаю.
    Эльвира. Как ужасно ты можешь г