я руку Питера. -  Мне
ужасно неприятно. Надо ж было моей глупой собачонке...
     - Непременно сейчас же идите в аптеку, - перебила Та, что с  хрипотцой,
- пускай вам промоют рану и перевяжут.
     Она подняла голову и посмотрела уже не на руку Питера, а в лицо.
     - В аптеку, - эхом отозвалась Воркующая и тоже подняла голову.
     Питер переводил взгляд с одной  на  другую,  его  одинаково  слепили  и
широко  раскрытые  голубые  глаза,  и   узкие,   загадочные,   зеленые.   Он
нерешительно улыбнулся обеим и нерешительно покачал головой. Украдкой  опять
замотал руку платком и спрятал от посторонних взоров.
     - Это н-ничего, - опять сказал он.
     - Непременно пойдите в аптеку, - настаивала Та, что с хрипотцой.
     - Непременно! - воскликнула Воркующая.
     - Н-ничего, - повторил Питер.
     Не хотел он идти ни в какую аптеку. Он хотел остаться с богинями.
     Воркующая обернулась к подруге.
     - Qu'est-ce qu'on donne a ce petit bonhomme? {Что  дать  этому  малому?
(фр.).} - быстро проговорила она, понизив голос.
     Та пожала плечами и мимолетной гримаской дала понять, что не знает, как
быть.
     - Il serait offense, peut-etre  {Как  бы  он  не  обиделся  (фр.).},  -
заметила она.
     - Tu crois? {Ты думаешь? (фр.).}
     Та, что с хрипотцой, бросила быстрый взгляд на  предмет  их  разговора,
оценила его всего,  от  дешевой  фетровой  шляпы  до  дешевых  башмаков,  от
бледного прыщеватого лица до немытых рук, от  очков  в  стальной  оправе  до
кожаного ремешка часов.  Питер  поймал  на  себе  ее  взгляд  и  несмело,  с
застенчивым восхищением улыбнулся. Какая она красивая! Интересно, о чем  они
шепчутся. Может быть, обсуждают, пригласить  ли  его  к  чаю?  Едва  у  него
мелькнула эта мысль, он твердо решил, что так оно и есть.  Свершилось  чудо.
Все идет в точности, как виделось ему в мечтах. Вот только вопрос, хватит ли
у него храбрости прямо сейчас, при первой встрече, предложить  им  свободные
такси в своем сердце.
     Та, что с хрипотцой,  опять  повернулась  к  подруге.  И  снова  пожала
плечами.
     - Vraiment, je ne sais pas {Право, не знаю (фр.).}, - прошептала она.
     - Si l'on lui donnait une livre? {Может быть, дать ему ливр? (фр.).}  -
предложила Воркующая.
     Та кивнула:
     - Comme tu voudras {Как хочешь (фр.).}.
     Подруга отвернулась, чтобы незаметно было, как она роется в сумочке,  а
Та, что с хрипотцой, сказала Питеру:
     - Вы ужасно храбрый.
     И улыбнулась.
     Под ее спокойным, уверенным, невозмутимым взглядом Питер только и сумел
покачать головой, покраснел и потупился. Он бы счастлив был не сводить с нее
глаз, и, однако, никак не удавалось выдержать этот  хладнокровный  взгляд  в
упор.
     - Похоже, что вы привыкли обращаться с собаками, - продолжала она. -  У
вас и своя есть?
     - Н-нет, - ухитрился ответить Питер.
     - Ну, тогда вы настоящий храбрец, - сказала она. И увидав, что  подруга
уже нашла нужную бумажку, взяла руку Питера и крепко пожала. - Ну, прощайте.
- Она улыбнулась очаровательней прежнего.  -  Мы  вам  ужасно  признательны!
Ужасно признательны, - повторила она и сама удивилась, почему опять и  опять
повторяет слово "ужасно". Слово  совсем  не  из  ее  обихода.  Но  почему-то
оказалось - оно подходит для разговора с этим заморышем. К простонародью она
всегда обращалась очень приветливо и с мальчишеской живостью пересыпала свою
речь жаргонными словечками.
     - П-п-п... - начал Питер.
     Неужели они сейчас уйдут, с тоской подумал он, вот так  вдруг  исчезнут
из его чудесной розовой мечты. Уйдут навсегда, не пригласят его  к  чаю,  не
оставят адреса? Он готов был взмолиться - пусть они немножко помедлят, пусть
позволят увидеться с ними еще раз. Но знал, что  не  выговорить  ему  нужных
слов. Сказанное с хрипотцой  "прощайте"  пробудило  в  нем  отчаяние,  какое
испытываешь перед неминуемой катастрофой, которую бессилен предотвратить.
     - П-п-п... - беспомощно заикался он, и оказалось, он  уже  обменивается
рукопожатием  со  второй  богиней,  так  и  не  сумев  договорить  до  конца
злосчастное "прощайте".
     - Вы были изумительны, - сказала Воркующая, пожимая ему руку. -  Просто
изумительны. И вам непременно надо пойти в  аптеку,  пускай  вам  сейчас  же
промоют рану. Прощайте, и огромное вам спасибо. - При последних  словах  она
вложила ему в ладонь аккуратный квадратик  -  бумажку  достоинством  в  фунт
стерлингов - и обеими руками легонько надавила на его пальцы,  так  что  они
зажали бумажку. - Большущее вам спасибо, - повторила она.
     Питер побагровел и замотал головой.
     - Н-н...  -  начал  он  и  попытался  отдать  бумажку.  Но  она  только
улыбнулась еще ласковей.
     - Да-да, - настойчиво повторила она. - Пожалуйста, возьмите.
     И, не слушая больше,  повернулась  и  легко  побежала  за  Той,  что  с
хрипотцой, - Та уже уходила по тропинке, уводя упирающегося  Понго,  который
все еще лаял, натягивал поводок и вставал на дыбки, подобно  геральдическому
льву.
     - Ну, все улажено, - сказала Воркующая, догнав подругу.
     - Он взял деньги? - спросила Та.
     - Да, да, - кивнула Воркующая. И уже другим тоном продолжала: -  Так  о
чем мы говорили, когда этот скверный пес нам помешал?
     - Н-нет, - выговорил наконец Питер.
     Но богини уже поспешно удалялись. Он шагнул было вслед,  но  опомнился.
Бесполезно. Если он попробует объясниться, это только и приведет к еще более
жестокому унижению. Пока он станет  заикаться,  выдавливая  из  себя  нужные
слова, они, пожалуй, подумают, будто он догнал их, чтобы выпросить плату по-
больше. Сунут ему, пожалуй, еще одну  фунтовую  бумажку  и  постараются  еще
быстрей от него уйти. Он смотрел им  вслед,  пока  они  не  скрылись  по  ту
сторону холма, потом повернулся и пошел обратно к прудам.
     926 Олдос Хаксли
     В воображении он заново представил себе все, что случилось, -  не  так,
как произошло на самом деле, а как должно было  произойти.  Когда  Воркующая
сунула ему в руку бумажку, он улыбнулся и учтиво вернул подачку со  словами:
"Боюсь, вы ошиблись. Признаю, вполне простительная ошибка. С виду я бедняк -
и это правда, я беден. Но я джентльмен. Мой отец был врачом в Рочдейле.  Моя
мать - дочь врача. Пока были живы мои родители, я учился  в  хорошей  школе.
Они умерли, когда мне было шестнадцать, - одна  смерть,  а  через  несколько
месяцев другая. И мне пришлось  пойти  работать,  не  закончив  учения.  Но,
понимаете, денег я от вас принять не могу. - И потом, еще рыцарственней, еще
задушевней и доверительней он продолжал: - Я растащил  этих  свирепых  псов,
потому что хотел быть полезен  вам  и  вашей  подруге.  Потому  что  вы  так
прекрасны и так очаровательны. А значит, даже не будь я джентльменом, я  все
равно не взял бы у вас денег". Воркующая была глубоко тронута его  маленькой
речью. Она пожала ему руку и попросила прощения. И он успокоил ее,  заверив,
что ее ошибка вполне понятна. А потом она  спросила,  не  согласится  ли  он
пойти к ним на чашку чая.  Дальнейшее  в  воображении  Питера  расплылось  в
розовом  тумане  и  наконец  перешло  в  привычную  мечту  о  дочери   пэра,
благодарной вдове и одинокой сиротке, только на сей раз  все  происходило  с
двумя богинями, чьи лица виделись ему живо и явственно, совсем не  так,  как
прежние смутные образы, плоды фантазии.
     Но и фантазия не унималась. Его вдруг осенило: вовсе незачем  вдаваться
в объяснения. Можно вернуть деньги, не говоря ни слова, просто силой вложить
ей в руку. Почему он так не сделал?  Пришлось  подыскать  оправдание  своему
промаху. Она слишком быстро ускользнула, вот он и не успел.
     Или, может быть, следовало обогнать их и прямо у них на  глазах  отдать
эти деньги первому встречному попрошайке?  Неплохая  мысль.  Жаль,  что  она
слишком поздно пришла ему в голову.
     До самого вечера Питер  бродил  по  парку,  раздумывая  о  случившемся,
мысленно разыгрывал все опять и опять, на разные лады, но всегда достойно  и
приятно. И, однако, все время помнил, что это лишь мерещится. В иные  минуты
пережитое  унижение  возвращалось  с  такой  остротой,  что  он  морщился  и
вздрагивал от боли.
     Стало смеркаться. В серых и лиловых сумерках влюбленные на ходу  тесней
прижимались друг к другу, откровенней обнимались за деревьями.  В  густеющей
темноте расцвели вереницы желтых фонарей. Высоко в бледном  небе  прорезался
лунный серп. И Питер мучительней прежнего почувствовал, до чего он одинок  и
несчастен.
     К этому времени укушенная рука отчаянно разболелась. Он вышел из парка,
двинулся на Оксфорд-стрит  и  наконец  набрел  на  аптеку.  Руку  промыли  и
перевязали, и тогда он зашел в кафе, спросил б-булочку,  яйцо,  в-всмятку  и
кофе, причем официантка не могла понять его и пришлось  сказать  по  буквам:
"ч-а-ш-к-у м-о-к-к-о".
     "Вы, видно, принимаете меня за бродягу или за  какого-нибудь  жучка,  -
вот что надо было сказать, гордо, с негодованием. - Вы меня оскорбили.  Будь
вы мужчиной, я свалил бы вас одним ударом. Заберите ваши гнусные деньги". Но
нет, после таких слов они навряд ли стали бы относиться к нему дружески.  И,
поразмыслив еще, он решил, что от негодования не было бы никакого толку.
     - Поранили руку? - сочувственно спросила официантка,  ставя  перед  ним
яйцо всмятку и кружку кофе.
     Питер кивнул.
     - Укусила с-с-с... п-п-пес! - наконец-то прорвалось на волю это слово.
     И тут он залился краской - слишком ярко вспомнился пережитый позор. Да,
они приняли его за навязчивого попрошайку, обошлись с ним так, словно он  не
человек, а просто какой-то инструмент, который нанимаешь, когда  понадобятся
его услуги, а когда заплачено, больше  о  нем  не  думаешь.  Унижение  вновь
обожгло такой болью,  Питер  все  понял  так  ясно,  так  бесповоротно,  что
страдание пронзило не только душу, но и тело. Сердце неистово  заколотилось,
стало тошно. С величайшим трудом он заставил себя съесть яйцо и выпить кофе.
     Все еще вспоминая открывшуюся ему  горькую  истину,  все  еще  рисуя  в
воображении, как могло бы получиться по-другому,  Питер  вышел  из  кафе  и,
несмотря  на  усталость,  снова   пошел   бесцельно   бродить.   Прошел   по
Оксфорд-стрит до Серкус, свернул на Риджент-стрит, помедлил  на  Пиккадилли,
разглядывая  судорожно  дергающуюся  в  небе  световую  рекламу,  пошел   по
Шефтсбери-авеню и, повернув к югу, зашагал боковыми улицами к Стрэнду.
     На одной из улиц близ  Ковент-Гардена  его  задела,  проходя,  какая-то
женщина.
     - Не вешай нос, дружочек, - сказала она. - Чего ты какой невеселый?
     Питер изумленно посмотрел на нее. Неужели она вот так с ним заговорила?
Женщина... возможно ли? Конечно, он знал, что есть на свете  так  называемые
дурные  женщины.  Но  она  сама  с  ним  заговорила...  нет,  все-таки   это
поразительно; и почему-то это не связывалось с понятием "дурная".
     - Пойдем со мной, - вкрадчиво сказала она.
     Питер кивнул. Ему не верилось, что все это на самом деле. Женщина взяла
его под руку.
     - А деньги у тебя есть? - озабоченно спросила она.
     Опять он кивнул.
     - На тебя поглядеть - вроде как с похорон идешь, - сказала женщина.
     - М-мне одиноко, - объяснил Питер.
     Он чуть не плакал. Ему даже захотелось расплакаться -  расплакаться,  и
чтобы его утешали. Голос его дрожал.
     - Одиноко? Вот чудно. С чего бы это - такой красавчик, и вдруг  одиноко
ему.
     И  она  засмеялась  многозначительным  смешком,  в  котором  вовсе   не
слышалось веселья.
     В спальне у нее  свет  был  тусклый,  розоватый.  Попахивало  духами  и
нечистым бельем.
     - Обожди минутку, - сказала она и скрылась за дверью, где-то в  глубине
своего жилища.
     Питер сидел и ждал. Скоро женщина вернулась, теперь она была в кимоно и
домашних шлепанцах. Она села к Питеру на  колени,  обняла  его  и  принялась
целовать.
     - Миленький, - сказала она хрипло. - Миленький.
     Глаза  ее  смотрели  холодно,  неласково.  Дыхание  отдавало   недавней
выпивкой. Вот так, вблизи лицо мерзкое, отвратительное.
     Питеру показалось, только сейчас он впервые увидел ее - увидел и  понял
по-настоящему,  до  конца.  Он  отвернулся.  Вспомнилась  дочь   пэра,   что
подвернула ногу на дорожке, и одинокая сиротка, и молодая вдова, чей ребенок
едва не утонул в Круглом пруду; вспомнились Воркующая и Та, что с хрипотцой;
и он разжал руки, обнимавшие его шею, оттолкнул женщину и вскочил.
     - Из-звините, - сказал он. - Я п-п... я з-заб-был... М-мне надо...
     Он схватил свою  шляпу  и  пошел  к  двери.  Женщина  побежала  следом,
схватила за руку.
     - Ах ты, паршивец! - взвизгнула  она.  Посыпалась  чудовищная,  гнусная
брань. - Пригласил девушку, а теперь не заплативши - да удирать? Ну нет,  не
уйдешь, не уйдешь... Ах ты...
     И опять брань.
     Питер сунул руку в карман и достал  аккуратно  сложенную  бумажку,  что
навязала ему Воркующая.
     - П-пустите меня, - сказал он и отдал женщине деньги.
     Она стала  подозрительно  разворачивать  бумажку,  а  Питер  шарахнулся
прочь, хлопнул дверью и сбежал по темной лестнице на улицу.


ПРИМЕЧАНИЯ

     Субботний вечер
     ("Half-holiday")

     Рассказ написан в 1926 г. и опубликован в сборнике "Две или три грации:
четыре рассказа" ("Two or Three Graces: Four Stones") в издательстве  "Чатто
энд Уиндус".

     С. 915.  Гросвенор-сквер  -  район  вблизи  Гайд-парка,  где  находятся
особняки английской аристократии.
     С. 916. Рочдейл - промышленный город в Ланкашире.
     С. 917. Серпентайн - искусственный водоем в Гайд-парке.
     ...в сторону памятника Уатту. - Уатт, Джеймс  (17361819)  -  английский
изобретатель, создатель универсального теплового двигателя.
     С. 920. Этот бульдог оказался еще глупей Аякса... - В  "Илиаде"  Гомера
Аякс Теламонид, греческий герой, в доблести уступающий только Ахиллу,  часто
идет против воли богов.
     С. 920-921. ...подобно  Персею,  высоко  поднявшему  отсеченную  голову
Горгоны... - В греческой мифологии  потомок  Геракла  Персей,  поднявшись  в
воздух на дарованных ему нимфами крылатых сандалиях, отрубил голову одной из
сестер-горгон Медузе, чей взгляд был способен превращать все живое в камень.
Наиболее известное скульптурное изображение Персея принадлежит  Б.  Челлини,
изваявшему героя с головой Медузы в высоко поднятой руке.
     С. 921. ...как англосаксонские  поэты,  которым  вместо  рифмы  служила
аллитерация... - Основой древнеанглийского стихосложения (VIII -  XIII  вв.)
служила не рифма, а аллитерация  -  повторение  согласных  звуков  в  начале
полустиший.
     С. 928. Ковент-Гарден - до 1974 г. главный  лондонский  рынок  фруктов,
овощей и цветов.

                                                              А. В. Романова                      



   Олдос Хаксли
   Волшебница крестная


----------------------------------------------------------------------------
     Перевод Т. Садовской
     УДК 821.111
     ББК 84 (4Вел)
     Х-16
     Хаксли О.
     Х-16 Контрапункт. О дивный новый мир. Обезьяна  и  сущность.  Рассказы:
Пер.  с  англ.  /  О.  Хаксли.  -  М.:  НФ  "Пушкинская   библиотека",   ООО
"Издательство ACT", 2002. - 986, [6] с. - (Золотой фонд мировой классики).
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

I

     Волшебница крестная держала путь  в  дом  семнадцать  по  улице  Пурлье
Виллас. Огромный, занимавший пол-улицы "даймлер" плавно катил вперед,  шурша
шинами и сдержанно поблескивая темно-синим лаком. ("Как в волнах Галилейских
мерцание звезд", - подумала Сьюзен. Всякий раз, глядя  на  тускло  мерцавший
"даймлер", она вспоминала эту строчку из "Еврейских мелодий".)
     Из-за кружевных гардин вслед автомобилю смотрели любопытные глаза -  не
каждый день под окнами предместья  гарцует  сорок  лошадиных  сил.  У  ворот
номера семнадцать "даймлер" остановил свой гордый  бег.  Шофер  спрыгнул  на
землю и распахнул дверцу. Волшебница крестная вышла из машины.
     Необычайно высокая и стройная, безупречностью наряда спорившая с модной
картинкой, миссис Эскобар была сказочно, неправдоподобно элегантна.
     Сегодня на ней был черный костюм, отделанный по отворотам, на  карманах
и  вдоль  швов  юбки  узким  красным  кантом.  Шею  миссис  Эскобар  обвивал
муслиновый шарф - его свободно свисавший меж отворотами жакета конец  своими
томными струистыми извивами напоминал плавник тропической рыбы. На  ногах  у
миссис Эскобар были красные туфли, красною была отделка ее перчаток и шляпы.
     Выйдя из машины, миссис Эскобар вопросительно  повернулась  к  открытой
дверце:
     - Ну что, Сьюзен, ты, кажется, не торопишься?
     Сьюзен, которая, согнувшись вдвое, собирала пакеты, сваленные  на  полу
машины, подняла голову:
     - Да-да. Я сейчас.
     Она торопливо потянулась за букетом роз и горшочком foie  gras  {Паштет
из гусиной печенки  (фр.).}  и,  неловко  повернувшись,  уронила  коробку  с
шоколадным тортом.
     - Ах, какая растяпа! - рассмеялась миссис Эскобар, и в ее низком голосе
задрожали прелестные насмешливые нотки. -  Ну,  выходи  же.  Робинс  возьмет
пакеты. Робинс, я попрошу вас взять вещи, - добавила она уже  другим  тоном,
поворачиваясь к шоферу. - Хорошо?
     Миссис Эскобар, улыбаясь, смотрела на шофера. Ее взгляд был  ласкающим,
почти томным.
     - Хорошо, Робинс? - повторила она, словно просила  о  бог  весть  каком
одолжении.
     Это была обычная манера миссис Эскобар. Самым  деловым  и  официальным,
самым  случайным  отношениям  она   любила   придавать   оттенок   некоторой
доверительной близости. С продавщицами она болтала об  их  сердечных  делах,
слуге улыбалась так, точно намеревалась произвести его в конфиданты или, еще
лучше,  в  любовники,  с  водопроводчиком   рассуждала   о   смысле   жизни,
мальчиков-посыльных  одаривала  шоколадками,  причем  особенно   хорошеньких
целовала с поистине материнской нежностью. Ей нравилось, как она выражалась,
"тесно соприкасаться с людьми", трогать руками  чужие  души,  ощупывать  их,
вытягивать на свет чужие тайны. Ей  было  необходимо,  чтобы  все  и  всегда
помнили о ней, обожали ее, души в ней не чаяли.  Но  это  не  мешало  миссис
Эскобар выходить из себя, если продавщица не умела  с  полуслова  понять  ее
желание, набрасываться на слугу, если он недостаточно проворно являлся на ее
зов,  честить  нерасторопного  водопроводчика  "вором"  и  "мошенником",   а
мальчика-посыльного, который  приносил  подарок  от  неугодного  поклонника,
отпускать без шоколадки, без поцелуя и даже без чаевых.
     - Хорошо, Робинс? - Взгляд миссис Эскобар говорил: "Сделайте  это  ради
меня". У нее были узкие длинные  глаза.  Почти  прямая  линия  нижнего  века
замыкала  плавный  изгиб  верхнего.  Взгляд  этих  голубых  глаз   отличался
необычайной живостью и выразительностью.
     Шофер был молод и не успел еще освоиться с новым местом, он  краснел  и
старательно смотрел в сторону.
     - Будет исполнено, мэм, - пробормотал он, поднося руку к фуражке.
     Сьюзен оставила наконец в покое торт и горшочек с паштетом и  выбралась
из машины, прижимая к груди свертки и букет.
     - Ну, просто вылитая Снегурочка с подарками, - с  шаловливой  нежностью
заметила миссис Эскобар. - Дай-ка я что-нибудь у тебя заберу. - Она  выбрала
букет белых роз, оставив Сьюзен апельсины, жареных цыплят, язык и  плюшевого
мишку.
     Робине открыл калитку, и они вошли в маленький садик.
     - А где Рут? - поинтересовалась миссис Эскобар. - Она, что же, не  ждет
нас?
     В вопросе миссис Эскобар послышалось разочарование и сдержанный  упрек.
Она явно предполагала, что ее встретят у ворот и торжественно введут в дом.
     - Может быть, ей было никак не оставить Малыша, - предположила  Сьюзен,
с беспокойством  поглядывая  на  миссис  Эскобар  из-за  груды  свертков.  -
Все-таки, когда ребенок, себе не принадлежишь.