где, кстати,  и  познакомился  со  своей  будущей
женой. Дружившие много лет Лоуренс и Хаксли своеобразно  отплатили  Мореллам
за гостеприимство:  первый  изобразил  леди  Оттолин  в  романе  "Влюбленные
женщины", а второй поместил хозяев и гостей в свой "Желтый Кром". В Скоугане
узнали Нормана Дугласа и Герберта Уэллса, в Присцилле - леди Оттолин.  Айвор
Ломбард - несомненно, друг Хаксли, с которым он познакомился в  Гарсингтоне,
по словам самого  писателя,  "неподражаемый  Ивен  Морган,  поэт,  художник,
музыкант, аристократ и миллионер... удивительный сказочный принц современной
жизни" (впоследствии  виконт  Тредегар).  Деннис  -  это,  естественно,  сам
Хаксли; Дора Каррингтон узнала себя в образе  Мэри  Брейсгердл  и  пришла  к
выводу, что "от этой книги человеку положительно становится дурно".
     Существует портрет Хаксли 20-х  годов,  где  он  изображен  стоящим  за
прозрачными занавесями, которые он слегка раздвинул, и смотрит  на  зрителя,
то есть на всех "леди Оттолин",  одним  глазом  -  спокойно-изучающе  сквозь
толстые стекла очков. Хаксли подметил много такого, чего леди Оттолин Морелл
так и не смогла простить...
     Сатирическая "сверхзадача"  появляется  в  следующем  романе  Хаксли  -
"Шутовской  хоровод"  (1923).  Она  четко  сформулирована  в   эпиграфе   из
Кристофера Марло: "Мои герои, как сатиры козлоногие, пройдут  перед  вами  в
хороводе шутовском". Точно очерчен и круг героев  этой  книги  -  британская
интеллигенция 20-х годов.
     Тема "утраченных иллюзий", основная  в  романе,  связана  не  только  с
трагическими  последствиями  войны.  Обществу,  в  котором  живут  персонажи
романа, не нужны честные, порядочные, образованные люди.  В  нем  процветают
жулики и негодяи.
     Несмотря на преобладание в "Шутовском хороводе" обличительного  пафоса,
его содержание отрицанием не исчерпывается.  В  "Желтом  Кроме"  единственно
истинной ценностью было искусство, и преимущественно искусство  прошлого.  В
"Шутовском  хороводе"  эту  тему  "золотого  века"  искусства   и   гармонии
подхватывает архитектор Гамбрил-старший, влюбленный в старинную архитектуру,
в строгость ее  форм  и  взвешенность  пропорций.  Дело  всей  его  жизни  -
игрушечный  макет  идеального   Лондона,   которому   никогда   не   суждено
превратиться  в  реальность,  ибо  Гамбрила-старшего  более  всего  занимает
красота  планировки  и  застройки,  а  не   практическая   необходимость   и
целесообразность.  Вновь  искусство  приходит  у   Хаксли   в   неразрешимое
противоречие с жизнью, с современностью. Старый Гамбрил, эстет и  мизантроп,
признается  в  том,  что  не  любит  людей.  Но  мизантропия  его  несколько
парадоксального свойства:  он  не  колеблясь  жертвует  своим  сокровищем  -
макетом,  чтобы  достать  необходимую  сумму  для  спасения  чести   старого
товарища, сын которого растратил казенные деньги.
     На рубеже 20-30-х годов, на фоне мирового экономического кризиса Хаксли
создает самые свои знаменитые романы -  "Контрапункт"  (1928)  и  "О  дивный
новый  мир"  (1932).  Первый  завершает  период  реалистической   сатиры   в
творчестве  писателя,  второй  начинает  период  мрачных   "пророчеств".   В
"Контрапункте" Хаксли еще сатирик, наблюдательный и  меткий.  Он  беспощаден
даже к самому себе: у далеко не идеальных персонажей романа Филипа Куорлза и
Уолтера Бидлэйка немало автобиографических черт.
     Да и у многих других героев романа  есть  реальные  прототипы.  Роковая
женщина Люси Тэнтемаунт, равно  как  и  ее  предшественница  из  "Шутовского
хоровода" Майра  Вивиш,  -  это,  без  сомнения,  знаменитая  Нэнси  Кунард,
знаковая фигура лондонской богемы 20-х годов. Ее непродолжительный  роман  с
Хаксли был для писателя мучительным и оставил в его душе трагический след.
     Любопытно, что подобные образы "эмансипированных дам"  появляются  и  в
произведениях Ремарка, Хемингуэя и других писателей "потерянного поколения".
У большинства из этих героинь любимые  мужчины  погибли  на  фронтах  Первой
мировой войны. Кстати, возлюбленный Нэнси Кунард действительно был  убит  на
фронте. Тип женщины-вамп, появившийся в литературе 20-30-х  годов  XX  века,
манит и привлекает героев-мужчин, но одновременно они испытывают страх перед
свободной от общепринятых норм возлюбленной, видя в  ней  силу,  разрушающую
традиционные устои.
     Под пером Хаксли личная драма писателя становится одной из  характерных
примет времени. Его удивительная чуткость ко всему  происходящему  и  умение
"одушевить"  самые,  казалось  бы,  абстрактные  материи  постоянно   питали
читателя идеями и типами, которые с легкой руки Хаксли выдвигались  в  центр
горячих споров и, можно  даже  сказать,  входили  в  моду.  Так,  безусловно
растущей популярности его близкого друга и коллеги  по  перу  Д.Г.  Лоуренса
способствовал  образ  писателя  и  художника  Марка  Рэмпиона,  призывающего
вернуться к природе, прославляющего здоровую чувственность  "естественного",
то  есть  не  порабощенного  машинной  цивилизацией  человека,   в   котором
современники без особого труда  узнавали  будущего  автора  "Любовника  леди
Чаттерлей".
     В  образе  старого  художника  Джона  Бидлэйка   узнавали   английского
живописца Огастуса Джона. Отвратительный ханжа и лицемер,  издатель  журнала
"Литературный мир" Денис  Барлеп  -  один  из  самых  злых  и  блистательных
гротесков Хаксли - это Дж. Мидцлтон  Марри,  журналист  и  редактор  журнала
"Атенеум",   где   самому   Хаксли   пришлось   некоторое   время   работать
обозревателем.  Эверард  Уэбли,  лидер  "Свободных  Британцев",   отдельными
чертами напоминает фюрера британских фашистов Освальда Мосли...
     Некоторые персонажи романа представляют собой как  бы  развитие  типов,
созданных впервые в "Желтом Кроме". Многословные сентенции по любому поводу,
свойственные Скоугану и Барбекью Смиту, теперь произносят Барлеп  и  старший
Куорлз,  отец  Филипа.  Старик  Бидлэйк  -   это   то,   что   осталось   от
жизнерадостного здоровяка Гомбо.
     Высший свет, интеллектуальные круги и художническая богема изображены в
"Контрапункте" с большей силой сатирического отрицания, нежели в  предыдущих
романах. Пустота, никчемность, неприспособленность  к  жизни  героев  романа
естественно  диктуют  необходимость   противопоставить   этим   теням   рода
человеческого какие-то прочные положительные ценности.
     Одной из таких ценностей  продолжает  оставаться  искусство  -  картины
Джона Бидлэйка, музыка Баха и Бетховена, работы старых  мастеров.  Искусство
является одним из доказательств бытия Божия. Эту мысль отстаивает  в  финале
Морис Спэндрелл  -  английская  разновидность  Раскольникова  и  Ставрогина,
вместе взятых, - и хотя в целом жизненная философия Спэндрелла терпит  крах,
с его отношением к искусству  автор  явно  солидарен.  Искусство  существует
наперекор жизни. Джон Бидлэйк превратился в жалкую развалину, но его картины
продолжают вызывать восхищение. Это  интерпретируется  Хаксли  как  одно  из
центральных воплощений всегда занимавшей его антиномии духа и плоти. Но  сам
писатель не верит в гармонию этих двух начал, и "Контрапункт"  -  горькое  в
том  признание.  Существование  человека   трагично,   ибо   оно   неизбежно
завершается смертью, а смерть всегда бессмысленна и жестока -  таков  взгляд
Хаксли.   И    он,    как    нетрудно    заметить,    прямо    предвосхищает
писателей-экзистенциалистов. Английский критик К. Мей верно формулирует одну
из главных проблем, волновавших  писателя  на  протяжении  всей  его  жизни:
"Действительно ли смерть - это победа плоти над духом?"
     Глубоко символично синхронное умирание старого Бидлэйка  и  его  внука,
маленького Филипа: нежизнеспособным оказывается и новое поколение.
     Немаловажно, что  в  "Контрапункте"  нет,  как,  скажем,  в  "Шутовском
хороводе", положительных  стариков,  несущих  тускнеющий  отблеск  "золотого
века" прошлого. Трагически жалок в смертельной болезни Джон Бидлэйк.  И  его
талант,  и  непоколебимый  когда-то  гедонизм  канули  в   прошлое.   Крайне
многозначительны наблюдения из записной книжки  его  зятя,  писателя  Филипа
Куорлза: "Какое жалкое  зрелище...  представляет  собой  олимпиец,  которого
небольшая опухоль в желудке превращает  в  человекообразное.  А  может  быть
(приписал он через несколько дней), он всегда был  только  человекообразным,
даже когда казался особенно олимпийцем; может быть, все олимпийцы  на  самом
деле просто человекообразные?"
     Идея звериного начала в человеке, плохо скрываемого под хрупкой внешней
оболочкой цивилизации, навязчиво возникает  в  мыслях  и  разговорах  разных
героев. Затрагивая эту тему, Хаксли выступает как человек, хорошо знакомый с
биологией и физиологией.
     Как и прежде, Хаксли касается множества других вопросов и дает обильную
информацию из области живописи, истории, уже в те годы его всерьез  занимает
проблема истощения недр. Вновь в роман включается  великолепное  музыкальное
эссе. На этот раз о сюите Баха для флейты и струнного оркестра.
     Нельзя не признать,  что  "Контрапункт"  звучит  много  пессимистичнее,
нежели "Шутовской хоровод", не говоря уже о "Желтом Кроме".
     Разочарование писателя в человеке и  его  возможностях  становится  все
очевиднее.  Поиск  некой  нравственной  опоры  среди  современной   духовной
опустошенности,  аморализма  и   бесцельности   существования   оканчивается
плачевно: Хаксли ищет ее там, где ее нет и быть не может. Его не  привлекает
ханжеское и фарисейское христианство Барлепа, столь  же  чуждым  оказывается
"гармонический",  живущий  в  основном  инстинктами   человек,   придуманный
Рэмпионом. И даже не столько чуждым, сколько выдуманным,  неосуществимым  на
практике. Недаром дети  Рэмпиона  вразрез  с  его  педагогическими  теориями
учатся в привилегированных школах и готовятся стать "джентльменами".
     Однако ничего более конструктивного писатель не способен предложить  ни
себе, ни читателю. Почему? Ответить на этот вопрос помогают  размышления  из
записной книжки Филипа Куорлза, которые во многом  перекликаются  с  мыслями
самого  Хаксли,  смело  вводящего  читателя  в  свою  лабораторию,  где   он
мучительно бьется над неразрешенными проблемами жизни и творчества. Он,  как
и Куорлз, "вводит в роман самого  романиста",  его,  как  и  Куорлза,  мучит
осознание ограниченности своего  искусства,  оторванности  его  от  реальной
действительности, замкнутости в круге чисто умозрительных идей и интересов.
     Записная книжка Куорлза содержит ключ и к пониманию композиции  романа.
Еще в 30-е годы некоторые критики  отмечали,  что  в  "Контрапункте"  Хаксли
пользуется своеобразным монтажом, заимствуя этот прием  у  кинематографа,  -
схожие поиски и примерно в то же время ведет в  США  Дос  Пассос.  Однако  в
записной книжке Филипа Куорлза есть  недвусмысленное  указание  на  то,  что
Хаксли строит свой роман по законам  музыкальной  композиции,  а  именно  по
правилам  контрапункта:  "Ввести  в   роман   романиста.   Его   присутствие
оправдывает эстетические  обобщения,  которые  могут  быть  интересны  -  по
крайней мере для меня. Оправдывает также опыты. Отрывки из его романа  будут
показывать, как можно о том же событии рассказывать другими  возможными  или
невозможными способами. А если он будет рассказывать отдельные эпизоды  того
же сюжета, который рассказываю я, - это и будут вариации на тему.  Но  зачем
ограничиваться одним  романистом  внутри  моего  романа?  Почему  не  ввести
второго - внутри его романа? И третьего - внутри романа второго?  И  так  до
бесконечности, как на рекламах  Овсянки  Квакера,  где  изображен  квакер  с
коробкой овсянки, на которой  изображен  другой  квакер  с  другой  коробкой
овсянки, на которой и  т.д.  и  т.д.  В  (скажем)  десятом  отражении  может
появиться романист, излагающий мой сюжет в алгебраических уравнениях  или  в
терминах  изменения  пульса,  давления  крови,  секреции  желез  и  быстроты
реакции".
     Легко заметить, что именно таков принцип композиции  в  "Контрапункте".
Ясно  также,  что  Хаксли  немало  размышлял  над  возможностями   различных
экспериментальных форм повествования. Не будет преувеличением  сказать,  что
постмодернисты 70-80-х годов XX века активно развивают многие высказанные им
идеи, в том числе и идею процитированного краткого отрывка.
     Строя "Контрапункт" как последовательность эпизодов, не имеющих единого
сюжетного стержня - вспомним "Желтый Кром", -  Хаксли  получает  возможность
показать своих персонажей в разных ракурсах  и  с  различных  точек  зрения.
После эпизода, в котором два  персонажа  разговаривают  о  третьем,  следует
эпизод, где действует этот третий {Много позже этот прием будет  использован
и развит в романс перуанского писателя Марио  Варгаса  Льосы  "Зеленый  дом"
(1966) (русский перевод: М., Прогресс, 1971).}. Прием этот очень  эффективен
как раз для раскрытия характеров персонажей сатирических, обязательного  для
них противоречия между видимостью и сущностью.
     Но записная книжка Куорлза и название романа помогают понять не только,
так сказать, композиционно-лабораторную технику Хаксли. В названии воплощена
сама сущность "романа идей", столкновение  разных  мировоззрений,  жизненных
позиций, точек зрения {Это  особенно  очевидно  в  оригинале,  где  обнажена
перекличка названия романа - "Point Counter Point" - с выражением "point  of
view"  -  точка  зрения.}.  В  записной  книжке  Куорлза  содержится  немало
свидетельств напряженно продолжавшихся идейных исканий  писателя.  Очевидно,
что внимание Хаксли все чаще переключается с социальной природы человека  на
биологическую. Черты животных в облике многих  персонажей  "Желтого  Крома",
служившие тогда чисто художественным приемом, заменяются теперь аналогиями в
моделях поведения. Человеческие поступки получают либо  биологическое,  либо
психоаналитическое обоснование, как  в  образе  Спэндрелла,  иллюстрирующего
фрейдистский "эдипов комплекс".
     Еще в первом романе Хаксли один из героев -  провидец  и  парадоксалист
Скоуган - рассуждает о будущем "Разумном Государстве". И уже здесь возникает
один из основных  мотивов  творчества  Хаксли  -  скептическое  отношение  к
научно-техническому  прогрессу  и  пессимистический  взгляд  на  будущее.  В
обществе  будущего  Скоуган  предвидит  три  четко  разграниченных   класса:
направляющую   интеллигенцию,   энтузиастов   и   стадо;    механизацию    и
автоматизацию, манипулирование сознанием и... отсутствие места  для  поэзии,
для искусства.
     Идеи Скоугана, изложенные в "Желтом Кроме"  на  нескольких  страничках,
станут центральными в романе "О дивный новый мир".
     Этот  роман  Хаксли  принадлежит  к  жанру  "антиутопии",  своеобразной
разновидности  "утопического  романа",  только   с   "обратным   знаком"   -
изображающего  не  торжество,  а   несостоятельность   идеального   общества
будущего, построенного по "разумному" плану.
     Англия дала имя самому  жанру  утопии  и  первый  образец  утопического
романа в творчестве Томаса Мора. Англия же дала и первые образцы антиутопии.
Не следует забывать, что создателем первого  мрачного  видения  будущего  на
рубеже XIX-XX вв. был Герберт Уэллс, автор романа "Машина времени" (1895).
     Хаксли и Уэллса в свое время сравнивал английский критик Ральф Фокс: "У
Хаксли... есть много общего с Уэллсом, та  же  страсть  к  идеям,  придающая
жизненность его книгам, которую они никогда не приобрели бы от выведенных  в
них персонажей, тот же интерес к  науке  и  та  же  неспособность  прийти  к
какому-нибудь удовлетворительному  заключению  относительно  упрямых  фактов
современной деятельности. Он, по существу, является тем, чем стал бы  Уэллс,
если бы он вместо начальной школы в Бромли и Южного Кенсингтона окончил Итон
и Оксфорд" {Фокс Р. Роман и народ. - Л., 1939. С. 139-140.}.
     Задуманный как пародия на утопию Г. Уэллса "Люди как боги"  (1923),  "О
дивный новый мир" превратился в апокалипсическое  видение  будущего,  своего
рода манифест неверия в социальный и нравственный прогресс  человечества.  В
этой книге  Хаксли  во  многом  отталкивается  от  работы  Бертрана  Рассела
"Научное мировоззрение" (1931), которая предостерегала от возможного захвата
власти в обществе будущего  кучкой  интеллектуалов-технократов,  стремящихся
вместо имущественных классов создать классы биологические. У  Рассела  также
существует целая градация "низших классов",  чисто  механически  выполняющих
положенную  им  работу,  и  "высших",  у  которых,  несмотря  на   некоторое
разрешение на умственную деятельность, личность тоже подавлена.
     В романе "О дивный новый мир"  осуществляется  пророчество  Скоугана  о
"Разумном Государстве", где нет места ни искусству, ни  чувствам,  ни  самой
человеческой  индивидуальности,   где   люди   производятся   в   колбах   и
воспитываются с помощью гипнопедии. С самого младенчества им внушается,  что
их судьба - принадлежность к определенной биологической касте - это  вершина
гармонии и  счастья:  жуткий,  доведенный  до  гротеска  пример  манипуляции
человеческим сознанием. Как всегда зорко, Хаксли заметил некоторые тенденции
в развитии общества и довел  их  до  логического  завершения,  превращающего
землю в механизированный и бездушный рай.
     Однако если продолжить сравнение антиутопии Уэллса и романа Хаксли,  то
возникнут  и  существенные   различия.   Уэллс   предсказывает   постепенную
деградацию общества будущего, обострение всех его  противоречий,  вырождение
"высших" и все большее озлобление и одичание "низших" классов, приводящее  к
всплескам насилия. Перед нами отрицательная динамика (но, заметьте,  все  же
динамика!) развития нашей планеты - от Homo Sapiens  к  каким-то  гигантским
паукам или крабам.
     "Мировое  Государство",  показанное  Хаксли,   на   первый   взгляд   -
благополучнейшее общество,  в  котором  царствуют  "общность,  одинаковость,
стабильность" (невольно вспоминается лозунг Великой французской революции  -
"Свобода, равенство и братство!"). Здесь действительно нет нищеты, болезней,
старения, войн, разрушительных страстей и даже боязни смерти, так как  людей
с детства готовят принимать смерть как естественный и  нестрашный  конец.  А
если и возникают мелкие огорчения, они моментально снимаются соответствующей
дозой наркотиков.
     Хаксли создает не  столько  мрачный  футурологический  прогноз,  как  у
Уэллса  в  "Машине  времени",  не  столько  острую  социальную   сатиру   на
определенный общественный строй, как у  Джорджа  Оруэлла  в  романе  "1984",
сколько философскую книгу о несостоятельности самой  идеи  утопии  (идеи,  в
которую,  кстати  сказать,  все  же  верил  романтик  Уэллс!)  -  построения
"стабильного" общества, основанного на лозунгах  "У  нас  каждый  счастлив",
"Каждый принадлежит всем остальным".  А  создание  подобного  "рая  земного"
будет возможно, по мысли  Хаксли,  лишь  при  условии  сращения  буржуазного
прогресса и определенных постулатов социалистической идеологии.  Вот  почему
давний спор некоторых критиков о том, на кого Хаксли написал пародию  -  "на
нас", коммунистов, или "на них", буржуев, - в принципе беспредметен.  Хаксли
создал, так сказать, универсальную антиутопию - одновременно  антибуржуазную
и  антисоциалистическую,  антитехнократическую  и   антируссоистскую   (ведь
дикарское   общество,   сохранившееся   в   резервациях,   тоже    ужасно!),
антиколлективистскую и антииндивидуалистическую. Недаром в  романе  мелькает
мешанина самых разных имен (или производных  от  них)  -  Форда,  Ротшильда,
Маркса, Ленина, Троцкого, Мальтуса, Дарвина и многих других.
     Сама  идея  статистики,  стабильности,  на  которой  основано  "Мировое
Государство" у Хаксли, гибельна для  науки  и  искусства.  Ведь  в  подобном
обществе, несмотря на  его  демагогический  лозунг  "Наука  превыше  всего",
"наука - нечто вроде  поваренной  книг