отобрала.  Отобрала,  значит, и через  три дня по новой стала  деньги
требовать.  И  угрожать Виктору Владимировичу кулаками.  Но тогда она, Шура,
ничего от него  не добилась. Ни копейки. А Виктор Владимирович  взял  в долг
десять рублей у соседа и на них  до новой пенсии дотянул. А Шура и ее, новую
эту пенсию, всю забрала. Она же  знала, что пенсию Виктору Владимировичу  по
шестым числам  приносят,  и  сидела  дома  не  выходя. Ждала. И  как  только
почтальон  ушел,  Шура  деньги у Виктора  Владимировича из руки и вырвала. А
Виктор Владимирович-то десять рублей у  соседа  до шестого числа брал. Ну, и
чтоб отдать  деньги  соседу, пошел  Виктор Владимирович  к магазину, взял во
дворе  ящик  из-под молочных бутылок,  подтащил  его к  дорожке, которая  от
трамвайной  остановки на проспект Правды ведет и по  которой люди  с трамвая
идут на автобусы и  троллейбусы  пересаживаться,  сел на этот ящик и фуражку
свою в ногах положил. И стал так сидеть.
     Сначала,  правда,  ему  мало  давали.  Вид  у  него  потому   что   был
несоответствующий для нищего. Одежда чистая, личность побритая, в очках,  на
руке - часы. То есть нормальный  вид, не нищий, штаны только сильно помятые,
потому что он в них  спал, а так - нормальный вид. Но потом, постепенно люди
привыкли к нему, наверно, и стали мелочь в его фуражку  чаще кидать. А людей
по  этой дорожке много ходит, особенно  в часы  "пик", потому что трамвай из
района  заводов и фабрик сюда их, людей, подвозит. И Виктор Владимирович уже
девятого  числа утром соседу долг свой вернул сполна, но не прекратил сюда в
часы "пик"  приходить, а  наоборот, каждый  день стал  сидеть тут с  трех до
шести часов, кроме суббот и  воскресений. Приходил сюда ровно в три, а ровно
в шесть  возвращал  ящик на  место,  к  магазину, и  уходил.  И отдавал  эти
заработанные деньги  Шуре. А  на пенсию сам жил. И Шура больше его не  била,
так как, когда она приходила домой, Виктор Владимирович сразу же выгребал из
левого кармана пригоршню мелочи  и отдавал ей.  А Шура ее брала и уходила. А
сегодня вот Виктор Владимирович принес деньги Шуре, а ее нету. Значит, можно
было ложиться и  спать,  тем  более учитывая, что замерз он за  три часа без
фуражки. Ноябрь-месяц как-никак в разгаре,  и  температура воздуха  на улице
всего плюс два градуса тепла. И долгое время он лежал и не  спал под пальто.
Не  согревало  оно его  сегодня совсем, а  потом  заснул и  спал  неизвестно
сколько, так  как когда  он  проснулся, в комнате уже светло было. Проснулся
он, а  все кости  у  него  ноют, и  пальто на  полу валяется.  Поднял Виктор
Владимирович пальто,  накрылся им и опять  засыпать  стал. А проснулся  -  в
комнате  свет  горит,  и  Шура стоит  над  ним,  пирожок  ест.  Увидела, что
проснулся Виктор Владимирович, и говорит:
     - Деньги есть?
     А он ей отвечает:
     - Приболел я, наверно. Простыл.
     А она опять говорит:
     - Деньги есть?
     А он говорит:
     - В кармане.
     И она  подошла к нему  и в  карман  залезла,  в левый. И  мелочь оттуда
достала. А потом перевернула  его на  другой  бок и из  правого  кармана,  в
котором пенсионные деньги  у него хранились, все вытащила. Он лежит, молчит,
а она говорит:
     - Ты полежи, а я - в аптеку. Скоро приду.
     И пошла. Но вернулась из  коридора и  часы  у него с руки сняла. И ушла
уже  окончательно. А дверь  входную  открытой бросила, и теперь от нее несло
холодом, и холод этот доставал Виктора Владимировича под пальто,  действовал
ему на нервы и никак не давал заснуть.


ЦВЕТНАЯ РУБАШКА

     Лобов решил  купить  себе  что-нибудь такое. Ну,  такое, чтоб глянул на
него и хорошо сделалось. И на душе, и вообще. А то, чего ж так жить?
     -  А  так, - думал, - куплю себе костюм по моде, импортный  или рубашку
цветную. Или еще какую-нибудь такую чепуху. На улицу в этом выйду, а они все
смотрят. А я себе иду - и ничего.
     Получил Лобов получку седьмого числа и прямо  с  ней пошел в магазин. У
них в  самом  центре  города, на  улице Ленина, большой  магазин  есть.  Его
недавно построили  по иностранному проекту и назвали  "ЦУМ".  Центральный то
есть универмаг, если  буквы расшифровать.  В этот новый  ЦУМ Лобов  со своей
получкой и пошел.
     -  Там-то,  -  решил,  - в  центральном  магазине,  есть  же,  наверно,
что-нибудь такое.
     Точно он, конечно, не  знал,  есть или  нет, но он так думал. Обычно по
магазинам Лобов сам не ходил, обычно Верка, жена его, ходила. Пойдет, купит,
что там нужно или, что продают, Лобов это и носит. Он непривередливый был. И
не пил, кстати, совсем. И не курил. Вообще никогда не курил и не, пробовал -
как это. В детстве пацаны после уроков в туалете  за  школой  часто курили -
баловались, а он нет. Не  хотелось ему этого  никогда. И спиртные напитки не
употреблял. До  армии еще, по молодости, случалось, а с тех пор - ни грамма.
И не курил.
     -  Мне это, -  говорил, -  не надо. Я же не враг своему  здоровью. Даже
гости к ним придут или они к кому-нибудь пойдут  на день рождения, все пьют,
и женщины тоже, а он только ест и на них смотрит.
     - Зачем это вам, - говорит, - я понять не могу. Хочу понять и не могу.
     А ему говорят тогда:
     -  Не можешь  и не надо. Нам больше  достанется. Он  плечами  пожмет  и
сидит. Ест закуску и на них смотрит.
     А в магазины Лобов  не  ходил. За хлебом,  за картошкой или  за другими
продуктами питания мог пойти, если Верка попросит. А если ботинки купить или
брюки -  это  все она  сама  покупала.  И никогда  Лобов  не сказал,  что не
нравится ему  или  жмет, или рукава длинные.  Что  покупала  Верка, то  он и
носил.  И  чего ей еще надо было? Главное, что обидно -  не пьет человек, не
курит, а она - пожалуйста.
     Зарплату тоже всегда  почти всю  Лобов ей  отдавал. Оставит себе десять
рублей, а остальное - ей. Говорил:
     - Я  не могу, чтоб у  меня в кармане было меньше десяти рублей.  Десять
рублей  у меня всегда  должно  при себе находиться. Мало ли что  я увижу  по
пути. Или, может, я захочу зайти в какое-нибудь общественное место.
     Верка на это  говорила, что куда  там ты зайдешь, но против этих десяти
рублей не возмущалась. А теперь  у  Лобова вся получка в кармане лежала.  До
копейки. Значит, с одной стороны - хорошо. Захотел купить себе вещь, получил
получку и иди в  ЦУМ, покупай. Никто тебе  не  запретит. А  была  бы  Верка,
ничего б он не купил. Правда, она сама купила б, что надо. Зато  Лобов имеет
право  теперь купить то, что хочется ему. Костюм,  может, по  моде импортный
или рубашку цветную, как у  Димки. Вот купит и пойдет, допустим,  в парк.  И
Верка,  допустим, пойдет. И увидит его в таком костюме или  в рубашке. А он,
допустим, мимо пройдет и ее  вроде  бы не заметит.  Нет, если она  скажет  -
прости  или,  что ошибалась,  Лобов ее примет. Чего  ж ее не принять, пускай
будет.  С ней можно жить, она не разбалованная, всегда Лобову сама покупала,
что надо. Он по  магазинам никогда не ходил. Зарплату отдаст, а остальное не
его дело.  Конечно,  если честно,  то Лобов тоже не последний  - не пьет, не
курит. И зарплату вот отдавал. А чтоб гулянки всякие или женщины посторонние
- этого  вообще  никогда  не бывало. Он же не какой-то там неформал.  Он раз
женился  - то  все, железно. Да и  Верка ничего такого -  ни  разу.  Вечером
всегда дома. Стирает, готовит. Ковер вместе с ней по субботам трусили. Кто ж
думал, что она  такая? Никто не думал. А она взяла и  не пришла домой. Лобов
пришел,  а  ее  нету.  И записка, кастрюлей  лежит придавленная: "Я от  тебя
ушла".
     Лобов сначала и не понял. Потом уже, когда поздно стало и темно совсем,
догадался. И что самое интересное - куда ушла, зачем? Ничего не написала.
     Лобов на работу к ней сходил, мастера нашел - ему его люди показали.  -
А где, - спрашивает у него, - Верку Лобову можно увидеть?
     - Лобову? - мастер отвечает. - А ты ей кто будешь?
     - Я брат двоюродный, - Лобов говорит, - из Воронежа к ней приехал.
     -  А  Лобова рассчиталась,  -  говорит мастер. - Два месяца  отработала
согласно  КЗОТа  и  рассчиталась.  Говорила,  в  другой  город  уезжает,  на
постоянное  место  жительства,  мужу  ее,  говорила,  работу там  предложили
хорошую.
     -А в какой другой город, не говорила она? - Лобов спрашивает.
     - Нет, - мастер, говорит, - не говорила.
     А сегодня Лобов Верку свою из автобуса увидел. Он на фабрику в автобусе
ехал,  а она  по  дороге шла. Если б  народу поменьше было, Лобов бы мог  на
следующей выскочить и Верку поймать. Но он же думал, что она в другом городе
живет, и не знал, что  ее увидит, ну и пока  , из  середины вылезал, автобус
уже  две  остановки проехал. Лобов подумал,  что,  может,  померещилось ему,
потом  вспомнил  - нет. И платье  Веркино,  и  походка,  и  все.  Вот  Лобов
отработал  день, получку получил - потому что им по  седьмым числам  получку
дают  - и  в  ЦУМ  пошел.  Пришел,  походил,  посмотрел.  Продавщицы  стоят,
лялякают, люди по залу ходят - тоже, как и он, смотрят. Посмотрят и идут кто
куда.  Ло-бов костюмы пощупал  - какие-то  они не  такие,  рубашки поглядел,
подождал, пока продавщицы освободятся, и спрашивает у них:
     -  Это,  -  а  мне б  костюм  купить  импортный. Такой, чтоб  по  моде?
Продавщицы заметили его и говорят:
     - Все перед вами. Покупайте.
     - А больше ничего, - Лобов опять у них спрашивает, - нету?
     - Естественно, - они ему говорят, - нету.
     - Ну, а рубашки? Такие, знаете, цветные сейчас бывают?
     Продавщица,  которая  постарше, отошла  к рубашкам  и  показывает  одну
Лобову.
     - Нет, -  Лобов ей объясняет.  -  Эта  рубашка в  цветочек, а  мне надо
цветную. Такую, ну... Вы ж знаете, сейчас носят. Синие и с белыми пятнами. У
Димки Вилова такая есть.
     Продавщица чего-то разозлилась и говорит:
     - Ходят всякие дураки пьяные, работать не дают.
     Лобов  начал было  говорить ей,  что он не пьет и  не курит, но видит -
бесполезно. Повернулся и пошел к двери, где "Выход"  написано. Открыл  ее, а
за дверью тетка стоит.
     - Эй, - говорит тетка, - мужчина!
     Лобов дверь ногой придержал, чтоб не хлопнула, и спрашивает:
     - Вы меня?
     - Тебя, - тетка подтверждает. - Тебе что надо?
     - Мне? - Лобов говорит. - Мне рубашку надо. Цветную. Или костюм.
     Тетка засмеялась и удивляется:
     - Ну, ты, мужчина, даешь! Разница все ж таки есть - рубашка или костюм.
     Лобов  молчит, а она вытаскивает из своей сумки -  с  ней  рядом  сумка
стояла - прозрачный кулек.
     - Такая, - спрашивает, - подойдет?
     Лобов  посмотрел, а в кульке ну точно, как у Димки Вилова рубашка лежит
запакованная. Синяя, с пятнами  и размер  шеи - тридцать девять. Как раз  на
него.
     - А сколько стоит? - Лобов у тетки спрашивает. А тетка говорит:
     - Девяносто.
     - Ого.
     - А ты как думал? Зато ж вещь! Ты, - говорит,  -рассмотри, - и вынимает
рубашку из кулька, чтоб Лобов поближе ее увидел.
     Приложил  Лобов  рубашку к плечам,  материю  на  прочность  проверил  и
говорит тетке:
     - Где наша не пропадала, давай.
     Полез он в карман,  отнял от получки двадцать семь  рублей. а остальные
тетке отдал. Тетка деньги пересчитала.
     - На, - говорит, - подержи их пока, а я тебе покупку сложу.
     Сложила,  в кулек аккуратно  всунула, деньги опять у Лобова забрала и в
сумку свою их положила. Нагнулась - сумка же ее на земле стояла - и спрятала
деньги внутрь. А после этого рубашку Лобову отдала.
     - Носи, - говорит, - на здоровье.
     Взял Лобов эту рубашку и пошел. Идет и мечтает.
     -  Сейчас, - мечтает,  -  побреюсь, оденусь в новую  рубашку  и пойду в
парк. Или еще куда-нибудь, в общественное место. Может, Верку увижу.
     Пришел  Лобов   домой,  перекусил   немного,   побрился  электробритвой
"Харьков-6"  начисто,  свою старую рубаху скинул,  а эту, цветную, которую у
тетки за девяносто рублей  купил, на себя надел. И в  штаны  ее, под ремень,
заправил. И  складки за спину пальцами отогнал. Да, значит...  Ну и  к этому
переобулся  в  выходные туфли. Коричневые у него есть, на каучуке. Щеткой по
ним прошелся с гуталином и переобулся.
     Хотел Лобов  уже идти, но  потом в  зеркале свое изображение  увидел, в
рубашке. И не пошел ни в какой парк.
     -  Какая-то  эта рубашка, - подумал, -  клоунская. Синяя и еще с белыми
пятнами. Тьфу!


ОСТРЫЙ ЖИВОТ

     Саня  попал  в больницу.  Случайно  попал. Мужик он  здоровый.  Насморк
только иногда бывает, а  больше - ничего. А тут в больницу попал. Первый раз
за  тридцать лет.  Его  прямо с  работы увезли.  Он в стальцехе работает. На
формовке. И все в норме было, а в буфет сходил, взял триста колбасы, сметаны
стакан с коржиком, молока  выпил пакет  -  и  скрутило его. Наверно, колбаса
несвежая  была.  Или  сметана.  Буфетчица  перепугалась  насмерть,  "скорую"
вызвала. Ну и отвезли  его. Как был  - в робе, - так в  машину  и запихнули.
Сказали - "острый живот".
     А в больнице фамилию и все такое прочее выяснили, раздели и мыть стали.
Насильно. Он  ни согнуться, ни разогнуться  не может  - боль адская, - а они
внимания  не  обращают.  Моют,  как  покойника.  Помыли,  спецовку  какую-то
больничную выдали, Саня хотел трусы натянуть, но не  успел. Вырубился. Потом
чувствует,  воды  хочется, осмотрелся -  кругом  ночь и никого нету. И башка
квадратная. Попробовал встать -  черта  с два. До  утра промаялся - пока ему
кто-то губы лимонной коркой не намазал.
     В  общем  так  -  сделали Сане операцию. У  него язва  была  прободная.
Сказали, еще б час- и песец котенку.  Но Саня - ничего, через три дня  уже в
общей палате был. Большая палата. Восемнадцать человек лежит. И что особенно
- все с язвой.  Один  только студент с поджелудочной - он на свадьбе гулял у
друга,  ну и  не  выдержала поджелудочная. А  остальные  - с  язвой. Кстати,
боксер  лежал, полутяж Юра Лыков. И откуда она, эта язва,  берется? Саня  же
вот тоже никогда  на  живот не  жаловался. И  пожалуйста -  теперь,  значит,
больной. Врач  сказал, что с формовки уходить надо.  Нельзя, сказал,  в ночь
работать и физически - нельзя. Саня говорит:
     - Там видно будет, что нельзя, что  можно, вы, - говорит, - пока лечите
меня, а то из меня гной все время вытекает.
     - А это  так и должно, -  рач говорит, - не беспокойтесь. Саня сильно и
не беспокоился, но очень ему  здесь, в больнице, не нравилось. Во-первых,  в
палате  восемнадцать мужиков, у всех желудки негодные. Попробуй, полежи там.
А  второе,  кормили  паршиво.  Гадостью  какой-то кормили, говорили -  диета
такая. Если б Ирка не носила из дому - засох бы от их диеты на корню. Ребята
шутили: "Лечиться  даром  - даром  лечиться", -  все  им смешно. Оно,  когда
восемнадцать мужиков валяются  без дела, - им от скуки все смешно. Вон  Саню
второй  раз  резали -  от гноя  чистили  -  еле вычухался,  хуже,  чем после
операции было, а они смеются:
     - Подумаешь  тоже,  гной. У одного мужика, -  говорят,  -  хирург нож в
брюхе  зашил. Кинулся  следующего  резать - нет ножа. Искал, искал - нету. А
нож-то казенный был, денег стоил.
     Так днями и лежат  - ржут, кто может. А кто не может - те просто лежат.
Стонут. А вечером  на второй этаж  ходят.  Там  телевизор есть.  Не цветной,
конечно, и  звук не работает. А показывать - показывает. Изображение четкое.
Если  футбол или хоккей  -  можно смотреть,  кино, конечно, не  понятно  без
звука, а футбол - можно. А когда футбола нет, они после ужина лежа в "козла"
стучат, правда, без замаха, а то врач  дежурный сразу гандель поднимет - что
тут, видите ли, больница у них, а  не Монте-Карло какое-нибудь. Вроде бы они
сами не знают, что тут у них.
     Еще  Ирка  газеты приносила  -  под настроение  можно читать. Оставлять
только в палате нельзя. Саня раз оставил, пошел Ирке банки пустые вынести, а
пришел - меньше четвертушки  на тумбочке лежит. Уже, значит, попользовались.
Другой же бумаги нет.
     Саня недели две после операции еще как-то держался, терпел такую жизнь,
а  потом  все ему  опротивело  -  вонь эта, процедуры, анализы.  Лежал,  как
колода,  в  потолок  пялился.  Вчера,  правда,  повеселились  слегка.  Когда
иностранец в больницу приперся. Видно, по  обмену опытом. Высоченный дядька,
тощий. Из-под  халата  штаны видны  вареные, а  руки белые-белые.  Ходил  по
больнице часа два  - морщился. А за ним наших врачей - целое стадо. Впереди,
значит, иностранец, рядом с  ним - начальник какой-то из Москвы -  тот,  что
иностранца этого привез,  -  а они всей  оравой  сзади. Начальник иностранцу
улыбается  сквозь  очки  ласково,   на  больных,  что   в  коридор  вылезли,
показывает. И через каждое слово все - фо пуэ, фо бэгэ. фо пуэ, фо бэгэ.
     Больные поглядели на это.
     - Тьфу, - говорят. И разошлись. На койки легли в палате, лежат.
     - А интересно бы  знать,. что  очкастый  ему  долбил? -  кто-то из угла
спрашивает. - Что по-ихнему, интересно, означает, это фо пуэ, фо бэгэ?'
     Лежат мужики. Никто не знает. А студент койкой  скрипит. Поскрипел  он,
поскрипел койкой этой своей и говорит:
     - Травил он ему.  Что эта  больница для  тех, кто  работать не хочет  и
взносы  в профсоюз не платит.  Для бедных  то есть  больница  и  для  нищих.
Поэтому, значит, такой бардак.
     Ну,  тут  все  с  коек начали вставать. Те, что  совсем  лежачие,-и  то
встали.
     - Мы, -  говорят, - в  профсоюз не платим? Да мы ж всю  жизнь... Мы  по
четыреста в месяц...
     И пошли разбираться. В коридор вывалили опять,  а делегация в это самое
время уходить  собирается.  Вот  мужики иностранца  оттерли, а  наших в угол
загнали.  Стоят, смотрят на них и  молчат. А Юра Лыков  - полутяж  который -
взял главврача за душу и говорит:
     - Выписывай нас всех, тварь,  из своей богадельни,  или мы тебе ноги из
жопы вырвем, а спички вставим.
     У  главврача  губы  посинели. "Я ж, ничего,  - говорит,  - что ж это, -
говорит, - такое творится в присутствии представителя Минздрава СССР?"
     А мужики стоят толпой - и ни с места.
     - Выписывай, - говорят - кому сказано! В знак протеста! Главврач видит,
деваться некуда, но уже успокоился.
     - Ладно, - говорит, - завтра же всех выпишу. И нарушение режима отмечу,
чтоб по больничному вам не заплатили.
     Хотели ребята надавать ему и вообще - всем, а потом раздумали.
     - Ну их, - сказали, - на фиг. Пускай живут.


СВЕТ В КУХНЕ

     Финогенов жил плохо и  несусветно. А если  честно выразиться до конца -
то  отвратительно. Но все же таки как-то он жил. Как  все примерно люди, что
его повседневно окружали на улицах и в местах общественного использования, а
именно  в универсаме N88 второго  горпищеторга, в  троллейбусе шестидесятого
маршрута  следования,  а   также   еще   во  дворе  дома   11/2   по   улице
Краснокирпичной,  который  был постройки конца девятнадцатого  столетия или,
может быть,  в крайнем случае,  самого начала двадцатого. Старого  возраста,
мягко  говоря,  дом был,  дореволюционного.  В  прошлом  еще когда-то  здесь
большое  множество таких домов  стояло  в качестве  доходных,  а в  наше уже
бурное время великих надежд и свершений всего три  их осталось, а другие все
в постепенном порядке оказались  бесследно поглощены колесом  истории, и  на
обломках прежних  эпох  были отстроены  современные микрорайоны  из высотных
девятиэтажек, оснащенных комфортабельными лифтами и мусоропроводами  и всеми
нужными для удобной человеческой  жизни коммунальными удобствами и службами.
А в доме 11/2, где  с незапамятных довоенных времен культа личности товарища
Сталина проживал после  своего  рождения Финогенов, и  в двух точно таких же
сохранившихся  домах-близнецах-братьях,  никаких  аналогичного рода  удобств
никогда  не существовало - была  только  одна  вода холодная с хлоркой и газ
природный в связи со всеобщей газификацией города и деревни. И больше ничего
в этих домах не было. Уборных - и то  не было внутренних, а имелась во дворе
туалетного предназначе