замялся  на  какое-то  неопределенное время, а  потом
говорит:
     - Чего это я не рад? Я рад.
     И замолчал. А Марина говорит:
     - Мить, - говорит, - а ты на мне теперь женишься или как?
     - Женюсь, -  Салов ей отвечает.  - Конечно.  Куда ж  я,  - отвечает,  -
денусь?
     Ну, Марина обниматься полезла, а он, Салов, говорит:
     -  Только  я сейчас на минутку  забежал. К тебе. По одному делу.  И мне
обратно надо  бежать. Назад. А завтра я позвоню и, это, приду. И женюсь.  На
тебе.
     И  Салов  ушел от Марины и поехал  не к  Гале, а к себе. Домой.  Сел  в
троллейбус и  поехал. А  в троллейбусе в этом,  куда  он  сел,  в  нем ехали
следующие люди: сзади  ехали  двое парней подросткового возраста с такого же
близкого возраста девушкой,  и девушка  эта сидела на руках у одного парня и
целовалась  с другим парнем. Потом  там ехала группа женщин,  находящихся  в
алкогольном  опьянении  высокой  степени,  а одеты  они  были в  натуральные
меховые изделия, и на пальцах у них блестело по многу колец  с камнями и без
камней, и все они ругали матерными словами и выражениями сучка Геру  Мухина.
Еще  в троллейбусе ехал старый дед с костылем  и без  левой ноги. Он  лежал,
обняв свой костыль, в проходе  на полу и спал, и от него пахло свежей мочой.
А  на  сиденье  впереди,  которое развернуто против хода  троллейбуса,  ехал
плоский  человек  с зеленой гармошкой. Человек был вроде как не  в  себе. Он
таскал гармошку туда  и  сюда и дурным голосом на одной ноте орал украинскую
народную песню:
     Ты ж мэнэ пидманула,
     Ты ж мэнэ пидвэла,
     Ты ж мэнэ молодого
     З ума-розуму звэла.
     Так  орал  этот человек всю  дорогу  без передыху. А  когда  троллейбус
приехал на конечную остановку  и  остановился,  и открыл  все  двери, из них
никто не вышел. Ни один человек не вышел. И Митя  Салов не вышел. И водитель
троллейбуса включил микрофон и сказал в него по  типу того,  как, слышал он,
говорят в метрополитене города Москвы:
     - Конечная,- сказал водитель в микрофон, - троллейбус дальше не пойдет,
большая просьба освободить салон.
     Но и водителя никто не послушал. Или же  его не услышали. Или не поняли
из-за  звуков гармошки  и  голоса плоского  человека, который  все громче  и
громче  орал  свою  жуткую песню, и песня эта не имела  в  его исполнении ни
конца, ни смысла.