роса два месяца. А в  Таганке...  Меня ведь
вызвали  как свидетеля по делу о квартирной краже. У  нас в квартире  пальто
украли  у  соседа. Допросили меня и предъявили  постановление  об  аресте...
Абракадабра. Ни слова - вот уже третий месяц. И перевели в Бутырки.
     -  Ну  что  ж,-  сказал  Крист.-  Набирайтесь  терпения.  Готовьтесь  к
сюрпризам.  Не  такая  уж  тут  абракадабра.  Организованная  путаница,  как
выражался критик Иуда Гроссман-Рощин! Помните такого? Соратника Махно?
     - Нет, не помню,- сказал доктор. Надежда на всеведение Криста угасла, и
блеск в миролюбовских глазах исчез.
     Художественные  узоры  сценарной  ткани  следствия  были  очень,  очень
разнообразны. Это  было  известно Кристу. Привлечение по делу  о  квартирной
краже -  пусть  в  качестве  свидетеля  -  наводило на  мысль  о  знаменитых
"амальгамах". Во  всяком случае, таганские  приключения  доктора  Миролюбова
были следственным камуфляжем, бог знает зачем нужным поэтам из НКВД.
     - Поговорим, Валерий Андреевич, о другом. О лучшем дне жизни.  О самом,
самом ярком событии вашей жизни.
     -  Да,  я  слышал, слышал  ваш  разговор. У  меня есть  такое  событие,
перевернувшее всю мою жизнь. Только все, что случилось со мной, не похоже ни
на рассказ Александра Георгиевича,- Миролюбов склонился влево к генеральному
секретарю общества политкаторжан,- ни  на рассказ этого товарища,- Миролюбов
склонился  вправо,  к   волоколамскому  механику...-   В  1901  году  я  был
первокурсником-медиком, студентом  Московского  университета.  Молодой  был.
Возвышенных мыслей. Глупый. Недогадливый.
     - "Лох" - по-блатному,- подсказал Крист.
     - Нет,  не  "лох". Я  немножко после Таганки понимаю по-блатному.  А вы
откуда?
     - Изучал по самоучителю,- сказал Крист.
     - Нет, не "лох", а такой... "гаудеамус". Ясно? Вот так.
     -  К  делу, ближе  к  делу,  Валерий  Андреевич,-  сказал волоколамский
механик.
     - Сейчас буду ближе. У  нас здесь так  мало свободного времени... Читаю
газеты. Огромное объявление.  Княгиня  Гагарина потеряла  свое  брильянтовое
ожерелье.  Фамильная  драгоценность. Нашедшему -  пять  тысяч рублей.  Читаю
газету, комкаю, бросаю  в мусорный  ящик. Иду и думаю: вот бы мне найти  это
ожерелье. Половину  матери  послал бы. На половину съездил  бы  за  границу.
Пальто  хорошее  купил  бы.  Абонемент  в Малый  театр.  Тогда  еще не  было
Художественного. Иду по Никитскому бульвару. Да не  по бульвару, а по доскам
деревянного тротуара - еще там гвоздь один вылезал постоянно, как наступишь.
Сошел на землю,  чтобы обойти  этот  гвоздь, и  смотрю - в канаве... Словом,
нашел  ожерелье.  Посидел  на  бульваре,  помечтал. Подумал о  своем будущем
счастье.  В университет не  пошел, а  пошел  к мусорному  ящику, достал свою
газету, развернул, прочитал адрес.
     Звоню... Звоню. Лакей. "Насчет ожерелья". Выходит  сам князь.  Выбегает
жена. Двадцать  лет мне  тогда было.  Двадцать лет. Испытание было  большим.
Проба  всего,  с  чем я  вырос, чему научился... Надо  было  решать  сразу -
человек я или не человек. "Я сейчас принесу деньги,- это князь.- Или,  может
быть,  вам чек? Садитесь".  А  княгиня здесь же, в двух  шагах от меня. Я не
сел. Говорю - я студент. Я принес ожерелье не затем, чтобы получить какую-то
награду.  "Ах,  вот  что,-сказал   князь.-  Простите  нас.  Прошу  к  столу,
позавтракаем с нами". И жена его, Ирина Сергеевна, поцеловала меня.
     - Пять тысяч,- зачарованно выговорил волоколамский механик.
     - Большая проба,- сказал генеральный секретарь общества политкаторжан.-
Так я первую свою бомбу бросал в Крыму.
     - Потом я  стал бывать  у князя, чуть не  каждый день. Влюбился  в  его
жену.  Три лета подряд  за границу  с ними ездил.  Врачом уже. Так  я  и  не
женился.  Прожил  жизнь   холостяком  из-за  этого  ожерелья...  И  потом  -
революция. Гражданская  война. В гражданскую войну  я хорошо познакомился  с
Путной, с Витовтом Путной. Был  у него  домашним  врачом. Путна  был хороший
мужик, но, конечно, не князь Гагарин. Не было в нем чего-то... этакого. Да и
жены такой не было.
     -  Просто вы  стали старше  на  двадцать лет,  на двадцать  лет  старше
"гаудеамуса".
     - Может быть...
     - А где сейчас Путна?
     - Военный атташе в Англии.
     Александр Георгиевич, сосед слева, улыбнулся.
     - Я думаю, разгадку ваших бедствий, как любил выражаться Мюссе, следует
искать именно в Путне, во всем этом комплексе. А?
     - Но каким образом?
     - Это уж следователи знают. Готовьтесь к бою под Путной - вот вам совет
старика.
     - Да вы моложе меня.
     - Моложе  не  моложе, просто во мне "гаудеамуса" было меньше, а  бомб -
больше,-улыбнулся Андреев.- Не будем ссориться.
     - А ваше мнение?
     - Я согласен с Александром Георгиевичем,- сказал Крист.
     Миролюбов покраснел, но сдержался. Тюремная ссора вспыхивает, как пожар
в сухом лесу. И Крист и Андреев об этом знали. Миролюбову это еще предстояло
узнать.
     Пришел такой день, такой допрос,  после которого  Миролюбов двое  суток
лежал вниз лицом и не ходил на прогулку.
     На  третьи сутки  Валерий Андреевич встал и  подошел к  Кристу,  трогая
пальцами покрасневшие веки голубых своих, бессонных глаз. Подошел и сказал:
     - Вы были правы.
     Прав  был Андреев, а не Крист, но  тут была  тонкость в признании своих
ошибок, тонкость, которую и Крист и Андреев хорошо почувствовали.
     - Путна?
     -  Путна.  Все  это  слишком  ужасно,  слишком.-  И  Валерий  Андреевич
заплакал.  Двое суток он крепился и все же не выдержал. И Андреев и Крист не
любили плачущих мужчин.
     - Успокойтесь.
     Ночью Криста разбудил горячий шепот Миролюбова:
     - Я вам все скажу. Я гибну непоправимо. Не знаю, что делать. Я домашний
врач Путны.  И  сейчас  меня допрашивают не  о  квартирной краже,  а-страшно
подумать- о подготовке покушения на правительство.
     - Валерий  Андреевич,- сказал  Крист, отгоняя  от себя сон и зевая.-  В
нашей камере  ведь  не  только вы в этом  обвиняетесь. Вон лежит неграмотный
Ленька  из  Тумского района Московской области.  Ленька развинчивал гайки на
полотне железной дороги. На грузила, как
     чеховский  злоумышленник.  Вы ведь  сильны  в литературе,  во всех этих
"гаудеамусах".  Леньку  обвиняют  во  вредительстве  и  терроре.  И  никакой
истерики. А рядом с Ленькой лежит брюхач - Воронков, шеф-повар кафе "Москва"
- бывшее кафе "Пушкин" на Страстной - бывали? В коричневых тонах пущено было
это кафе. Воронкова переманивали в "Прагу" на Арбатскую площадь - директором
там  был  Филиппов.  Так  вот  в  воронковском  деле  следовательской  рукой
записано,- и  каждый  лист  подписан  Воронковым! -  что  Филиппов предлагал
Воронкову  квартиру  из  трех  комнат,  поездки  за  границу  для  повышения
квалификации.  Поварское дело ведь  умирает... "Директор  ресторана  "Прага"
Филиппов предлагал мне все это в случае моего согласия на переход, а когда я
отказался -  предложил  мне отравить правительство.  И  я  согласился". Ваше
дело, Валерий Андреевич, тоже из отдела "техники на грани фантастики".
     - Что вы меня  успокаиваете? Что вы знаете? Я с Путной вместе чуть не с
революции.  С гражданской войны. Я -  свой человек в его  доме. Я был  с ним
вместе и в Приморье и на юге. Только в Англию меня не пустили. Визы не дали.
     - А Путна - в Англии?
     - Я  уже вам  говорил - был  в Англии. Был в Англии. Но сейчас он не  в
Англии, а здесь, с нами.
     - Вот как.
     - Третьего дня,- шепнул Миролюбов,- было два допроса. На первом допросе
мне  было  предложено  написать все,  что  я  знаю о террористической работе
Путны,  о  его  суждениях  на  этот  счет. Кто у него  бывал.  Какие  велись
разговоры. Я все написал. Подробно. Никаких террористических разговоров я не
слышал,  никто  из гостей... Потом был перерыв. Обед. И меня кормили  обедом
тоже. Из  двух блюд. Горох на второе. У нас  в Бутырках все дают чечевицу из
бобовых, а там - горох. А после обеда, когда мне дали покурить,- вообще-то я
не курю, но  в тюрьме  стал  привыкать,-  сели снова записывать. Следователь
говорит: "Вот вы,  доктор  Миролюбов, так  преданно защищаете, выгораживаете
Путну,  вашего многолетнего  хозяина и друга. Это  делает  вам честь, доктор
Миролюбов. Путна к  вам  относится  не так,  как вы к  нему..."  - "Что  это
значит?"  - "А вот что. Вот пишет сам Путна. Почитайте". Следователь дал мне
многостраничные показания, написанные рукой самого Путны.
     - Вот как...
     - Да.  Я почувствовал, что седею. В заявлении этом  Путна пишет: "Да, в
моей квартире  готовилось террористическое покушение, плелся  заговор против
членов правительства, Сталина,  Молотова. Во всех этих  разговорах  принимал
самое  ближайшее   участие,   самое  активное  участие   Климент   Ефремович
Ворошилов". И  последняя фраза,  выжженная  в моем  мозгу:  "Все  это  может
подтвердить мой домашний врач, доктор Миролюбов".
     Крист свистнул. Смерть придвинулась слишком близко к Миролюбову.
     -  Что делать? Что делать? Как говорить?  Почерк  Путны  не подделан. Я
знаю его почерк  слишком хорошо. И руки не  дрожали, как у  царевича Алексея
после кнута  - помните эти исторические сыскные дела, этот протокол  допроса
петровского времени.
     -  Искренне  завидую вам,- сказал Крист,-  что любовь к  литературе все
превозмогает. Впрочем, это любовь к истории. Но если уж хватает душевных сил
на  аналогии, на сравнения, хватит и для того,  чтобы разумно  разобраться в
вашем деле. Ясно одно: Путна арестован.
     - Да, он здесь.
     - Или на Лубянке. Или в Лефортове. Но не в Англии. Скажите мне, Валерий
Андреевич, по чистой  совести  - были ли хоть  какие-нибудь  неодобрительные
суждения,  Крист  закрутил  свои воображаемые  усы,- хотя  бы в  самой общей
форме.
     - Никогда.
     - Или:  "в  моем  присутствии  никогда". Эти следственные тонкости  вам
должны быть известны.
     -  Нет,  никогда.   Путна  -  вполне  правоверный   товарищ.   Военный.
Грубоватый.
     -  Теперь еще один вопрос.  Психологически -  самый важный.  Только  по
совести.
     - Я везде отвечаю одинаково.
     - Ну, не сердитесь, маркиз Поза.
     - Мне кажется, вы смеетесь надо мной...
     - Нет,  не  смеюсь.  Скажите  мне  откровенно,  как  Путна  относился к
Ворошилову?
     - Путна его ненавидел,- горячо выдохнул Миролюбов.
     -  Вот мы  и  нашли решение, Валерий Андреевич. Здесь - не  гипноз,  не
работа господина  Орнальдо,  не  уколы, не медикаменты.  Даже не  угрозы, не
выстойки  на  "конвейере".  Это  - холодный  расчет  обреченного.  Последнее
сражение  Путны. Вы  - пешка в такой  игре, Валерий  Андреевич.  Помните,  в
"Полтаве"...  "Утратить жизнь  - и  с  нею  честь. Врагов  с собой на  плаху
весть".
     - "Друзей с собой на плаху весть",- поправил Миролюбов.
     -  Нет. "Друзей" -  это  читалось для вас  и для таких, как вы, Валерий
Андреевич,  милый  мой  "гаудеамус".  Тут расчет  больше на  врагов,  чем на
друзей. Побольше прихватить врагов. Друзей возьмут и так.
     - Но что же делать мне, мне?
     - Хотите добрый совет, Валерий Андреевич?
     - Добрый или злой, мне все равно. Я не хочу умирать.
     - Нет,  только добрый.  Показывайте только правду.  Если  Путна захотел
солгать перед смертью - это  его  дело.  Ваше спасение - только правда, одна
правда, ничего кроме правды.
     - Я всегда говорил только правду.
     -  И показывал  правду?  Тут  есть  много оттенков.  Ложь  во спасение,
например.  Или:   интересы   общества  и  государства.   Классовые  интересы
отдельного  человека   и  личная   мораль.   Формальная   логика   и  логика
неформальная.
     - Только правду!
     - Тем лучше. Значит, есть опыт показывать правду. На этом стойте.
     - Не много вы мне посоветовали,- разочарованно сказал Миролюбов.
     - Случай  нелегкий,- сказал  Крист.- Будем  верить,  что "там"  отлично
знают, что к  чему.  Понадобится  ваша  смерть -  умрете.  Не  понадобится -
спасетесь.
     - Печальные советы.
     - Других нет.
     Крист  встретил Миролюбова  на  пароходе "Кулу"  - пятый рейс навигации
1937 года. Рейс "Владивосток - Магадан".
     Личный  врач  князя  Гагарина и Витовта  Путны  поздоровался с  Кристом
холодно -  ведь Крист  был свидетелем  душевной слабости, опасного какого-то
часа  его  жизни,  и - так чувствовал Миролюбов -  ничем  не  помог  Валерию
Андреевичу в трудный, смертный момент.
     Крист и Миролюбов пожали друг другу руки.
     - Рад видеть вас живым,- сказал Крист.- Сколько?
     - Пять лет. Вы издеваетесь надо мной. Ведь я не виноват ни в чем. А тут
пять лет лагерей. Колыма.
     -  Положение у вас  было  очень опасное. Смертельно опасное. Счастье не
изменило вам,-сказал Крист.
     - Подите вы к черту с таким счастьем.
     И  Крист  подумал:  Миролюбов  прав.  Это  слишком  русское  счастье  -
радоваться,  что  невинному дали  пять лет. Ведь могли бы дать  десять, даже
вышака.
     На Колыме  Крист и Миролюбов  не  встречались.  Колыма  велика.  Но  из
рассказов, из расспросов Крист узнал, что счастья доктора Миролюбива хватило
на все  пять  лет его лагерного срока.  Миролюбов был  освобожден  в  войну,
работал врачом на прииске, состарился и умер в 1965 году.
     1965

ИВАН ФЕДОРОВИЧ

     Иван  Федорович встречал Уоллеса в штатском костюме. Караульные вышки в
ближайшем лагере были спилены, а арестанты  получили благословенный выходной
день.  На  полки  поселкового  магазина  были выворочены  все  "заначки",  и
торговля велась так, как будто не было войны.
     Уоллес принял  участие  в воскреснике  по  уборке  картошки. На огороде
Уоллесу дали американскую горбатую лопату, недавно полученную по лендлизу, и
это было  Уоллесу приятно. Сам Иван Федорович был вооружен такой же лопатой,
только  рукоятка была  русской-длинной. Уоллес спросил  что-то, показывая на
лопату,  стоявший  рядом  с Иваном  Федоровичем  человек  в штатском  что-то
сказал, потом что-то сказал Иван Федорович, и переводчик любезно перевел его
слова Уоллесу. Что  в Америке - передовой технической стране - подумали даже
о форме лопаты - и дотронулся до  лопаты, которую  держал  в  руках  Уоллес.
Лопата  всем  хороша,  только  ручка  не  для  русских-  очень  коротка,  не
подбориста. Переводчик с трудом перевел слово  "подбориста". Но что русские,
которые подковали блоху (об  этом и Уоллес кое-что читал, готовясь к поездке
в Россию), внесли улучшение в американский инструмент:  пересадили лопату на
другую, длинную ручку. Наиболее удобная длина черенка и лопаты - от земли до
переносицы  работающего.  Стоявший  рядом  с  Иваном Федоровичем  человек  в
штатском показал,  как  это делается. Пора было приступать к "ударнику" -  к
уборке картофеля, который не худо рос на Крайнем Севере.
     Уоллесу все было интересно. Как здесь растут  капуста, картошка? Как ее
сажают? Рассадой? Как капусту? Удивительно. Какой урожай с гектара?
     Уоллес по  временам оглядывался на  своих  соседей.  Вокруг начальников
копали молодые люди - краснощекие, довольные. Копали весело, бойко.  Уоллес,
улучив  минуту,  пригляделся к  их рукам, белым, не знавшим лопаты пальцам и
усмехнулся, поняв,  что это переодетая охрана. Уоллес видел все: и спиленные
вышки,  и  вышки  не спиленные,  и гроздья арестантских  бараков, окруженных
проволокой. Он знал об этой стране не меньше Ивана Федоровича.
     Копали весело. Иван Федорович  скоро утомился - он  был  человек сырой,
грузный, но  не хотел отстать от вице-президента Америки. Уоллес был легкий,
как мальчик, подвижной, хотя по годам и постарше Ивана Федоровича.
     - Я привык у себя на ферме к такой работе,- весело говорил Уоллес.
     Иван Федорович улыбался, все чаще отдыхал.
     "Вот вернусь в лагерь,-думал Иван Федорович,-  обязательно сделаю  укол
глюкозы". Иван Федорович очень любил  глюкозу.  Сердце глюкоза  поддерживала
отлично. Придется рискнуть - домашнего врача своего Иван Федорович не взял с
собой в эту поездку.
     "Ударник"  кончился,  и  Иван  Федорович  приказал  позвать  начальника
санчасти.  Тот  явился  бледный,  ожидая  самого  худшего.  Доносы  об  этой
проклятой рыбалке, где больные ловили рыбку для начальника санчасти? Но ведь
это - освященная временем традиция.
     Иван  Федорович,  увидя   врача,   постарался  улыбнуться   как   можно
милостивее.
     - Мне нужно сделать укол глюкозы. Ампулы с глюкозой у меня есть. Свои.
     - Вы? Глюкозу?
     -   А   что   это   тебя  так   удивляет?-подозрительно   посмотрев  на
развеселившегося начальника санчасти, сказал Никишев.- Вот, сделай мне укол!
     - Я? Вам?
     - Ты. Мне.
     - Глюкозу?
     - Глюкозу.
     - Я прикажу Петру Петровичу, хирургу нашему. Он лучше меня сделает.
     - А ты что - не умеешь, что ли? - сказал Иван Федорович.
     - Умею, товарищ начальник. Но Петр Петрович умеет еще  лучше. А шприц я
дам свой, личный.
     -- У меня есть и шприц свой.
     Послали за хирургом.
     - Слушаю, товарищ начальник. Хирург больницы Красницкий.
     - Ты - хирург?
     - Да, товарищ начальник.
     - Бывший зэка?
     - Да, товарищ начальник.
     - Можешь сделать мне укол?
     - Нет, товарищ начальник. Я не умею.
     - Уколов не умеешь делать?
     - Мы, гражданин начальник,- вмешался начальник  санчасти,  -  фельдшера
вам  сейчас пришлем. Из зэка. Тот  делает -  не  услышите. Давайте ваш шприц
сюда. Я его в вашем  присутствии вскипячу. Мы с Петром  Петровичем последим,
чтобы  не оказал  вредительства какого-нибудь, терроризма. Мы жгут подержим.
Рукав вам засучим.
     Пришел фельдшер из зэка, вымыл руки, обтер их спиртом, сделал укол.
     -- Можно идти, гражданин начальник?
     - Иди, - сказал Иван Федорович.- Дайте ему пачку папирос из портфеля.
     - Не стоит, гражданин начальник.
     Вот как сложно  оказалось  с глюкозой  в  пути. Ивану  Федоровичу долго
казалось, что у него жар,  голова  кружится, что он отравлен этим фельдшером
из зэка, но в конце концов Иван Федорович успокоился.
     На  следующий  день  Иван Федорович проводил  Уоллеса  в  Иркутск  и от
радости  перекрестился  и  приказал поставить  караульные вышки  обратно,  а
товары из магазина- убрать.
     С недавнего времени Иван  Федорович  чувствовал  себя  особенным другом
Америки,  разумеется,  в  дипломатических  границах дружбы. Всего  несколько
месяцев назад на  опытном заводе  в  сорока семи километрах от Магадана было
налажено  производство  электролампочек.  Только  колымчанин  может  оценить
такое.  За пропажу лампочек  судили; на приисках потеря лампочки приводила к
тысячам потерянных рабочих часов. Привозных лампочек  не напасешься.  А  тут
вдруг  такое   счастье.   Создали   свое!   Освободились   от   "иностранной
зависимости"!
     Москва оценила достижения Ивана Федоровича -  он был награжден орденом.
Орденами  поменьше   награждены  директор  завода,   начальник   цеха,   где
производились эти лампочки, лаборанты. Все, кроме того человека, который это
производство  создал.  Это  был  харьковский физик-атомщик, инженер  Георгий
Георгиевич Демидов  - литерник  с  пятилетним сроком -  не  то "аса",  не то
что-то в этом роде. Демидов думал, что его хоть на досрочное  представят, да
и  директор завода на это намекал,  но Иван Федорович счел такое ходатайство
политической ошибкой. Фашист, и вдруг -  досрочное освобождение! Что  скажет
Москва. Нет, пусть радуется, что работает не на "общих", в тепле - это лучше
всякого досрочного.  И  орден  он,  Демидов,  получить,  конечно, не  может.
Орденами награждаются верные слуги государства, а не фашисты.
     -  Вот  премию рублей  двадцать пять  подбросить - это можно. Махорочки
там, сахару...
     - Демидов не курит,- почтительно сказал директор завода.
     - Не  курит, не курит... На хлеб  променяет или еще на что... а не надо
махорки,  так  надо  ему  новую одежу  -  не  лагерную,  а, понимаешь...  Те
гарнитуры  американские в  коробках, чт