ами...
     Он ждал ответа.
     -- А что, если я сам этот человек?
     -- ...и потерявший свою собственную тень! --прибавил он резко.
     -- Предчувствие не обмануло меня!  -- воскликнула  Минна.  -- Да, я уже
давно знала, что у него нет тени!
     И она бросилась в объятия матери, которая в страхе судорожно прижала ее
к груди, осыпая упреками за то, что она, себе на  горе,  скрыла от родителей
такую  ужасную тайну. Дочь  превратилась,  подобно Аретузе,  в  ручей  слез,
сильнее разливавшийся  при  звуке  моего  голоса,  а  при  моем  приближении
струившийся бурным потоком.
     --  И вы  не побоялись с неслыханной наглостью  обмануть ее и меня?  --
гневно продолжал  отец.-- Вы говорите, что любите ее, и в то же время так ее
опозорили! Видите, она плачет, она рыдает! Какой ужас! Какой ужас!
     Я совсем потерял голову  и, сам не понимая, что говорю, начал убеждать,
что  это, в конце  концов, тень, всего только тень; можно отлично прожить  и
без нее и не стоит подымать из-за  этого  столько шуму. Но я сам  чувствовал
всю неубедительность своих доводов; я замолчал, а он  не удостоил меня  даже
ответом.  Я прибавил только: то, что  раз потерял,  в другой раз, случается,
найдешь.
     Он в ярости набросился на меня:
     -- Сознайтесь, сознайтесь, сударь, каким образом вы лишились тени?
     Мне опять пришлось прибегнуть ко лжи:
     -- Какой-то олух так  неудачно наступил на мою  тень, что продырявил ее
насквозь.  Пришлось  отдать тень в  починку,  ведь  деньги творят  чудеса; я
надеялся получить ее вчера обратно.
     -- Так, так, государь мой,--возразил  лесничий,--вы сватаете мою  дочь,
ее сватают  и другие. На мне как на отце лежит забота о ней; даю вам три дня
сроку. Потрудитесь за это  время  обзавестись тенью. Если  вы за эти три дня
явитесь с хорошо пригнанной тенью, милости просим; но  на четвертый - будьте
покойны - моя дочь станет женой другого.
     Я  было попробовал  заговорить  с Минной,  но  она, расплакавшись  пуще
прежнего, крепче прижалась к матери, и та молча махнула мне рукой,--дескать,
идите! Я побрел прочь,  и мне казалось, что  мир замкнулся у меня за спиной.
Скрывшись  от надзора любящего  Бен-деля, в  отчаянии блуждал я по  лесам  и
полям. От страха лоб мой покрылся холодным потом, из груди вырывались глухие
стенания, я сходил с ума.
     Не  знаю,  сколько прошло  времени, как  вдруг,  очутившись  на залитой
солнцем  поляне,  я  почувствовал, что  кто-то  схватил  меня  за  рукав.  Я
остановился и оглянулся. У  меня за спиной стоял  человек в сером рединготе,
мне  даже  показалось,  будто  он  запыхался,  догоняя  меня.  Он  сейчас же
заговорил:
     --  Я  обещал  явиться  сегодня;  вы  не  могли дождаться  условленного
времени. Но ничто еще не потеряно; вы послушаетесь доброго совета, выменяете
обратно  свою  тень, которую  я  предоставлю в ваше  распоряжение,  и тут же
вернетесь  туда,  откуда  пришли.   Лесничий  примет  вас  с  распростертыми
объятиями, все будет объяснено простой шуткой. С Раскалом, который вас выдал
и сам  сватается  к вашей  невесте, я и один справлюсь, по нем давно  плачет
виселица.
     Я слушал как во сне.
     -- Вы обещали явиться сегодня? -- Я еще раз прикинул срок. Он был прав:
с самого начала я обсчитался на один день. Я нащупал правой рукой кошелек на
груди; незнакомец правильно истолковал мое движение и отступил на два шага.
     -- Нет, господин граф, кошелек  в очень хороших руках, оставьте его при
себе!
     Ничего не понимая, я вопросительно посмотрел на него. Он продолжал:
     --  Взамен тени я прошу пустячок, так, на память: будьте столь любезны,
поставьте свою подпись вот под этим листком!
     На  листке  пергамента стояли  следующие слова: "Завещаю держателю сего
мою  душу  после  того, как  ока естественным путем разлучится с телом,  что
собственной подписью и удостоверяю".
     Онемев от изумления, переводил я взгляд с записки на незнакомца в сером
и  обратно.  Он же  тем  временем  очинил перо, обмакнул его  в каплю крови,
выступившую  у меня на ладони, которую я оцарапал об острый  шип, и протянул
мне.
     -- Кто же вы? -- спросил я наконец.
     -- Не все ли равно? -- отозвался он.--Да разве по мне не видно? Так, из
породы лукавых, из тех ученых чудаков  и лекарей, которые знают одну радость
на свете -- занятия всякой чертовщиной, хотя они и не получают благодарности
за те диковинные штучки, что преподносят своим друзьям. Но поставьте же вашу
подпись! Вот тут, справа внизу: Петер Шлемиль.
     Я покачал головой и сказал:
     -- Простите, милостивый государь, но этогоя не подпишу!
     -- Не подпишете? -- удивленно повторил он.--А почему?
     --  Мне  кажется  в  известной  мере  необдуманным  променять  душу  на
собственную тень.
     --  Так, так,  необдуманно! -- повторил он и громко расхохотался  мне в
лицо. -- А позвольте спросить, что такое ваша душа? Вы ее когда-либо видели?
И  на кой  прах она вам нужна после смерти? Радуйтесь,  что  нашли любителя,
который еще при жизни согласен заплатить за нее чем-то реальным, а именно --
вашей  телесной тенью,  при помощи которой вы можете  добиться руки  любимой
девушки и  исполнения всех желаний,  за завещание этой неизвестной величины,
этого x, этой гальванической силы, или поляризирующего действия, или как вам
будет  угодно назвать всю эту галиматью. Неужели вы предпочитаете толкнуть в
объятия подлого  мошенника  Раскала бедняжку Минну, такую  еще  молоденькую?
Нет, надо, чтобы вы взглянули на  это собственными глазами; идемте, я одолжу
вам  шапку-невидимку,  -- он  вытащил что-то из кармана,  --  и, скрытые  от
людских взоров, мы совершим паломничество в сад к лесничему.
     Должен признаться, мне было очень стыдно, что  человек в сером так надо
мной  измывается.  Я  ненавидел  его  всеми силами души,  и,  думаю,  личное
отвращение сильнее, чем нравственные устои и предрассудки,  удержало меня от
выкупа тени  -- хоть она и была  мне очень нужна -- ценой требуемой подписи.
Столь же невыносимо  казалось мне предпринять в его обществе предложенную им
прогулку. Все мое существо  возмущалось при  мысли, что между мной и любимой
вотрется  этот  мерзкий  пролаза,  что этот саркастически улыбающийся  демон
будет  издеваться  над нашими истекающими  кровью сердцами. Я счел  то,  что
случилось, волей рока, а свою беду неотвратимой и, обратясь к нему, сказал:
     -- Сударь, я продал вам свою тень за этот весьма превосходный кошелек и
потом очень каялся. Если сделку можно расторгнуть, слава богу!
     Он покачал головой и сразу помрачнел. Я продолжал:
     --  Ничего больше из  того, что мне  принадлежит, я вам не продам, даже
если  вы предложите  в уплату мою тень. А  значит, ничего не подпишу. Отсюда
явствует,  что прогулка  в шапке-невидимке, на которую вы  меня приглашаете,
будет не в равной мере  увеселительной для вас и для меня. Посему прошу меня
извинить, и, раз мы ни к чему не пришли, -- расстанемся!
     --  Весьма  сожалею,  мосье  Шлемиль,  что вы  упорно  отказываетесь от
сделки, которую я вам дружески  предлагаю.  Возможно,  в другой  раз я  буду
счастливее. До скорого свидания! А рropos /Кстати (франц.)./, будьте любезны
убедиться, что вещи, которые я покупаю, не плесневеют, -- они у меня в чести
и в полной сохранности.
     Он сейчас же вытащил из кармана мою тень  и, ловко бросив ее на поляну,
раскатал и расправил на солнечной стороне у своих ног, так что к его услугам
оказались две тени -- моя и его  собственная, -- между которыми  он и шагал,
ибо моя тень тоже  подчинялась ему и послушно  приспосабливалась ко всем его
движениям.
     Когда после столь долгого перерыва я  снова увидел  бедную мою тень, да
притом еще обесчещенную  унизительной службой у такого  негодяя, в то  время
как я из-за нее терпел несказанные муки, сердце мое не выдержало, и я горько
разрыдался. А  он,  окаянный,  величаясь передо мной  похищенной  у меня  же
собственностью, возобновил свое наглое предложение:
     -- Ничто еще  не упущено. Росчерк  пера --  и  бедная  несчастная Минна
спасена:  из лап  негодяя она попадет прямо  в объятия уважаемого  господина
графа! Я уже сказал -- один росчерк пера!
     Слезы с новой силой брызнули  у меня из глаз, но  я отвернулся и махнул
рукой, чтоб он уходил.
     Как раз  в  эту минуту  подоспел Бендель, который,  беспокоясь обо мне,
побежал  за мной  следом  и  наконец настиг меня  здесь. Когда этот  добрый,
преданный друг застал  меня  в слезах, а мою  тень, не узнать которую он  не
мог,  во власти неизвестного серого чародея,  он тут же решил хотя  бы силой
вернуть  мне мою собственность; но он не умел обращаться с  таким деликатным
предметом  и потому  сразу же  напустился на серого  человека  и,  не  тратя
времени на разговоры,  приказал ему сию же минуту,  не рассуждая, отдать мне
мое добро. Но тот вместо  ответа повернулся  спиной к простодушному парию  и
пошел прочь, Бендель же взмахнул дубинкой, которая была  при нем,  и, следуя
за  ним по  пятам, все  снова  и снова  требовал, чтобы  он  отдал  тень,  и
беспощадно лупил его со всей силы своих жилистых рук.  Незнакомец же, словно
такое  обращение для него дело привычное, втянул голову в плечи, сгорбился и
молча, не  ускоряя шага, побрел своей дорогой через поляну, уводя за собой и
мою тень, и  моего  верного  слугу.  И долго еще  слышались в этом  безлюдье
глухие удары, пока наконец не замолкли вдали. Я снова оказался один со своим
горем.

6

     Оставшись на пустой поляне, я дал волю  безудержным  рыданиям, стараясь
облегчить душу и в слезах излить гнетущую  меня тоску. Но я не видел  конца,
не  видел  выхода,  не  видел  предела моему безмерному страданию. С мрачной
жаждой пил я теперь тот яд, который незнакомец влил мне в рану. Я представил
себе  Минну,  и  у  меня  в душе  возник  нежный образ  любимой,  бледной  и
обливающейся слезами,  какой я  видел  ее  в  последний раз  в  минуту моего
позора, но  тут  между ней  и  мной нагло  протискался призрак издевающегося
Раскала. Я  закрыл  лицо  и  бросился  в  лес,  однако  мерзкое  видение  не
отставало,  оно преследовало  меня,  пока наконец я не  упал, задыхаясь,  на
землю, которую оросил новым потоком слез.
     И  все это из-за  тени! И чтобы получить эту тень  обратно,  достаточно
росчерка пера. Я задумался над неслыханным предложением и над  моим отказом.
В голове у меня все спуталось, я не знал, что делать, на что решиться.
     День клонился  к вечеру.  Я  утолил  голод  ягодами, жажду --  водою из
горного  потока;  настала  ночь,  я  улегся  под деревом.  Утренняя  сырость
пробудила меня  от тяжкого сна, во время которого я сам слышал свое хриплое,
словно предсмертное дыхание. Бендель, видно, потерял мой след, и я был этому
рад.  Я  не  хотел возвращаться  к  людям,  от  которых бежал в страхе,  как
пугливый горный зверь. Так прожил я три ужасных дня.
     Наутро  четвертого я  очутился  на песчаной  равнине,  ярко  освещенной
солнцем, и, сидя на обломках скалы,  грелся в его  лучах. Теперь я радовался
солнцу,  которого так долго был лишен. Я  находил  усладу в  своей сердечной
тоске. Вдруг меня  спугнул легкий шорох. Я огляделся вокруг, готовясь тут же
убежать, и  не  увидел никого; но  мимо  меня по  освещенному  солнцем песку
проскользнула тень человека,  похожая на мою, которая, казалось, убежала  от
своего хозяина и гуляла одна на свободе.
     Во  мне возникло непреодолимое  желание. "Тень,  -- подумал я,-- уж  не
ищешь ли ты хозяина? Я буду им". И  я бросился к тени, чтобы овладеть ею. Я,
собственно, думал,  что, ежели мне удастся наступить на  ее край так,  чтобы
она  очутилась  у самых  моих  ног, она,  может быть,  к ним прилипнет и  со
временем привыкнет ко мне.
     Но, как только я  двинулся  с места, тень  бросилась наутек; я пустился
вдогонку  за  легкой  беглянкой,  и  только  мысль, что  таким путем  я могу
вырваться из тяжелого положения, в какое попал, давала мне нужные силы. Тень
удирала к лесу, правда, пока еще далекому, и в его сумраке я бы ее, конечно,
потерял.  Я понял это, страх  пронзил  мне сердце, воспламенил мое  желание,
окрылил   стопы;  я  заметно  нагонял  тень,  расстояние  между   нами   все
уменьшалось,  я  уже  почти настиг  ее.  Но тут  она  вдруг  остановилась  и
обернулась  ко мне. Как лев на добычу, одним прыжком, кинулся я  на нее -- и
неожиданно наткнулся на сильное физическое сопротивление. На меня посыпались
удары  невидимых, но неслыханно увесистых  кулаков.  Навряд ли такие  тумаки
доставались кому-либо из смертных.
     Обезумев от страха, я судорожно обхватил обеими руками и крепко сжал то
невидимое,  что стояло передо  мной. При  этом  быстром  движении я  упал  и
растянулся  на земле;  но подо  мной  лежал на спине человек, который только
сейчас стал видимым и которого я не выпускал.
     Теперь все случившееся получило самое естественное объяснение. Человек,
вероятно, раньше  нес,  а  теперь бросил  гнездо-невидимку,  которое  делает
невидимым того, кто его  держит, но  не его  тень. Я огляделся вокруг, очень
быстро обнаружил тень гнезда-невидимки, вскочил на ноги, подбежал к гнезду и
не упустил драгоценную добычу. Я  -- невидимый и не имеющий тени -- держал в
руках гнездо.
     Лежавший подо мной человек  быстро вскочил, озираясь  вокруг в  поисках
своего счастливого победителя, но он не  увидел на открытой солнечной поляне
ни его, ни его тени,  отсутствие которой  его особенно  испугало. Ведь он не
успел заметить  и никак не мог предположить, что я  сам по  себе лишен тени.
Убедившись,  что я  исчез  бесследно, он в  страшном  отчаянии схватился  за
голову  и  стал рвать на себе волосы. Мне же добытое с бою сокровище  давало
возможность,  а вместе с тем и желание снова появиться в кругу людей. У меня
не  было  недостатка  в доводах для  оправдания в  собственных  глазах своей
вероломной  кражи, или, вернее, я  не чувствовал в этом необходимости; чтобы
подобные мысли и не приходили мне в голову, я поспешил прочь, не оглядываясь
на  несчастного, испуганный  голос  которого  еще долго  доносился до  моего
слуха. Так, по крайней мере,  представлялись  мне тогда  все  обстоятельства
этого дела.
     Я сгорал от нетерпения попасть в сад к лесничему и собственными глазами
убедиться, верно ли то, что рассказал  мой ненавистник. Но я не знал, где я,
и, чтоб  осмотреться вокруг, забрался на ближайший холм,  с вершины которого
увидел  лежащий  у его подножия  городок  и  сад лесничего. Сердце  отчаянно
билось, и  слезы, но уже  иные, чем те,  что  я  проливал  до  этого,  опять
выступили у меня на глазах: я  снова  увижу  ее! Страстная тоска гнала  меня
вниз по ближайшей тропинке. Незамеченный прошел я мимо  крестьян, идущих  из
города. Они говорили обо мне, Раскале и лесничем; я не хотел вслушиваться, я
поспешил пройти мимо.
     Трепеща от ожидания, вошел я в сад, и вдруг словно кто-то захохотал мне
навстречу. Я похолодел и огляделся, но не увидел никого. Я пошел дальше, мне
почудился какой-то шорох, точно кто-то шагал рядом  со мной,  но  никого  не
было видно; я по думал,  что это обман слуха. Был еще ранний час,  в беседке
графа Петера -- никого, в саду -- пусто; я быстро  прошел по знакомым аллеям
к дому. Тот же шорох, но уже  более явственный,  все время преследовал меня.
Со страхом  в сердце  сел  я  на скамью, которая  стояла на  залитой солнцем
лужайке против крыльца.  Мне померещилось, будто окаянный невидимка хихикнул
и сел  со мною рядом. В дверях  повернули  ключ. Дверь  отворилась; из  дому
вышел  лесничий с  бумагами в руках. Я почувствовал, что голову  мою окутало
как туманом, и  -- о ужас! -- человек в сером сидел рядом и глядел на меня с
дьявольской  усмешкой. Он  натянул свою шапку-невидимку и на меня, у его ног
мирно лежали рядом его и моя тень. Человек в сером  небрежно вертел в  руках
уже знакомый мне лист пергамента и,  пока занятый  своими бумагами  лесничий
ходил взад и вперед, конфиденциально зашептал мне на ухо:
     -- Так, значит, вы  все же приняли  мое приглашение, и теперь мы  сидим
рядом  -- две головы  под одной шапкой. Это уже хорошо, да, да, хорошо! Ну а
теперь верните мне гнездо; оно вам больше не нужно, вы человек  честный и не
станете  удерживать  его силой.  Нет, нет,  не  благодарите,  уверяю  вас, я
одолжил его вам от всего сердца.
     Он беспрепятственно взял гнездо у меня из рук, положил к  себе в карман
и снова  рассмеялся, да так громко, что лесничий огляделся  вокруг. Я словно
окаменел.
     -- Признайтесь, -- продолжал он, --  что такая шапка-невидимка куда как
удобна, она  закрывает  не  только самого владельца, но и его  тень,  да еще
столько теней, сколько ему заблагорассудится прихватить. Вот сегодня я опять
захватил две. -- Он снова  захохотал. -- Заметьте, Шлемиль! Сперва не хочешь
добром,  а потом волей-неволей согласишься. Я думаю, вы выкупите у меня  сей
предмет, получите обратно  невесту (время еще  не упущено),  а  Раскал будет
болтаться на виселице. Пока веревки не перевелись, это для  нас дело плевое.
Слушайте, я вам в придачу еще и шапку-невидимку дам.
     Тут из дому вышла мать, и начался разговор.
     -- Что делает Минна?
     -- Плачет.
     -- Глупая девочка! Ведь теперь уж ничего не изменишь!
     -- Конечно,  нет; но так скоро отдать ее другому... Ох, отец, ты жесток
к собственному ребенку!
     -- Нет,  мать, ты неправа. Вот выплачет она свои девичьи слезы, увидит,
что она жена очень богатого и  уважаемого  человека, и  утешится,  позабудет
свое горе, как тяжелый сон, и станет благодарить и бога и нас; вот увидишь!
     -- Дай-то Бог!
     --  Правда, ей принадлежат теперь очень хорошие поместья, но после того
шума,  который наделала злополучная история  с  этим проходимцем, навряд  ли
скоро  представится другая такая  же удачная партия,  как  господин  Раскал.
Знаешь,  какое  у  него состояние? Он  приобрел на шесть миллионов  имений в
нашем краю, ни одно не  заложено, за все заплачено  чистоганом. Я все купчие
видел! Это он скупал у меня под носом все самое лучшее, да сверх того у него
еще в векселях на Томаса Джона около четырех с половиной миллионов.
     -- Он, верно, много накрал.
     -- Ну что это ты опять городишь! Он был разумен и копил там, где другие
швыряли деньгами.
     -- Ведь он же служил в лакеях!
     -- Э, ерунда! Зато у него безукоризненная тень!
     -- Ты прав, но...
     Человек в сером  засмеялся  и посмотрел на  меня. Дверь отворилась, и в
сад вышла Минна. Она опиралась на руку горничной, тихие слезы катились по ее
прекрасным бледным щекам. Минна села в кресло, которое было вынесено для нее
под липу, а отец придвинул стул и сел рядом. Он нежно держал Минну за руку и
ласково ее уговаривал, а она заливалась горькими слезами.
     -- Ты у меня добрая, хорошая дочка; будь же умницей, не огорчай старика
отца;  ведь  я  хочу тебе  счастья. Я, голубка моя, отлично понимаю,  как ты
потрясена, ты просто чудом  избежала несчастья! До тех пор, пока не открылся
гнусный обман, ты очень любила этого недостойного человека! Видишь, Минна, я
это знаю и не упрекаю тебя. Я сам,  деточка, любил его, пока  считал знатной
особой. Теперь  ты видишь, как все переменилось.  Подумай  только! У каждого
самого паршивого пса есть тень, а моя любимая единственная  дочь  собиралась
замуж  за...  Нет,  ты  об  нем больше не думаешь. Послушай,  Минна, за тебя
сватается человек,  которому незачем бегать от солнца, человек почтенный, не
сиятельный, правда, но зато у него десятимиллионное  состояние, в десять раз
большее, чем  у  тебя,  с  -ним  моя  любимая девочка  будет  счастлива.  Не
возражай, не противься,  будь доброй, послушной дочкой! Предоставь  любящему
отцу позаботиться  о тебе, осушить  твои слезы. Обещай, что отдашь свою руку
господину Раскалу! Ну, скажи, обещаешь?
     Она ответила замирающим голосом:
     -- У  меня  не осталось собственной  воли,  не  осталось на этом  свете
желаний, я поступлю так, как тебе, отец, будет угодно.