есстыжая!
Тепло выкатилось из-под ложечки и бросилось в пальцы правой руки. С„ме
показалось, будто сердце непонятным образом сдвинулось с места и затрепетало в
его ладони. Он поднял руку, чтобы показать его Сагит, и вдруг, неожиданно для
себя самого, отвесил ей оглушительную оплеуху. Сагит отбросило назад, она
ударилась головой о стенку шкафа и тоненько завыла. Щека мгновенно стала
пунцовой, Сагит спрятала лицо между ладоней и продолжала выть, глядя на С„му
испуганными глазами. Что больше повлияло на него, этот тонкий, противный писк
или черные, дрожащие от боли глаза? Сколько раз он пытался восстановить,
разобраться, выяснить - откуда поднялась в н„м дикая, головокружительная
ненависть...
Он бросился к Сагит, разодрал, раскинул в стороны мокрые от сл„з ладони, и,
обхватив обеими руками коричневую шейку, принялся душить. Сначала чуть-чуть,
так, чтобы попугать, а затем вс„ сильнее и сильнее. Сагит била его ногами,
стараясь попасть в пах, рвала ногтями лицо, но скоро е„ сопротивление ослабло, в
уголках перекошенного рта показались пузырьки пены, тело зад„ргалось в
конвульсиях. Краем уха С„ма слышал глухие удары, словно кто-то с разбегу ломился
в дверь.
Сагит захрипела. Дверь слетела с петель, и братья ворвались в комнату. Оторвать
С„му от сестры оказалось для них секундным делом. Пока один укладывал е„ на
диван, второй занялся С„мой. Попытки сопротивляться ни к чему не привели,
военную службу братья провели в парашютных войсках. После второго удара С„ма
потерял сознание.
Когда он очнулся, в комнате никого не было. Преодолевая боль, он поднялся с
пола. Голова гудела, ноги дрожали мелкой противной дрожью. Испуганный попугай
метался по клетке.
- Ради всего святого, Соломон! Ради всего святого, Соломон! - кричал попугай.
В пустом про„ме двери показался один из братьев. Он молча вош„л в комнату, сгр„б
с дивана шерстяной плед и направился к выходу. У порога он обернулся:
- Иди„т, - сказал брат скорее устало, чем злобно. - Иди, проверься как следует.
Ты чуть не задушил е„ до смерти.
- Вот и хорошо, вот и ладно, - подумал С„ма. - И ладно и хорошо, и пусть и
замечательно...
Он схватил клетку с попугаем, сумочку, в которой лежали водительское
удостоверение и чековая книжка, и выбежал из комнаты. Из-за сильного волнения он
поехал не как обычно, а вывернул сразу на центральную улицу и тут же попал в
пробку. Куда ехать, С„ма не знал, но оставаться на месте было невозможно.
Заморосил дождь. Первые тяжелые капли, разбиваясь о пыльное ветровое стекло,
оставляли на н„м знаки, похожие на отпечатки кошачьих лап. Капля посередине и
пять брызг по сторонам, капля посередине и пять брызг...
Дождь усилился, стекло затянуло слоем белой, похожей на саван, воды. Пробка не
рассасывалась. Тормозные огни стоящей впереди машины окрашивали С„мины руки в
красный цвет. Он прикоснулся пальцем к лицу; палец тоже был красным, но уже
по-другому.
- Кровь, - подумал С„ма. - Она ведь разодрала мне вс„ лицо.
Он сунул руку в карман за платком. Платка не оказалось, вместо него на ладони
лежал листик бумаги, источавший тяжелый, густой аромат.
- Вот и хорошо, вот и ладно, - подумал С„ма.
Теперь он знал, куда ехать.
* * *
Первые полгода С„ма не работал. Вернуться на стройку Вика ему не разрешила.
- Хватит, наломался, теперь у тебя есть право немного отдохнуть.
Пособие по безработице оказалось неожиданно большим, особенно по сравнению с
зарплатой, которую платили Вике в газете.
С„ма блаженствовал - вставал поздно, не спеша завтракал, надевал огромное
соломенное сомбреро и уходил к морю. Вика снимала квартиру в Яффо, и до скамейки
с видом на скалу Андромеды можно было дойти за пятнадцать минут.
К Средиземному морю лучше всего приходить утром. Солнце стоит высоко за спиной,
его короткие горячие лучи пронзают зеленую воду до самого дна. С„ма усаживался
на скамейку под деревом и несколько часов смотрел вниз: на шумную возню Яффского
порта, игру света в окнах высотных домов на плавной дуге Тель-Авивской
набережной, неспешные забавы ленивых портовых котов. Во вс„м этом п„стром,
нескончаемом движении присутствовал свой, неповторимый ритм; С„ма прислушивался,
находил нужную точку и уплывал. Точка каждый раз оказывалась в другом месте:
иногда в медленном накате прибоя, шипящем на черных камнях волнолома, иногда в
тарахтении мотора рыбачьей лодки, скользящей по сверкающей глади внутренней
гавани. Изломанное, прерывистое дыхание С„мы сливалось с этим глубоким,
спокойным ритмом, принося успокоение и прохладу. Он то ли спал, то ли впадал в
транс, мир свободно входил в его душу через широко открытые глаза и так же
спокойно возвращался обратно. Когда последние остатки страха и неуверенности
вымывались из организма этим вес„лым, сияющим потоком, С„ма поднимался со
скамейки, доставал из кармана составленный Викой список покупок и отправлялся по
магазинам.
Гости к Вике приходили каждый вечер. В основном сотрудники разных русских газет,
среднего возраста, шумные хохотливые евреи. Почти все они приехали из маленьких
городов южных республик бывшего Союза, где работали в заводских многотиражках
или на районном радио. Этих в общем-то симпатичных и остроумных людей объединял
общий комплекс неполноценности; они без конца рассказывали невероятные истории
про победы на литконкурсах, публикации в центральной прессе, знакомства с
известными журналистами и писателями. Рассказчики беззастенчиво врали -
слушатели, прекрасно зная, что девяносто процентов рассказанного враки - тем не
менее искренне удивлялись и сопереживали. Вс„ это походило на некую игру,
групповую психотерапию.
Гости приходили со своей водкой, благо стоила она сущие пустяки, а хозяйка
выставляла символическую закуску. Пьянели быстро, но не глубоко. Разговор
начинался с очередного вранья, обязательного, как при„м лекарства, а после
рассыпался, раскатывался по всей квартире. Говорили о литературе, в основном о
русской, вспоминали стихи, свои и чужие, пели песни, о московском синем снеге,
сырой палатке, та„жных закатах. Иногда Вика низким грудным голосом декламировала
стихотворение, всегда одно и то же. Гости замолкали, напряженно прислушиваясь,
то ли к е„ голосу, то ли к тому, что происходило внутри у каждого.
- Но мы сохраним тебя, русская речь, - почти выпевала Вика, - великое русское
слово!
Судя по частоте употребления, этим великим словом являлось нецензурное
обозначение мужского члена. С него начинали и им же заканчивали, оно было
запятой, многоточием и восклицательным знаком. Половина всех шуток и каламбуров
вертелось вокруг него, коротенького, как выдох астматика.
Расходились поздно, обкурив квартиру до посинения. Попугай дурел от никотина,
прятал голову под крыло и сердито кричал:
- Nevermore! Nevermore!
Такая жизнь представлялось С„ме необычной и увлекательной. Услышав по русскому
радио знакомый голос, он вспоминал вчерашние проделки его обладателя и улыбался
улыбкой понимания и причастности.
Изредка появлялся Лазарь. Он приволакивал с собой огромную сумку ресторанных
лакомств, Вика раскладывала деликатесы по пластмассовым одноразовым тарелочкам,
и начинался пир. Громовой голос Лазаря с л„гкостью перекрывал говорок
журналистов; он шутил и сам смеялся над своими шутками, предлагал петь и тут же
запевал, нимало не смущаясь полным отсутствием слуха.
С„му он покровительственно хлопал по заднице и беззастенчиво объявлял во
всеуслышание:
- Ну, не жалеешь? Сравни, что имел раньше и что держишь теперь. Не женщина, а
сахар, а вата! а мальвазия! цветок душистый, пряник лакомый!
Про Сагит С„ма почти не вспоминал. Несколько раз звонила мама, пересказывала
последние реховотские новости. Овадия приходил к ней, просил подействовать на
С„му.
- Или вернись обратно, - передавала мама, - или дай девочке гет, разводное
письмо.
Но о разводе С„ма и слышать не хотел. Шрамы от ногтей Сагит жгли лицо,
неистребимое зловоние хильбе мутило голову. Одно только воспоминание о братьях
приводило его в бешенство.
Душа жаждала мести, кровавой и беспощадной, как сицилийская вендетта.
- Успокойся, дурачок, - осаживала его Вика. - Возьми лучше деньгами. Ведь эта
копч„ная семейка в твоих руках. Поводи, поводи их за нос, а потом назначь
достойную сумму. Пусть знают, как поднимать руку на белого человека!
Всему на свете приходит конец - и хорошему, и плохому.
Пособие по безработице кончилось, и, хоть деньги на счету ещ„ оставались, сухое
томление овладело С„миным сердцем. Расслабиться на скамейке больше не удавалось,
ритм ускользал от его слуха, а мысли, как завед„нные, возвращались к одной и той
же мысли: что будет завтра, что будет завтра, что будет завтра...
Однажды Вика вернулась из редакции в приподнятом настроении:
- Ну, котик, пляши, - сказала она, едва переступив порог. - Я нашла для тебя
хорошую работу.
Место и вправду оказалось удачным. С„ма устроился ночным сторожем в громадном
здании, битком набитом разными конторами и офисами. Среди них была и редакция
Викиной газеты. Делать ничего особенного не требовалось: за ночь С„ма обходил
три-четыре раза этажи, проверял, не пахнет ли паленым, не теч„т ли вода из
незакрученных кранов, а вс„ оставшееся время дремал в своей каморке перед
телефоном. Несколько раз за ночь звонили из центральной конторы, спрашивали, вс„
ли в порядке. С„ма рапортовал бодрым голосом и дремал дальше. Платили за это
немного, но Вика не привередничала:
- Прожив„м как нибудь, - говорила она, поглаживая С„му вдоль позвоночника. -
Сколько коту нужно для счастья - миску молочка и чтоб кто-нибудь погладил по
шерстке.
Вика мурлыкала, прижималась к С„ме горячим, мягким телом, и все напасти и
проблемы начинали казаться мелкими и преходящими.
У новой работы был только один недостаток - ночь С„ма проводил не рядом с Викой,
а на деревянном стуле. Поставить раскладушку или хотя бы кресло начальство не
позволяло, справедливо полагая, что такое нововведение резко снизит бдительность
сторожа. Кроме того, уходить на работу приходилось каждый раз в самый разгар
застолья, и контраст между шумным, вес„лым домом и т„мными, безмолвными
коридорами действовал на С„му не лучшим образом. Когда гости расходились, Вика
звонила. Они мило болтали несколько минут, и С„ма вновь оставался один.
К середине ночи тишина достигала своего пика. Переставали шуметь машины,
развозившие зрителей из ночных ресторанов и вечерних спектаклей, и вс„ вокруг
погружалось в тяж„лое, густое безмолвие. С„ма включал радио, но тонкий писк
динамика только подч„ркивал громадность и всевластие тишины, е„ глухая стена
словно отгораживала С„му от живого, трепещущего мира. В голову лезли дурацкие
мысли, ему чудилась Лукреция, е„ протяжный, умоляющий голосок. Не хватало
воздуха, С„ма выбегал из здания, смотрел на т„плый свет уличных фонарей, пытаясь
уловить шум дал„кого моря. Одиночество становилось немыслимым, невозможным; ему
казалось, будто он замурован в н„м навечно, навсегда, и гибнет, задыхаясь от
миазмов собственного дыхания.
В одну из таких ночей С„ма не выдержал. От работы до Вики его отделяли
пятнадцать минут езды, а ночью - и того десять.
"Проверяющим скажу, что был на обходе" - решил С„ма, десять минут туда, десять
обратно, полчаса с Викой - никто и не заметит".
Дверь он открывал потихоньку, изо всех сил стараясь не шуметь.
Ему хотелось незаметно проскользнуть к постели и разбудить Вику поцелуем, как
принц из старой сказки.
В спальне горел свет.
- Наверное, уснула над книжкой, - с нежностью подумал С„ма и открыл дверь.
Они лежали на постели, мокрые от недавно законченной любовной игры. Покрытое
черными, блестящими волосами, тело Лазаря казалось ещ„ чернее, по сравнению с
белизной Викиной кожи.
С„ма онемел. О таком он читал только в книжках и представить себе не мог, что с
ним может случиться нечто подобное.
Кровь гулко заходила, зажужжала в артериях, прилила к лицу, зашумела в ушах.
- Не сопи, словно буйвол, - сказал Лазарь нарочито небрежным голосом, -
человеком надо оставаться в любой ситуации.
С„ма сжал зубы и бросился на него. Шансов не было никаких, даже из детских
схваток Лазарь всегда выходил победителем. Но подобраться к другу юности С„ма не
успел. Вика, изогнувшись, ударила его в грудь своей круглой, похожей на
полированное копыто, пяткой.
У С„мы перехватило дыхание. Удар приш„лся точно под ложечку - магма всех
вулканов мира взорвалась в его груди. Он перегнулся пополам, горячая лава
заполнила гортань, не давая вдохнуть. Судорожно, глоток за глотком, он пытался
втянуть воздух в онемевшие л„гкие. Вика нацепила на его склон„нную шею сумку с
документами, подтащила к входной двери и коротким пинком выставила наружу. Через
минуту дверь приоткрылась, и на коврике, возле скрюченного С„мы появилась кл„тка
с попугаем.
- Забирай сво„ насекомое, - злобно бросила Вика.
С„ма завыл. Говорить он не мог, судороги икоты разрывали гортань. Тяж„лые,
словно расплавленный свинец сл„зы, наполнили рот.
- За что, - с трудом выдавил С„ма, - за что?!
Тень жалости промелькнула по лицу Вики.
- Неужели ты ещ„ не понял, дурачок? - почти ласково сказала она. - Жена Лазаря
ужасно ревнива, вот я и взяла тебя в дом, чтобы отвести подозрения.
Дверь захлопнулась. Жить дальше было совершенно незачем. Оставалось только
решить, каким способом уйти из этого мира.
Долго мучаться С„ма не хотел, мгновенная смерть от яда или пули представлялась
ему наиболее желанным исходом. Он сидел на скамейке и, устремив остановившийся
взгляд на скалу Андромеды, соображал, где достать оружие. Как назло, голова
плохо работала, мысли скакали, словно волны перед волнорезом - с трудом
собранные вместе, они тут же разлетались в стороны, будто морские чайки за
кормой корабля. Пахло сол„ной водой, свежий ветер перебирал листья над головой у
С„мы, промокшая от сл„з рубашка холодила грудь, а он вс„ сидел и сидел, не в
силах сдвинуться с места...
В первой же аптеке С„ма купил снотворного - немного, потому что без рецепта.
Поехал во вторую, третью. Через час он проглотил целую горсть выпрошенных у
сердобольных аптекарей таблеток, запил водой из фонтанчика и снова уселся на
скамейку. Ничто не изменилось: ветки над головой шуршали свою мелодию; тарахтя
моторами, возвращались рыбачьи лодки с ночного лова. Он подумал - что будет с
мамой - его похоронят скорее всего в Реховоте, где нибудь у ограды, а может быть
и нет, она будет приезжать к нему два раза в день, приносить свежее молоко,
булочки, голландский сыр...
- Какое молоко, какие булочки, - оборвал себя С„ма, - зачем ему голландский сыр,
даже такой вкусный, как у Вики, она покупает его в магазине деликатесов, совсем
недорого, а за сколько, вот за сколько, он никак не может сообразить, сколько же
стоит голландский сыр, в русском магазине, прямо напротив остановки автобуса...
Он попытался вспомнить вчерашний список покупок и тоже не сумел. Мысль могла
охватить лишь близкое, расположенное прямо напротив глаз. Мир сузился до
размеров век, с их черной бархатистой основы медленно стаивал серебристый оттиск
списка покупок. Если быстро перефокусировать глаза - как бинокль - может удастся
рассмотреть, сколько же стоит голландский сыр, и кто стоит там, в глубине, за
сиреневой завесой попер„к бегущих облаков.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Если вы хотите спокойно покончить с собой - никогда не делайте этого в
Тель-Авиве. Выберите какой-нибудь другой город, а лучше всего - другую страну.
Евреи слишком любопытный народ, чтобы дать кому-нибудь умереть в одиночестве.
Не успела С„мина голова склониться на грудь, как старичок, выгуливающий
спозаранку свою собачку, заподозрил неладное.
Якобы влекомый собакой, он несколько минут описывал вокруг скамейки сужающиеся
круги, пока не приблизился вплотную.
- Молодой человек, вам нехорошо? - спросил старичок, слегка встряхивая С„му.
С„ма не ответил. Старичок повторил вопрос. Вновь не получив ответа, он с
ловкостью старого сердечника прощупал пульс и побежал к телефонной будке.
Из больницы С„ма вышел совсем седым. Где витала его душа, к каким тайнам успела
прикоснуться, в какие бездны заглянуть никто не знает. Он разв„лся с Сагит,
порвал старые связи и, неожиданно для всех, переехал жить в ешиву.
- Ход кон„м, - рассудили многоопытные родственники. - Лучше таскать груз
заповедей, чем поддон с кирпичами. Иди„т, иди„т, а свою пользу знает!
- Ещ„ один паразит, - постановил Лазарь. - Впрочем, он всегда норовил на
дармовщинку.
- Самые злые критики выходят из неудавшихся писателей, решила журналистская
компания Вики. - Вот выучится С„ма на раввина и будет нас, многогрешных, учить
уму-разуму. Со всей беспощадностью неофита.
Мама несколько дней плакала и рылась в семейном альбоме. Отыскав пожелтевшую
фотографию сурового старика в высокой ч„рной ермолке, она успокоилась.
- С„мин прадедушка был старостой синагоги, - сказала она папе. - Может, это у
него фамильное...
И лишь Овадия, узнав о безрассудном поступке бывшего зятя, уважительно покачал
головой.
Учение у С„мы не пошло. На уроках он моментально засыпал, а разобрать лист
Талмуда было для него непосильной задачей.
Через полгода он сдался и устроился на работу в той же ешиве.
С„ма моет полы, чистит кастрюли, сда„т в стирку бель„. От брачных предложений он
отказывается наотрез; женщины его больше не интересуют. Жив„т он в маленькой
комнатке подвального типа на первом этаже ешивы. Все заработанные деньги С„ма
тратит на ешиботников, покупает им лакомства, чтобы лучше учились, новые
галстуки, носовые платки. Он по-прежнему посещает уроки и по-прежнему засыпает
после второй фразы преподавателя.
На вопросы любопытных С„ма отвечает: - Душа..., душа слышит...
Ешиботники за глаза называют его праведником и перед экзаменами приходят просить
благословения.
- Какое ещ„ благословение, - ворчит С„ма, - учиться нужно как следует...
Прошлое словно ст„рлось из его памяти. Иногда ему кажется, будто он родился и
вырос здесь, в цокольном этаже ешивы. Плавное течение дней перемежают спокойные
ночи; большой мир, наполненный опасностями и соблазнами, бушует снаружи, не в
силах прорвать старые, толстые стены. Во сне С„му навещают давно умершие раввины
в шелковых сюртуках и шапках из лисьего меха. Они присаживаются на краешек
кровати и, раскачиваясь, толкуют о заповеди "Не убий".
Перед самым рассветом С„ма просыпается и долго лежит с открытыми глазами,
прислушиваясь к стуку собственного сердца.
Страшная гостья больше не приходит, он наконец обр„л то, что безуспешно искал
под хупой и в объятиях Виктории.
И лишь когда зимние тучи закрывают небо над Бней-Браком, а в его каморке
становится темно, как подвале, С„ма подходит к клетке с попугаем и перебирает
прутья холодными пальцами.
Прутья звенят, словно голосок Лукреции. Попугай высовывает голову из-под крыла и
кричит, подражая бывшей хозяйке:
- Ради всего святого, Соломон!
- Ради всего святого, - отвечает С„ма и горько, горько плачет.



Другая проза Якова Шехтера в Иерусалимской антологии
Назад


Yakov Shehter - Jerusalem AnthologiaЯКОВ ШЕХТЕР
             Л И Ч Н А Я   "И Н Т И Ф А Д А"   И Ш А Я Г У    Р А Й С Е Р А
     Прямо перед Пейсах Шая угодил в больницу. И что за невезение такое - в
самый разгар торговли оказаться на больничной койке! Хворь скрутила Шаю
стремительно и беспощадно. Посреди приступа почечной колики он клялся немедленно
купить тфиллин и соблюдать субботу, начиная уже со среды. Но когда боль,
усмир„нная уколом, затихла, Шая побежал не к раввину, а в поликлинику.
      - Сколько  литров  жидкости вы пь„те за сутки,  - спросил врач, выслушав
горестный рассказ пациента.
     - Литров? - удивился Шая. - Стакан чаю утром, стакан вечером, иногда пиво
за обедом - вот и вс„.
      Врач удивл„нно поднял брови.
     - Чтоб вы знали, - сказал он, - Израиль - это страна, текущая молоком,
м„дом и камнями из почек. Пить здесь нужно не меньше тр„х литров в день, иначе
организм начн„т "интифаду" и забросает вас камнями изнутри.
     - Но ведь я не верблюд, - попытался возразить Шая, - куда  мне столько
воды!
     - Верблюду бы я прописал не три литра, а три бочки, - строго сказал врач. -
Кроме того, можете пить ч