ась:
  Женщина, друг мой Саня, - создание более природное, нежели мужчина. В ней
усиленно выражены желания и инстинкты. Но они под покровом предубеждений и
комплексов. Нужно снять с нее этот покров. Вместе с одеждой: Тут не должно
быть никакой стеснительности и нерешительности, тут нужна искренняя
заинтересованность. Искренняя! Нужно дать волю женщине проявить свою
неутоленную любовь. Дать ей право желать и быть желанной. Предоставить ей
такой шанс!


  Весь вечер того дня, когда увидела этого "негодяя" с "лупоглазой дурехой"
Ларочкой, Зоя просидела у себя в комнате, как в заточении; истово вязала
кофточку, но петли получались какими-то разновеликими и хлябкими, нитки
путались, да и вся задуманная обновка выходила с несоразмерно-крупным
рисунком, с обвислой спинкой и слишком просторными рукавами - Зоя наперед
знала, что свое вязание или распустит или забросит. Нервировала Зою в этот
вечер и квелая "баржа" Ольга, которая словно бы гордилась количеством
своих диагнозов и безумно надоела болтовней про экстрасенсов. "Жрать
меньше надо! Тогда и сдыхать меньше будешь!"- вгорячах думала Зоя, глядя
на отечное круглое лицо соседки, на ее толстые груди и неохватный живот.
Сегодня ее бесило общество Ольги. А Виктора, этого мерзавца, этого скота,
она ненавидела каждой клеточкой: он унизил ее, оскорбил - подло, хамски -
и не оставил возможности поквитаться! Порой Зою захватывала мстительная
идейка: тоже завести себе пару, подцепить какого-нибудь здешнего мужичка
назло этому "красавцу", досадить заносчивому прохвосту! Но мыслишка такая
безрезультатно истлевала среди других вздорных, вспыльчивых намерений. На
душе было пакостно, обидно, словно где-то на рынке не только подсунули
порченый товар, но и к тому же обсчитали на крупную сумму.


  3


  В последующие дни в жизни санатория стало происходить что-то
необыкновенное: под аккомпанемент разголосых сплетенок, двусмысленных
улыбок и хитроватых полукивков внимание курортников, казалось, устремлено
исключительно к Виктору и Ларочке, к их панорамно развернушвемуся роману.
Эпидемия такого любопытства заразила и Зою: ненавистный франт со своей
"глупыхой" вызывали у нее агрессивный, злорадный, ревностный интерес, -
интерес от всех скрываемый, но от этого не менее дотошный и властный; да и
"сладкая парочка" сама лезла на глаза: как всегда неминуемо - на пляже,
обязательно - в столовой, и далее - почти везде: на аллее санаторного
сквера, в лечебном корпусе, на киносеансе в клубе, на спортивной площадке.
Виктор и Ларочка нигде не расставались и ни от кого не прятались.
  Серафима Юрьевна, оживленная и посвежевшая от чужой интриги, ежедневно
добывала примечательные сведения и с прерывистым дыханием, пригибаясь к
обеденным тарелкам, торопливым полушепотом рассказывала Зое:
  - У нее, у Малыша-то, оказывается жених есть. Военный. Офицер-моряк
дальнего плавания. Он сейчас в рейс ушел, а ее сюда отправил. На конец
лета у них свадьба намечена, Малыш-то уж и платье свадебное купила. -
Казалось, Серафиме Юрьевне не хватает только руки потирать от
удовольствия, ибо энтузиазм ее в таких разговорах обретал медовую
смакучесть голоса, а шаловливые глаза, подведенные по старинке черным
карандашом, живо лучились от упоения. - Соседка по комнате и спрашивает у
Малыша-то: "Как теперь с моряком будешь? Замуж выходить не страшно?" А она
ей: " Наоборот!" Мне, говорит, после здешнего курорта не только замуж, но
и на каленую сковородку не страшно!.. Вот оно (хи-хи-хи) как!
  Героиня нынешнего летнего сезона, "эта" Ларочка, по приезде не очень
заметная, даже серенькая и застенчивая на публике, в обществе Виктора
поистине расцвела, "разбутонилась"; он как будто не в соленой волне моря
ее окунывал, а в чудотворной сказочной живой водице. Она слегка пополнела,
выладилась, приятно загорела, избавившись от стеснительной бледности ног и
плеч; голубые глаза ее, и без того большие, выделялись еще отчетливее от
счастливого искрящегося блеска; губы на смугловатом от загаре лице с чуть
стыдливым и обаятельным румянцем казались бессовестно припухшими, с
соблазнительно матово-алым абрисом; а походка стала более ленивой,
плавной, женственной и даже грациозной - от всеобщего внимания.
Каждодневно всеми замечалось на Ларочке нечто свеженькое: новая заколка в
волосах, "другой" купальник, солнцезащитные очки вчера "были не эти", да и
юбочка, видать, куплена только что на рынке: Гардероб и поведение Виктора
исследовались и обсуждались еще зорче и обстоятельнее, прямо как у
киношной знаменитости.

  :Побережье моря. Солнечный полдень. Курортный пляж. Люди на лежаках,
надувных матрасах, в шезлонгах.
  - Малыш, подай мне полотенце, пожалуйста: Спасибо, Малыш. Какое мороженое
тебе купить? Ты ведь любишь с шоколадом. Правда, Малыш?.. Хорошо: Мы
поедем вечером на морскую прогулку на катере? Тогда захвати с собой
(Виктор шепчет Ларочке что-то на ухо, и они вместе смеются). Пойдем
купаться, Малыш! Мы уже испеклись на солнце.
  Виктор протягивает ей руку, Ларочка, находясь в парусиновом кресле, подает
ему свою, он сперва целует ее кисть, потом - ее загорелое плечо рядом с
лямочкой купальника, потом - ее полуоткрытые губы; он склоняется к ней
всем телом, а она подается к нему с кресла как-то медлительно, - и это уже
натренированная лукавая медлительность: Ларочка хочет, чтобы ее несли в
море на руках. "Как скоро она привыкла к баловству!" - злоехидно думает
Зоя, наблюдая за ними. Но Виктор балует свою избранницу без натяжек, с
пристрастием, по-гурмански: "Бабский угодник!" - про себя злится Зоя.
Виктор и без намека в движениях Ларочки поднял бы ее на руки. Перед
купанием он это делает всякий раз. И он это делать умеет. "Надрессировался
стервец!" - мысленно комментирует Зоя.
  - Прижмись ко мне, Малыш! - этих слов почти никто из окружающих не слышит,
но они легко угадываются по его губам.
  Ларочка обвивает его шею, льнет к нему и, подхваченная на руки, плывет по
пляжу над всеми к прохладе морского прибоя. Их демонстративная нежность
возбуждает в ком-то жгучую зависть, в ком-то - тупое поверхностное
вожделение, в ком-то - глухой брезгливый протест, в ком-то мечту:
  А Виктор и Ларочка уже в море, и раскованное воображение некоторых
отдыхающих - в том числе и Зои - рисует вполне оправданную и отчасти
подтвержденную наглядностью сцену, как они под водой и над ней обнимаются,
ищут сквозь волны и брызги ненасытные губы друг друга и как Ларочка,
удобная и легкая в плотной морской массе, скользит и прижимается к Виктору
гладким животиком, обхватив его тело ножками: "Тьфу ты!" - отворачивается
от моря Зоя, ругая себя за нелепую раздражающую слежку.
  - Она, его Малыш-то, - выговаривалась за очередным ужином Серафима
Юрьевна, - призналась соседке: я, говорит, таком раю еще не бывала. Мне,
говорит, ни один жених такого не устроит. Надо, говорит, пользоваться
моментом: Теперь она все с ним, не отходит. Даже стала процедуры
пропускать. Все позабыла: всех врачей, все болезни.
  - Глупо, - кратким замечанием откликнулась Зоя.
  Серафима Юрьевна согласительно закивала головой, хотя, судя по ее
благодушному умилительному настрою, вряд ли выражала единодушие.


  4


  Зоя в последнее время стала хандрить: курортное пребывание все больше
делалось утомительным и скучно-однообразным. "Пожалуй, завтра же возьму
билет на самолет. Заранее, - прикидывала она. - И позвоню Кубыкину. Пусть
встречает на три дня раньше срока. Улечу, как только кончатся основные
процедуры. Наотдыхалась!"
Билет аэрофлота, предваряющий отъезд прежде чем положено, Зоя, однако ж,
не купила, а с домом заказала междугородный телефонный разговор. Она и
обещалась в этих числах позвонить Кубыкину. К тому же разговор с ним мог
облагородить ее потускневшее настроение и сделать тоску необременительной,
светлой.
  Почтово-телеграфный узел находился в здании спального корпуса, на первом
этаже, напротив бильярдного зала. Телефонного соединения с домом пришлось
ждать недолго, но в трубке с другого конца провода послышался голос не
ожидаемого Кубыкина, а его матери - свекрови. Пришлось довольствоваться
общением с ней. Свекровь рассказала, что Кубыкин "купил, по случаю,
дешевого пиломатериала" и теперь целыми днями "колотит на даче", обшивает
веранду и чердак, что "начал уже бетонировать подвал", что "покрыл толем
пристройку", и дальше, дальше - трубка тарахтела о строительно-дачных
успехах. Мужнины подвиги по возведению дачи Зою абсолютно не трогали:
сейчас, отсюда, с благоденствующего побережья моря, где просыпались совсем
другие потребности, это казалось отдаленным, полузабытым, скучным - суетой
и ерундистикой. По правде-то, ей мечталось услышать Кубыкина, самого
Кубыкина, - услышать, что он соскучился по ней, что он безумно соскучился
по ней! - что он любит ее, что он очень сильно любит ее! - что он будет
рад, будет безмерно рад! Если она вернется домой хоть на день, хоть на
час, хоть на минуту раньше, чем предписывала разлучница-путевка. Но
иллюзии - пшик, а взамен еще более полное ощущение пустоты, одиночества и
какой-то неизъяснимой обманутости.
  Зоя скомкала телефонную квитанцию, швырнула в урну и разочарованной
усталой походкой пошла к лифту. В это время из бильярдной вышел Виктор и
тоже, наискосок, направился к лифту. Встреча подгадывалась неожиданная и
для Зои вовсе не ко времени: Виктор в светло-бежевом костюме из легкой
материи, в черной шелковой рубашке и роскошном серебристом галстуке -
по-выходному параден, подобран и, похоже, беззаботно весел, а она - и
одета случайно, на скорую руку: темная прямая юбка, невзрачная простенькая
кофтенка, на ногах - шлепанцы, прическа - черт-те что, и расположение духа
упадническое.
  "Куда он так намылился? В концертный зал? Нет, скорее всего - в ресторан.
Поехал, наверное, за своей лупоглазой, тоже на восьмой этаж".- Зоя
невольно замедлила шаги, чтобы не оказаться вдвоем в лифте с этим
человеком и не переживать неловкую минуту его близкого присутствия. Но
затем она преодолела себя - приказала: "Не замечать его! Еще подумает, что
боюсь. Много чести будет:"
На площадке перед лифтом они оказались одновременно и одновременно
потянулись к кнопке вызова, даже по нечаянности коснулись друг друга.
Виктор рассмеялся и дружелюбно поздоровался с Зоей. "Здрасьте",- негромко
и равнодушно ответила она. Вздохнула и уставилась на красную сигнальную
лампочку.
  - После того случая вы, конечно, меня презираете,- тихо заговорил он, все
сильнее обволакивая Зою уже знакомым запахом одеколона и какой-то особой
свежести, которую придает нарядность. - Право, я не хотел вас обидеть. Не
сердитесь на меня. - Голос его звучал мягко, вежливо, даже с претензией на
раскаяние.
  Зоя не нашлась, что ответить, слегка пожала плечами. Кабина лифта
спустилась, они вошли в нее, остались в уединении в затемненном
пространстве.
  - Тогда я был с вами вполне искренен. Только в этом моя главная вина: В
тот же день я понял, что вы откажете. Вероятно, я недооценил вас. А может
быть, еще не дорос до вас. В любом случае, Зоя, прошу: не держите на меня
зла. Останемся хотя бы добрыми знакомыми. - Он и дружески, и любовно взял
руку Зои и двумя ладонями, сверху и снизу, легонько пожал ее. - Я
по-прежнему радуюсь вашей улыбке и хочу ее видеть чаще.
  Зоя посмотрела ему в глаза, не отстраняясь и не вырывая свою руку; что-то
внутри у нее стало ломаться, рушиться, исчезать и вместе с тем появляться,
и еще бы немножко, еще бы чуть-чуть, хотя бы еще половину лестничного
пролета, и она бы ему улыбнулась и даже что-нибудь ответила, но лифт, этот
проклятый лифт, точно межпланетная ракета, уже примчался на восьмой этаж и
затормозил. Двери прошуршали - разъехались, отняли полузатемнение и
уединенность. Виктор кивнул Зое на прощание, и они расстались.
  Он, нарядный, благоухающий, неповторимый, уходил по коридору, а в ту же
минуту ему навстречу, с другого конца коридора, в огненно-красном,
открывающем плечи платье, с переливающейся атласной оборкой, в черных
туфлях на высоких каблуках, с налаченным начесом светло-русых волос, с
длинными висюльками на клипсах и рядами агатовых бус на шее, - шла его
Ларочка.
  - Малыш! Ты очаровательна сегодня! - комплимент разнесся на весь этаж.
  Зоя не хотела, не могла наблюдать их встречу и поскорее пошла в другое
крыло коридора к своей комнате. Чувство зависти и досады вмиг забродило и
поднялось на дрожжах ревности. "Что ж, и я могла бы быть на ее месте! Да,
могла бы! Но я не Ларочка!" - с гордой пренебрежительностью, как
нарицательное, прозвучало это имя. Зоя открыла дверь своей комнаты,
увидела на кровати Ольгу, толстую, старомодную, замкнутую в своих то ли
принципах, то ли болезнях, и сразу споткнулась на своей заносчивости. "Вон
и Ольга - тоже не Ларочка. Что из того? Кому из этого прок?" -
противоречиво намекнула себе Зоя.
  А какие чудные стояли дни! Какие удивительные вечера! Почти неколебимо
солнечная погода утвердилась на побережье, лишь иногда короткой грозовой
серостью застилось небо, обрушивалось кратковременным освежающим ливнем,
омывая изможденный от жары пляж и брусчатку улиц, шебарша в субтропических
кронах, а потом еще ярче, острее рассыпалось зеркальными бликами на волнах
солнце, белело на каменных молах, серебрилось на влажно-зеленом газоне и
листьях развесистых пальм, и опять чисто-голубой свод стерег хребты гор,
или они его; а к вечеру и небо, и горы мягко туманно тускнели и с далекой
недостижимой оранжевой пелены заката тянул легкий бриз, и пляж и море
смолкали, последняя чайка парила с вечерним дозором, и близкая ночь уже
сияла синей звездой в небе, к которой изо всех сил тянулся тонкий, как
юноша, остроконечный кипарис на пригорке близ водолечебницы; санаторная
публика меняла костюмы, в сумерках красивее, притягательнее становился
загар женских ног, выразительной глубиной отличались глаза,
таинственно-сладко и волнующе делалось на душе, и так хотелось влюбиться:
  Зоя лежала на кровати, точнее - валялась в полном безделье. Вязание
окончательно позаброшено, книжные страсти французской романистки не
привлекали, мысли кружились, как ночные мошки возле огня, вокруг недавней
встречи. ":я еще не дорос до вас",- эти слова - будто елей на душу. Зоя
уже полуосознанно простила тогдашнюю наглую "приставучесть" Виктора. Она
еще не признала этого и готова была по-прежнему ненавидеть его, однако:
однако в лифте этот вероломный пройдоха переродился чуть ли не в паиньку.
Зоя улыбнулась, еще раз вспоминая приятные слова в лифтовой кабине, - те,
что касались ее улыбки. Но тут же и вздрогнула, покоробилась: "Ну вот,
здрасьте вам, пожалуйста!" Это заснувшая Ольга напротив, лежа на кровати
навзничь, стала храпеть. Ее ровный сап в какой-то момент переломился, и
она затрещала на выдохе сырым храпом. "Этого еще не хватало: дома -
Кубыкин, здесь - она!" Кубыкин, случалось, - особенно если выпьет с
устатку водки - выдавал ночью звучного смачного храпака, и Зоя иной раз по
полночи ворочала его с боку на бок, бессонно жмурилась, бурчала и невольно
дожидалась нового приступа мужниного оркестра. "Интересно бы узнать:
храпит ли он? Вряд ли. Он слишком:( Она долго подбирала точное слово, и
наконец остановилась) Он слишком утончен, чтобы так сифонить." Зоя
поднялась с кровати, неприязненно взглянула на открытый шумный рот Ольги и
вышла на лоджию.
  Справа, вдали, в отсветах закатного сиреневого багрянца простиралось
необъятным разливом море, примолкшее, предсонное; слева, на востоке, под
густой тенью наступающей темной южной ночи едва угадывались иззубрины гор;
вверху, над ними, колеблющимся светом означились близкие созвездия; внизу,
в прибрежной долине - раскиданы огни курортного поселка с яркими врезками
рекламных вывесок; а ближе, на санаторной аллее, где чередуясь с
вихрастыми каштанами, горели фосфорические шарообразные фонари, гуляли
разодетые люди, в основном - парами, и чаще всего - он и она.
  Зое вдруг стало нестерпимо обидно: в такую отдохновенную пору, в такой
изумительный вечер, - безвозвратный, ибо все в жизни единственно и в
единственный раз! - она киснет в комнате, в застое, в самосозданной
изоляции, с несносной, скучнейшей Ольгой и еще слушает впридачу ее сонное
хрюканье, а не находится где-нибудь там, внизу, в свете огней, среди
вечерних нарядов, в компании интересных людей и в потоке веселых
беспроблемных разговоров. Как нерационально, оплошно, не в полный накал
протекает ее отдых! Нет ничего осудительного, если бы она с кем-то провела
вечер на скамейке у моря, или - в ресторане, выпила бы там хорошего вина,
- это не повредило бы лечению, - да и если бы поцеловалась с кем-то - что
тут такого? К тому же здешние кавалеры к ней "сватались", да она их
распугала своей несговорчивостью. Правда, до уровня Виктора они не
дотягивали, но все же, все же:
  Зоя опять вспомнила его: светлый костюм, искристый треугольник галстука
на черном шелке рубашки; его извинительные, зачаровывающие слова в кабине
лифта. Тут же она представила его в ресторане - с Ларочкой. Музыка,
цветные огни над эстрадой, серебро на бутылках шампанского, а они танцуют.
Зоя даже услышала в себе музыку ресторанного ансамбля - лирическую
пронзительность гитары,- Зоя стала немножечко Ларочкой и, осторожно
прижавшись к Виктору, некоторое время плыла с ним в медленном танце,
ощущая запах его одеколона, уют его руки, шорох прикосновений: Но нет,
нет! все это для Ларочки, не для нее! "Кстати, когда уезжает эта мартышка?
Кажется, она приехала сюда раньше меня. У Серафимы Юрьевны надо спросить.
Она-то наверняка знает: Боже! Вечер-то какой! А я одна, как монашка, как
затворница. Как дура!"
Серафима Юрьевна на пренебрежительно прозвучавший вопрос Зои: "Когда у
них кончится этот спектакль?" - отвечала с охотою и детально:
  - В один день уезжают. Она, Малыш-то, приехала его пораньше, но отсюда
отправляются вместе. Она с администрацией договорилась еще на несколько
дней. Домой уже телеграмму отправила, что вернется с отсрочкой.
Невестушка-то! Хи-хи. Написала жениху, что процедуры продлены. Хороши
процедуры-то!.. А вчера они в ресторан ходили. Уж так он с ней танцевал,
уж такую музыку для нее заказывал - все только в ихнюю сторону и смотрели:
  О ресторанных похождениях Виктора и Ларочки Зоя слушала с непроницаемым
видом, но это была притворная поза: как никогда ей хотелось знать все.
  -:Из ресторана он ее на руках вынес - и прямо в море. Купаться. Он в
одежде, в костюме, и она в платье. Такую, говорят, купалку устроили, что
Малыш-то и бусы потеряла. И смеялись на весь пляж.
  Зоя на миг представила, как Ларочку, в выходном платье, расфуфыренную, с
высокой прической, окунывают в море, - усмехнулась, подумала о том, что с
его стороны это, по крайней мере, достойно того, чтобы оригинально и
памятно повеселить женщину и публику. Серафима Юрьевна приблизилась к Зое
и, еще поумерив голос, спешила вычерпать себя до донышка:
  - Мне известно, они каждый вечер ходят купаться нагишом. Туда, на дикий
пляж, за последний сектор: Вот такие вот процедуры.
  - А вы, Серафима Юрьевна, осуждаете таких женщин?
  - А за что? - У Серафимы Юрьевны был по-детски открытый, недоуменный
взгляд, и зеленые серьги в ушах блестели так наивно! - Пускай отдыхают,
развлекаются. Где ж им еще-то?
  - Да, может быть,- неопределенно сказала Зоя.
  Сообщение о том, что Виктор и Ларочка уезжают из санатория в один день,
Зою всерьез, крепко огорчило: у нее была маленькая надежда, ничуть не
вероломная, а по-своему деликатная, скромная, - побыть с Виктором наедине
хотя бы час, даже полчасика. Пусть он и такой и сякой, но он ведь для нее
небезынтересен, да и слова, сказанные им при последней встрече, дурманили,
- хотелось, чтобы для них нашлось продолжение. Однако на пути стояла
Ларочка - эта легкомысленная вертушка, - а может быть, и не
легкомысленная, а напротив - умная, расчетливая, хваткая женщина, на
зависть и в назидание другим.


  5


  - Ой, что ты! Я бы так не смогла,- отвечала Ольга, когда Зоя окольными
вопросами натолкнула ее на разговор о "