целое десятилетие.
     После окончания университета и  года  военной службы Шмелев  восемь лет
тянет лямку унылого чиновничества в  глухих  углах Московской и Владимирской
губерний. Субъективно очень мучительные, годы эти обогатили его знанием того
огромного  и застойного мира, который можно назвать уездной Россией. "Служба
моя,--  отмечал писатель,-- явилась огромным  дополнением к тому, что я знал
из  книг.  Это была  яркая  иллюстрация и  одухотворение ранее  накопленного
материала. Я знал столицу,  мелкий ремесленный люд, уклад купеческой  жизни.
Теперь  я  узнал  деревню,  провинциальное чиновничество, фабричные  районы,
мелкопоместное  дворянство"[  Русская  литература,  1973,   No  4,  с.  145.
Львов-Рогачевский В. ]. В уездных городках, фабричных слободках, пригородах,
деревнях  встречает  Шмелев  прототипов  героев   многих  своих  повестей  и
рассказов  900-х годов.  Отсюда вышли "По спешному делу" (1907),  "Гражданин
Уклейкин", "В норе" (1909), "Под небом" (1910), "Патока" (1911).
     До этих углов уже доходили  первые раскаты приближающейся революционной
грозы. В обстановке наступавшего общественного подъема, в радостно-тревожной
атмосфере  первой  русской  революции и  следует искать причины, заставившие
Шмелева снова  взяться за  перо.  "Я был мертв для  службы,-- рассказывал он
критику   В.  Львову-Рогачевскому.--   Движение  девятисотых  годов  как  бы
приоткрыло  выход.  Меня подняло. Новое забрезжило  передо  мной,  открывало
выход  гнетущей  тоске.  Я  чуял,   что  начинаю  жить"   [Новейшая  русская
литература.  М., 1927, с. 276.]. И основные произведения Шмелева, написанные
до "Человека  из  ресторана",--  "Вахмистр"  (1906), "Распад"  (1906), "Иван
Кузьмич"  (1907),  "Гражданин  Уклейкин",--  все  прошли под  знаком  первой
русской революции.
     В провинциальной "норе" Шмелев  жадно следил за общественным подъемом в
стране, видя  в нем  единственный выход  для облегчения участи  миллионов. И
такой же очистительной силой становится революционный подъем для его героев.
Он   поднимает  забитых   и   униженных,   будит  человечность   в  тупых  и
самодовольных,  он  предвещает гибель старому укладу. Но рабочих -- борцов с
самодержавием, солдат революции -- Шмелев знал плохо. Он увидел их и показал
в отрыве от среды, вне "дела",  запечатлев тип революционера без "типических
обстоятельств".  Это   рабочий   Сережка,  сын   жандармского  унтер-офицера
("Вахмистр");  "нигилист"  Леня,  сын  "железного"  дяди Захара  ("Распад");
Николай, сын официанта Скороходова, и его друзья ("Человек из ресторана")..
     Сама же революция передана глазами других, пассивных и малосознательных
людей. Из  своего лабаза наблюдает за  уличными "беспорядками"  старый купец
Громов  (рассказ  "Иван  Кузьмич").  К "смутьянам" он относится  с  глубоким
недоверием  и  враждебностью.  Лишь  случайно   попав  на  демонстрацию,  он
неожиданно для себя ощутил душевный перелом: "Его захватило всего, захватила
блеснувшая  перед  ним  правда".  Этот  мотив  --  осознание  героем  новой,
незнакомой  ему  ранее  правды  --  настойчиво   повторяется  и   в   других
произведениях. В рассказе "Вахмистр" жандармский служака отказывается рубить
восставших  рабочих, увидев на баррикаде  своего сына. В  другом рассказе --
"По  спешному  делу"   --  изображен   участник  военно-полевого  суда   над
революционерами капитан Дорошенков, мучимый жестокими угрызениями совести.
     Направленностью, всем существом своих произведений этих  лет Шмелев был
близок писателям-демократам, группировавшимся вокруг передового издательства
"Знание", в  котором  с 1900  года  ведущую роль  стал  играть  М.  Горький.
Огромный  запас жизненных  впечатлений, требовавших исхода, помог  Шмелеву в
обличении виновников бесправия и нищеты "маленького" человека, в изображении
угнетенных,  в  которых  революция  высекает  искру протеста,  человеческого
достоинства.  В  лучших его произведениях  этих  лет -- "Распад",  "Патока",
"Гражданин Уклейкин" и, наконец, в повести  "Человек из ресторана" -- Шмелев
продолжает  и   развивает  тему  "маленького  человека",  столь  плодотворно
разработанную литературой XIX века.
     "Кто не  проклинал станционных смотрителей, кто с  ними не  бранивался?
Кто, в минуту гнева, не  требовал от них роковой книги, дабы вписать в  оную
свою  бесполезную жалобу на  притеснение,  грубость и  неисправность?..  Что
такое   станционный   смотритель?   Сущий  мученик  четырнадцатого   класса,
огражденный своим чином  токмо от побоев, и то не  всегда..." -- это  начало
печальной  пушкинской  повести  о  Самсоне  Вырине  было  и  первой,  лучшей
страницей  в   многотомной  истории  "маленького  человека",  притесняемого,
униженного  и наконец  гибнущего.  На  долю  писателей  нового  века  выпало
завершить  эту историю,  после того  как  в нее  вслед за  Пушкиным  вписали
славные главы  Н.  Гоголь,  Ф. Достоевский, И.  Тургенев,  Г.  Успенский, А.
Чехов.
     Самое последнее  место  в  социальном  ряду "маленьких людей"  занимает
Уклейкин -- "лукопер", "шкандалист" и "обормот". Он давно проникся сознанием
своей потерянности  и  ничтожности.  Однако  в  жалком  сапожнике  Уклейкине
клокочет  необоримый  стихийный  протест.  Этот   отпетый  "озорник"  сродни
бунтующим  босякам  молодого  Горького.  Мало  того.  Дитя  своего  времени,
Уклейкин ощущает в себе пробуждение гражданского, общественного сознания.
     Центр   тяжести   в   повести   перенесен   именно    на   общественную
несправедливость:  полуграмотный  сапожник   ждет  облегчения  от  обещанных
царским манифестом 17 октября  1905 года  свобод и прав. И утрата Уклейкиным
иллюзий,  постепенное  постижение того,  что  обещанные  свободы  обернулись
обманом,--  типично  для  самых  широких слоев  народа.  "Противоречие между
обещанием свободы и отсутствием свободы,  между  всевластием  старой власти,
которая  "все  вершит",  и  безвластием  "народных представителей"  в  Думе,
которые только говорят, это противоречие именно теперь, именно на опыте Думы
проникает в народные массы все сильнее, все глубже, все острее" [Ленин В. И.
Полн.  собр. соч., т.  13, с. 69. ],-- писал  В. И. Ленин в  мае  1906 года,
подводя  итоги  периоду  "конституционных иллюзий"  в  русской  революции. В
образе  Уклейкина  Шмелев  чутко  зафиксировал процесс разочарования масс  в
"демократическом", парламентском пути развития, при котором вся  сила власти
оставалась  в  руках  царского  правительства.  Повесть  Шмелева   отчетливо
показывает то новое, что внесли  писатели  демократического,  можно сказать,
горьковского направления, продолжая тему "маленького человека".
     Дальнейшее развитие темы "маленького человека", в  принципиально важном
повороте  этой  гуманистической  традиции, мы  находим в самом  значительном
произведении Шмелева дореволюционной поры -- повести "Человек из ресторана".
     В  появлении этой "тузовой" вещи, да и в самой судьбе писателя важную и
благотворную  роль сыграл  М. Горький.  7  января 1910 года  Шмелев посылает
Горькому  свою повесть  "Под горами", сопровождая ее  письмом:  "Может быть,
немного самонадеянно с моей стороны  -- делать попытку -- послать работу для
сборников "Знания", и все же я посылаю,  посылаю Вам, ибо не раз слышал, что
для Вас не имеет значения имя... Я почти новый человек в литературе. Работаю
я четыре года  и  стою  одиноко,  вне  литературной среды..." [Архив  А.  М.
Горького (Институт мировой литературы -- ИМЛИ)]. Горький ответил Шмелеву без
промедления  --  в  январе   того  же,  1910  года  очень  доброжелательным,
ободряющим письмом:
     "Из Ваших рассказов я читал "Уклейкина", "В норе", "Распад" -- эти вещи
внушили  мне представление о  Вас как о  человеке  даровитом и серьезном. Во
всех  трех  рассказах  чувствовалась здоровая,  приятно  волнующая  читателя
нервозность, в языке были "свои слова",  простые и красивые, и всюду звучало
драгоценное, наше, русское, юное недовольство жизнью.  Все это очень заметно
и славно выделило Вас в памяти моего сердца -- сердца  читателя, влюбленного
в  литературу,-- из  десятков  современных  беллетристов, людей  без  лица"[
Горький М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 29. М" 1955, с. 107.].
     Начало переписки  с Горьким, который, как сказал сам Шмелев, был "самым
светлым, что встретил я на своем коротком пути", укрепило его уверенность  в
собственных   силах.  В  конечном  счете,  именно  Горькому,  его  помощи  и
поддержке, обязан во  многом Шмелев завершением работы над повестью "Человек
из ресторана",  которая выдвинула его в первые ряды  русской литературы. "От
Вас,-- писал  Горькому  Шмелев 5 декабря 1911  года,  уже  по выходе  в свет
повести,--  я  видел  расположение, помню его и всегда помнить буду,  ибо Вы
яркой  чертой прошли  в  моей  деятельности, укрепили мои  первые шаги (или,
вернее, первые  после  первых)  на  литературном  пути, и  если  суждено мне
оставить  стоящее  что-либо,  так сказать, сделать  что-либо  из того  дела,
которому  призвана  служить  литература  наша,--  сеять  разумное, доброе  и
прекрасное,  то на этом пути многим обязан  я Вам!.."  [Архив А. М. Горького
(ИМЛИ)].
     Главным,  новаторским в  повести "Человек  из ресторана" было  то,  что
Шмелев сумел  полностью перевоплотиться в  своего героя, увидеть мир глазами
другого  человека. "Хотелось,--  писал  Шмелев  Горькому, раскрывая  замысел
повести,--  выявить  слугу человеческого,  который  по  своей  специфической
деятельности как бы  в фокусе представляет  всю массу  слуг на  разных путях
жизни" [Письмо И. С. Шмелева А. М.  Горькому  от 22 декабря 1910 г. Архив А.
М.  Горького (ИМЛИ)].  Действующие  лица повести образуют единую  социальную
пирамиду, основание  которой  занимает Скороходов  с  ресторанной прислугой.
Ближе к  вершине  лакейство совершается уже "не  за полтинник, а  из  высших
соображений": так, важный господин в орденах кидается под стол, чтобы раньше
официанта поднять оброненный министром  платок. И чем ближе  к  вершине этой
пирамиды, тем низменнее причины лакейства.
     Мудрой  горечью напитана исповедь  Скороходова, старого, на  исходе сил
труженика,  обесчещенного  отца,  изгоя,  потерявшего   жену  и  сына.  Хотя
"порядочное общество" лишило его даже имени, оставив безликое "человек!", он
внутренне   неизмеримо   выше  и  порядочнее  тех,  кому  прислуживает.  Это
благородная, чистая  душа среди  богатых лакеев,  воплощенная порядочность в
мире суетного стяжательства. Он видит посетителей насквозь и  резко осуждает
их  хищничество и  лицемерие. "Знаю я им  цену настоящую,  знаю-с,-- говорит
Скороходов,--   как  они  там  ни  разговаривай  по-французски  и  о  разных
предметах. Одна так-то все про то,  как в подвалах  обитают, и жалилась, что
надо прекратить, а сама-то рябчика-то в  белом вине так  и  лущит,  так  это
ножичком-то  по рябчику,  как на скрипочке  играет. Соловьями поют  в теплом
месте и  перед  зеркалами, и  очень им  обидно, что  подвалы  там  и  всякие
заразы... Уж лучше бы ругались.  По крайности сразу видать,  что  ты из себя
представляешь. А нет... знают тоже, как подать, чтобы с пылью".
     При  всей  жестокости скороходовского суда,  Шмелев  не  теряет чувства
художественного такта:  Скороходов и  в своем социальном  протесте  остается
"средним  человеком",  обывателем,  предел мечтаний  которого -- собственный
домик  с душистым горошком, подсолнухами и  породистыми  курами-лангожанами.
Его  недоверие к господам  -- недоверие простолюдина, в  котором ощущается и
неприязнь к образованным  людям "вообще".  И надо сказать, что чувство это в
какой-то мере разделяет сам автор:  мысль о фатальной разобщенности людей из
"народа" и  "общества", о невозможности  соглашения между ними  ощутима и  в
"Гражданине Уклей-кине", и в  более поздних,  чем  "Человек  из  ресторана",
произведениях--повести "Стена" (1912), рассказе "Волчий перекат" (1913).
     Однако  в   "Человеке  из   ресторана",  как  и  в  других  лучших  его
произведениях,   чувство   недоверия  к   "образованным"  не   переходит   в
предрассудок.  Темный,   религиозный   человек.  Скороходов  особо  выделяет
революционеров,  противостоящих  корыстному миру:  "И уж  потом я узнал, что
есть еще люди, которых не  видно вокруг и  которые проникают все... И  нет у
них ничего, и голы они, как я,  если еще не хуже..." С особенным сочувствием
изображен в повести сын Скороходова Николай, чистый и горячий юноша, который
на глазах читателя вырастает в профессионального революционера.
     Повесть "Человек из ресторана" была важной  вехой для Шмелева-писателя.
Образ  Скороходова  показан  в  ней с  замечательной  художественной  силой.
Повествование  о своей  несчастной жизни  старого  официанта, в  чьем  языке
сплетаются  "образованные"  выражения   ("не  мог   я  томления   одолеть"),
канцелярские штампы  ("произвожу  операцию"), поговорки  ("захотел от собаки
кулебяки"),   жаргонные  словечки  ("елозить",  "жигуляст",  "испрокудился",
"кокнуть",  "оттябель"),--   имеет  точную  целевую  направленность.  Сквозь
скороходовский слог просвечивают особенности речи других персонажей:  чистый
язык    революционера    Колюшки,     архаично-книжный     и    одновременно
парикмахерски-"интеллигентный"  Кирилла  Саверьяныча,  хамски-купеческий  --
миллионера Карасева,  исковерканный акцентом  -- дирижера Капулади и  т.  д.
Происходит  как бы наложение речи Скороходова на речь  остальных персонажей.
Однако,  восхищаясь  мастерством  Шмелева-художника,  критика   одновременно
отмечала некоторую тяжеловесность самого  приема: "На протяжении 187 страниц
человек из  ресторана говорит на специфическом полупрофессиональном жаргоне"
[Русские  записки, 1916,  ,No 6,  с. 88.]. И  тем  не  менее  исключительное
чувство  языка   помогло  Шмелеву  избежать  ощущения  затянутости,  держать
читателя в постоянном напряжении и горячем сочувствии судьбе Скороходова.
     Повесть "Человек из ресторана", напечатанная в XXXVI сборнике "Знания",
имела шумный успех. В ее положительной оценке сошлись рецензенты либеральной
и  консервативной  печати. По мотивам  шмелевской повести  был  создан фильм
"Человек из ресторана", где роль Скороходова проникновенно сыграл выдающийся
актер Михаил Чехов.
     О стойкой популярности "Человека из ресторана" можно судить и по такому
характерному эпизоду. Через семь  лет после напечатания повести, в июне 1918
года,  Шмелев, находясь  в  голодном  Крыму,  зашел в маленький  ресторан  с
тщетной надеждой купить там  хлеб.  Вышедший к нему хозяин  случайно услышал
его фамилию  и поинтересовался, не  он  ли  автор книжки  о жизни официанта.
Когда Шмелев подтвердил это, хозяин увел его в свою комнату со словами: "Для
вас хлеб есть"  [Ivan Schmeljow.  Leben und  Schaffen des groBen  russischen
Schrift-stellers   von   Michael  Aschenbrenner.  Konigsberg   und   Berlin,
Ost-Europa Verlag, 1937, S. 284].
     "Гражданин  Уклейкин" и "Человек из ресторана" явились заметным вкладом
в  демократическую литературу  после  поражения  первой  русской  революции.
Именно в эту  пору, помимо М. Горького,  В. Короленко, И. Бунина, появляются
новые писатели, противостоящие  широкому поветрию декадентства. "Возрождение
реализма"  -- так  озаглавила  большевистская  "Правда" статью,  посвященную
оздоровлению литературы. "В нашей  художественной литературе ныне замечается
некоторый уклон в сторону реализма. Писателей, изображающих  "грубую жизнь",
теперь больше, чем было в  недавние годы. М. Горький, гр. А. Толстой, Бунин,
Шмелев,  Сургучев и др. рисуют в своих произведениях не "сказочные дали", не
таинственных  "таитян",  а  подлинную русскую жизнь,  со всеми  ее  ужасами,
повседневной  обыденщиной"  [Путь правды (временное  название "Правды".-- О.
М.), 1914, 26 января].
     Теперь Шмелев -- широко читаемый,  признанный  в России прозаик. В 1912
году организуется Книгоиздательство писателей  в Москве, членами-вкладчиками
которого  становятся  С.  А. Найденов, братья  И. А. и Ю. А.  Бунины,  Б. К.
Зайцев, В. В. Вересаев, Н. Д. Телешов, И. С. Шмелев и другие. Все дальнейшее
творчество Шмелева  1910-х годов  связано  с  этим издательством, в  котором
выходит собрание его  сочинений в восьми томах. В течение 1912--1914 годов в
Книгоиздательстве публикуются  рассказы и повести Шмелева "Стена", "Пугливая
тишина", "Росстани", "Виноград", упрочившие  его положение  в литературе как
крупного писателя-реалиста.
     Первое,  на что обращаешь  внимание, когда  знакомишься  с  творчеством
Шмелева  этих  лет,--  тематическое  многообразие  его произведений.  Тут  и
разложение дворянской усадьбы ("Пугливая  тишина", "Стена"); и драматическая
разъединенность     благополучных,     несколько      пресыщенных     жизнью
артистов-интеллигентов с "простым" человеком -- крутым и внутренне богатым в
своей  цельности  речным смотрителем Серегиным ("Волчий  перекат"); и  тихое
житье-бытье прислуги  ("Виноград"); и  последние  дни  богатого  подрядчика,
приехавшего помирать в родную деревню ("Росстани").
     В начале творчества Шмелева его герои скованы городом -- нищими углами,
душными лабазами,  меблированными квартирками  с  окнами "на  помойку".  Они
могут лишь изредка вспомнить, как  о чем-то далеком, о "тихом,  сонном лесе"
(Уклейкин), о "тихих обителях" и "пустынных озерках" (Иван Кузьмич). В новые
его произведения  вторгаются пейзажи во всем богатстве их ароматов и красок:
с падающими тихо  солнечными дождями,  с подсолнухами,  "жирными, сильными",
желтеющими  "тяжелыми  шапками,  в  тарелку" ("Росстани"),  с "радостными  в
грозе"  соловьями,  которые  "били  от  прудовых  лозин,  и  с дороги,  и  с
одряхлевших сиреней, и с заглохших углов" ("Стена").
     Для персонажей новых его рассказов и повестей красота природы как будто
открыта.  Но ее не замечают они -- люди, погрязшие в мелкой и суетной жизни.
Так,  рассказ  "Пугливая  тишина"  строится на  контрасте между завороженной
своей  красотой  природой,  разомлевшей  от  летнего  зноя, и  измельчавшими
беспокойными обитателями  усадьбы: заматеревшим в скупости барином  Николаем
Степановичем и его сыном корнетом Павлом, приехавшим с единственной целью --
раздобыть деньжат на возмещение "долга чести". Заглавие рассказа очень точно
передает ощущение тишины, от века жившей в усадьбе:
     "Стало  так тихо, что даже в самом дальнем конце  усадьбы, в малиннике,
было слышно  Проклу, как скатывались  на  лапках по крыше  голуби", "И тогда
тишина  становилась  такой  четкой и звонкой,  что  сорвавшаяся вишня давала
тугой звук камня".
     Только на склоне дней, когда остается человеку скупо  отмеренное время,
способен он очнуться и отдаться бескорыстному -- как в детстве -- созерцанию
природы  и   деланию  добра  ("Росстани",  1913).   Купец  Данила  Лаврухин,
вернувшись помирать в родную деревню  Ключевую, по сути, возвращается к себе
истинному, неосуществившемуся, открывает в себе самом того человека,  какого
он давно  забыл.  Больной и  беспомощный,  радостно  вспоминает  он  давнее,
детское,  деревенское -- названия грибов, растений,  птиц... Только  теперь,
когда осталась  малая  горсть  жизни,  собранная по сусекам,-- на  последний
блин, получает Данила Степаныч возможность творить добро,  помогать бедным и
сирым. Некогда Данила ушел из деревни в город с пустой котомкой. Это цельная
и  крупная личность, самородок, в  то  время  как его измельчавшее потомство
пришло на все готовое.
     Судьба патриархального купечества,  сходящего на нет, уступающего место
прущему  напролом  новому,   бесцеремонному  и  наглому  буржуа,--  пожалуй,
центральный  мотив в  разнообразном  творчестве  Шмелева 1910-х годов.  Быть
может,   и  тема  дворянского   оскудения,  гибели  патриархальной   усадьбы
привлекала художника  тем, что он видел нечто общее в судьбе старого барства
и  патриархального купечества.  С той, впрочем,  существенной  разницей, что
вымиравшие  дворянские  "зу