лся сам не зная чему, улыбался, глядя на  лотерею,  на
карусель, особенно на мишени в тире.
   Он долго стоял там, приходя в восторг, когда кто-нибудь из  любителей
сшибал фигурку стражника или кюре, двух представителей власти, внушавших
старику  инстинктивный  страх.  Потом  вернулся  в  кабачок,   освежился
стаканом сидра. Час был  поздний,  уже  смеркалось.  Кто-то  из  соседей
напомнил ему:
   - К ужину опоздаете, отец.
   Старик побрел домой. На землю  неспешно  спускались  теплые  весенние
сумерки.
   Подойдя к ферме, он взглянул на освещенное окно,  и  ему  показалось,
что в комнате два человека. Изумленный, он остановился,  потом  вошел  и
увидел за столом, на месте, где прежде сидел его  сын,  Виктора  Лекока,
перед которым стояла миска с картофелем.
   Глухой круто повернулся, словно собираясь уйти.  На  дворе  было  уже
совсем темно. Селеста вскочила и крикнула:
   - Скорее, отец! Нынче у нас хорошее рагу - праздник ведь.
   Он машинально подчинился и сел, поочередно оглядев мужчину, женщину и
ребенка. Затем по обыкновению медленно принялся за еду.
   Виктор Лекок чувствовал себя, как  дома:  болтал  с  Селестой,  сажал
малыша к себе  на  колени  и  целовал.  Селеста  подкладывала  ему  еду,
доливала стакан и с довольным видом поддерживала разговор. Папаша Амабль
следил за ними пристальным взглядом, хотя слов и не слышал. Поужинав - к
еде он еле притронулся: так горько было у него на душе, -  он  поднялся,
но не полез на чердак, как обычно, а распахнул дверь во двор и  вышел  в
поле.
   Когда он ушел, Селеста забеспокоилась и спросила:
   - Чего это с ним?
   Виктор равнодушно отозвался:
   - Полно тебе. Устанет - вернется.
   Она захлопотала по хозяйству, перемыла тарелки,  смахнула  со  стола.
Тем временем мужчина спокойно  разделся  и  нырнул  в  глубокий  мрачный
закоулок, где она раньше спала с Сезером.
   Дверь во двор опять распахнулась - возвратился папаша Амабль.  Войдя,
он осмотрелся, словно  принюхиваясь  на  манер  старого  пса.  Он  искал
Виктора Лекока. Не обнаружив его, взял  на  столе  свечу,  направился  к
темной конуре, где умер его сын, и увидел там  мужчину.  Тот  уже  спал,
вытянувшись под одеялом. Глухой тихо повернулся, поставил свечу и  снова
вышел.
   Селеста кончила работу, уложила  ребенка,  прибралась  и  ждала  лишь
возвращения свекра, чтобы улечься рядом с Виктором.
   Она сидела на стуле, свесив руки; глаза у нее слипались.
   Старика все не было, она раздраженно заворчала:
   - Дармоед старый! Из-за него свечи на целых четыре су сгорит.
   Виктор отозвался с постели:
   - Он уже больше часа на улице. Сходи-ка взгляни - может, на  скамейке
у крыльца задремал.
   - Ладно, - ответила она, встала, взяла свечу и вышла,  приложив  руку
ко лбу - так в темноте виднее, Нигде никого не было - ни у дверей, ни на
скамье, ни возле навозной кучи: старик имел привычку посиживать там  для
согрева.
   Она уже собиралась вернуться, как вдруг нечаянно глянула  на  большую
яблоню у ворот фермы и заметила на уровне своего лица две ноги,  мужские
ноги.
   Она завопила:
   - Виктор! Виктор!
   Он выскочил в одной  рубахе.  Говорить  Селеста  не  могла  и  только
указала ему рукой на дерево, а сама отвернулась, чтобы не видеть.
   Ничего не понимая, он взял свечу, осветил дерево снизу и разглядел  в
листве папашу Амабля, висевшего на недоуздке почти у самой верхушки.
   К стволу была прислонена лесенка.
   Виктор сбегал за садовым  ножом,  взобрался  на  яблоню  и  перерезал
ремень. Но старик уже окоченел, язык вывалился у него изо  рта,  и  лицо
искажала жуткая гримаса.