т, как арфы дальней звон,
     Его слова невнятны стали,
     Глаза всю яркость потеряли
     И ослабел приметно он...
     Страдальцу Ада не внимала,
     Лишь молча крепко обнимала,
     Забыв, что у нее уж нет
     Чудесной власти прежних лет;
     Что поцелуй ее бессильный,
     Ничтожный, как ничтожный звук,
     Не озаряет тьмы могильной,
     Не облегчит последних мук.
     Меж тем на своде отдаленном
     Одна алмазная звезда
     Явилась в блеске неизменном,
     Чиста, прекрасна как всегда,
     И мнилось: луч ее не знает,
     Что на земле он озаряет:
     Так он игриво нисходил
     На жертву тленья и могил.
     И Зораим хотел напрасно
     Последним ласкам отвечать;
     Все, все,, что может он сказать --
     Уныло, мрачно, -- но не страстно!
     Уж пламень слез ее не жжет
     Ланиты хладные как лед,
     Уж тихо каплет кровь из раны;
     И с. криком, точно дух ночной,
     Над ослабевшей головой
     15* 227


     Летает коршун, гость незваный.
     И грустно юноша взглянул
     На отдаленное светило,

     Взглянул он в очи деве милой,
     Привстал -- и вздрогнул -- и вздохнул --
     И умер. С синими губами
     И с побелевшими глазами,
     Лик -- прежде нежный -- был страшней
     Всего, что страшно для людей.
     Чья тень прозрачной мглой одета,
     Как заблудившийся луч света,
     С земли возносится туда,
     Где блещет первая звезда?
     Венец играет серебристый
     Над --тихим, радостным челом,
     И долго виден след огнистый
     За нею в сумраке ночном...
     То ангел смерти, смертью тленной
     От уз земных освобожденный!..
     Он тело девы бросил в прах:
     Его отчизна в небесах. .
     Там все, что он. любил земного,

     Он встретит и полюбит снова!..
     Все. тот же он, и власть его
     Не изменилась ничего;
     Прошло печали в нем волненье,
     Как улетает призрак сна,
     И только хладное презренье
     К земле оставила она:
     За гибель друга в нем осталось
     Желанье миру мстить всему;
     И ненависть к другим, казалось,
     Была любовию к нему.
     Все тот же он -- и бесконечность,
     Как мысль, он может пролетать
     И может взором измерять
     Лета, века и даже вечность.
     Но ангел смерти молодой
     Простился с прежней добротой;
     228
     Людей узнал он: "Состраданья

     Они не могут заслужить;
     Не награжденье-наказанье
     Последний миг их должен быть.

     Они коварны и жестоки,
     Их добродетели-пороки,
     И жизнь им в тягость с юных лет..."
     Так думал он -- зачем же нет?..
     Его неизбежимой встречи
     Боится каждый с этих пор;
     Как меч -- его пронзает взор;
     Его приветственные речи
     Тревожат нас, как злой укор,
     И льда хладней его объятье,
     И поцелуй его-проклятье!..


МОРЯК
     Отрывок
     O'er the glad waters of the dark

     blue sea, Our thoughts as boundless, and

     our souls as free, Far as the breeze can bear, the
     billows foam, Survey our empire, and behold
     our home.
     "The Corsair", i. Byron'.
     В семье безвестной я родился
     Под небом северной страны,
     И рано, рано приучился
     Смирять усилия волны!
     О детстве говорить не стану.
     Я подарен был океану,
     Как лишний в мире, в те года

     Беспечной смелости, когда
     Над радостными волнами синего моря
     Наши мысли так же безграничны, а души так же свободны, как оно;
     Куда бы ни занес нас ветер и где бы ни пенились
     волны -- Там наши владения, там наша родина.
     *"Корсар". Лорд Байрон (англ.).



     Нам все равно, земля иль море,
     Родимый или чуждый дом;
     Когда без радости поем,
     И, как раба, мы топчем горе,

     Когда мы ради все отдать,
     Чтоб вольным воздухом дышать.
     Я волен был в моей темнице,
     В полуживой тюрьме моей;
     Я все имел, что надо птице:
     Гнездо на мачте меж снастей!
     Как я могущ себе казался,
     Когда на воздухе качался,
     Держась упругою рукой За па
     рус иль канат сырой;
     Я был меж небом и волнами,
     На облака и вниз глядел,
     И не смущался, не робел,
     И, все окинувши очами,
     Я мчался выше -- о! тогда
     Я счастлив был, да, счастлив, да!
     Найдите счастье мне другое!
     Родными был оставлен я;
     Мои кров стал -- небо голубое,
     Корабль стал-родина моя:
     Я с ним тогда не расставался,
     Я, как цепей, земли боялся;
     Не ведал счету я друзьям:
     Они всегда теснились к нам,
     Катились следом, забегали,
     Шумя, толкаяся, вперед,
     И нам нестись по лону вод,
     Казалось, запретить желали;
     Но это шутка лишь была,
     Они не делали нам зла.
     Я их угадывал движенья,
     Я понимал их разговор,
     Живой и полный выраженья;
     238
     В нем были ласки и укор,
     И был звучней тот звук чудесный,
     Чем ветра вой и шум древесный!
     И каждый вечер предо мной
     Они в одежде парчевой,
     Как люди, гордые являлись;
     Обворожен, я начал им
     Молиться, как богам морским,
     И чувства прежние умчались
     С непостижимой быстротой
     Пред этой новою мечтой!..
     Мир обольстительный и странный,
     Мир небывалый, но живой,
     Блестящий вместе и туманный,
     Тогда открылся предо мной;
     Все оживилось: без значенья
     Меж тучек не было движенья,
     И в море каждая волна
     Была душой одарена;
     Безумны были эти лета!
     Но что ж? ужели был смешней
     Я тех неопытных людей,
     Которые, в пустыне света
     Блуждая, думают найти
     Любовь и душу на пути?
     Все чувства тайной мукой полны;
     И всякий плакал, кто любил:
     Любил ли он морские волны,
     Иль сердце женщинам дарил!
     Покрывшись пеною рядами,
     Как серебром и жемчугами,
     Несется гордая волна,
     Толпою слуг окружена;
     Так точно дева молодая
     Идет, гордясь, между рабов,
     Их скромных просьб, их нежных слов
     Не слушая, не понимая!
     Но вянут девы в тишине,
     А волны, волны все одне.
     239


     Я обожатель их свободы!
     Как я в душе любил всегда
     Их бесконечные походы
     Бог весть откуда и куда;
     И в час заката молчаливый
     Их раззолоченные гривы,
     И бесполезный этот шум,
     И эту жизнь без дел и дум,
     Без родины и без могилы,
     Без наслажденья и без мук;
     Однообразный этот звук,
     И, наконец, все эти силы,
     Употребленные на то,
     Чтоб малость обращать в ничто!
     Как я люблю их дерзкий шепот
     Перед летучим кораблем;
     Их дикий плеск, упрямый ропот,
     Когда утес, склонись челом,
     Все их усилья презирает,
     Не им грозит, не им внимает;
     Люблю их рев, и тишину,

     И эту вечную войну
     С другой стихией, с облаками,
     С дождем и вихрем! Сколько раз
     На корабле, в опасный час,
     Когда летала смерть над нами,
     Я в ужасе творца молил,
     Чтоб океан мой победил!


     Измаил-Бей Восточная повесть
     Опять явилось вдохновенье
     Душе безжизненной моей
     И превращает в песнопенье
     Тоску, развалину страстей.
     Так, посреди чужих степей,.
     Подруг внимательных не зная,
     Прекрасный путник, птичка рая
     Сидит на дереве сухом,
     Блестя лазоревым крылом;
     Пускай ревет, бушует вьюга...

     Она поет лишь об одном,
     Она поет о солнце юга!..
     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
     So  moved   on  earth  Circassia's   daughter  The  loveliest  bird  of
Franguestan!
     "The Olacur". Byron '.
     1
     Приветствую тебя, Кавказ седой!
     Твоим горам я путник не чужой:
     Они меня в младенчестве носили
     Так шествовала по земле дочь
     Черкесии, Прелестнейшая птица 'Франгистана
     "Гяур". 5 пирон (англ.).
     241


     И к небесам пустыни приучили.
     И долго мне мечталось с этих пор
     Все небо юга да утесы гор.
     Прекрасен ты, суровый край свободы,
     И вы, престолы вечные природы,
     Когда, как дым синея, облака
     Под вечер к вам летят издалека,
     Над вами вьются, шепчутся как тени,
     Как над главой огромных привидений
     Колеблемые перья, -- и луна
     По синим сводам странствует одна.
     Как я любил, Кавказ мой величавый,
     Твоих сынов воинственные нравы,
     Твоих небес прозрачную лазурь
     И чудный вой мгновенных, громких бурь,
     Когда пещеры и холмы крутые
     Как стражи окликаются ночные;
     И вдруг проглянет солнце, и поток
     Озолотится, и степной цветок,
     Душистую головку поднимая,
     Блистает, как цветы небес и рая...

     В вечерний час дождливых облаков
     Я наблюдал разодранный покров;
     Лиловые, с багряными краями,
     Одни еще грозят, и над скалами
     Волшебный замок, чудо древних дней,
     Растет в минуту; но еще скорей
     Его рассеет ветра дуновенье!
     Так прерывает резкий звук цепей
     Преступного страдальца сновиденье,
     Когда он зрит холмы своих полей...
     Меж тем белей, чем горы снеговые,
     Идут на запад облака другие
     И, проводивши день, теснятся в ряд,
     Друг через друга светлые глядят
     Так весело, так пышно и беспечно,
     Как будто жить и нравиться им вечно!..
     242
     И дики тех ущелий племена,
     Им бог-свобода, их закон-война,
     Они растут среди разбоев тайных,
     Жестоких дел и дел необычайных;
     Там в колыбели пеови матерей
     Пугают русским именем детей;
     Там поразить врага не преступленье;
     Верна там дружба, но вернее мщенье;
     Там за добро -- добро, и кровь -- за кровь,
     И ненависть безмерна, как любовь.
     Темны преданья их. Старик чеченец,
     Хребтов Казбека бедный уроженец,
     Когда меня чрез горы провожал,
     Про старину мне повесть рассказал.
     Хвалил людей минувшего он века,
     Водил меня под камень Росламбека,

     Повисший над извилистым путем,
     Как будто бы удержанный аллою
     На воздухе в падении своем,
     Он весь оброс зеленою травою;
     И не боясь, что камень упадет,
     В его тени, храним от непогод,
     Пленительней, чем голубые очи
     У нежных дев ледяной полуночи,
     Склоняясь в жар на длинный стебелек,
     Растет воспоминания цветок!..
     И под столетней мшистою скалою
     Сидел чечен однажды предо мною; .
     Как серая скала, седой старик, ;
     Задумавшись, главой своей поник...
     Быть может, он о родине молился!
     И, странник чуждый, я прервать
     страшился Его молчанье и молчанье скал:
     Я их в тот час почти не различал!
     243


     Его рассказ, то буйный, то печальный,

     Я вздумал перенесть на север дальный:
     Пусть будет странен в нашем он краю,
     Как слышал, так его передаю!
     Я не хочу, незнаемый толпою,
     Чтобы как тайна он погиб со мною;
     Пускай ему не внемлют, до конца

     Я доскажу! Кто с гордою душою
     Родился, тот не требует венца;
     Любовь и песни-вот вся жизнь певца;
     Без них она пуста, бедна, уныла,
     Как небеса без туч и без светила!..
     Давным-давно, у чистых вод,
     Где по кремням Подкумок мчится,
     Где за Машуком день встает ',

     А за крутым Бешту садится 2,
     Близ рубежа.чужой земли
     Аулы мирные цвели,
     Гордились дружбою взаимной;
     Там каждый путник находил
     Ночлег и пир гостеприимный;
     Черкес счастлив и .волен был.
     Красою чудной за горами
     Известны были девы их,
     И старцы с белыми власами
     Судили распри молодых,
     Весельем песни их дышали!
     Они тогда еще не знали
     Ни золота, ни русской стали!
     Не вое судьба голубит 'нас --
     Всему свой день, всему свой час.
     Однажды, -- солнце закатилось,
     Туман белел уж под горой,


     ], 2 Две главные горы. (Прим. Лермонтова.) 244


     Но в эту ночь аулы, мнилось,
     Не знали тишины ночной.
     Стада теснились и шумели,
     Арбы тяжелые скрыпели,
     Трепеща, жены близ мужей
     Держали плачущих детей,
     Отцы их, бурками одеты,
     Садились молча на коней,
     И заряжали пистолеты,
     И на костре высоком жгли,
     Что взять с собою не могли!
     Когда же день новорожденный

     Заветный озарил курган,
     И мокрый утренний туман
     Рассеял ветер пробужденный,
     Он обнажил подошвы гор,

     Пустой аул, пустое поле,
     Едва дымящийся костер
     И свежий след колес -- не боле.
     Но что могло заставить их
     Покинуть прах отцов своих
     И добровольное изгнанье
     Искать среди пустынь чужих?
     Гнев Магомета? Прорицанье?
     О нет! Примчалась как-то весть,
     Что к ним подходит враг опасный,

     Неумолимый и ужасный,
     Что все громам его подвластно,
     Что сил его нельзя и счесть.
     Черкес удалый в битве правой
     Умеет умереть со славой,
     И у жены его младой
     Спаситель есть -- кинжал двойной;
     И страх насильства и могилы
     Не мог бы из родных степей
     Их удалить: позор цепей
     Несли к ним вражеские силы!
     Мила черкесу тишина,
     Мила родная сторона,
     245


     Но вольность, вольность для героя
     Милей отчизны и покоя.
     "В насмешку русским и в укор
     Оставим мы утесы .гор;
     Пусть на тебя, Бешту суровый, .
     Попробуют надеть оковы", --
     Так думал каждый; и Бешту
     Теперь их мысли понимает,
     На русских злобно юн взирает,
     Иль облаками одевает
     Вершин кудрявых красоту.
     Меж тем летят за годом годы,
     Готовят мщение народы,
     И пятый год уж настает,
     А кровь джяуров не течет.
     В необитаемой пустыне
     Черкес бродящий отдохнул,
     Построен новый был аул
     (Его следов не видно ныне).
     Старик и воин молодой
     Кипят отвагой и враждой.
     Уж Росламбек с брегов.
     Кубани Князей союзных поджидал;
     Лезгинец, слыша голос брани,
     Готовит стрелы и кинжал;
     Скопилась месть их роковая
     В тиши над дремлющим --врагом:
     Так летом глыба снеговая,

     Цветами радуги блистая,
     Висит, прохладу обещая,
     Над беззаботным табуном...


     В тот самый год, осенним днем,
     Между Железной ' и Змеиной2, *
     Где чуть приметный путь лежал,


     *Две горы, находящиеся рядом с Бешту. {Прим. Лермонтова.)


     Цветущей, узкою долиной
     Тихонько всадник проезжал.

     Кругом, налево и направо,
     Как бы остатки пирамид,

     Подъемлясь к небу величаво,

     Гора из-за горы глядит;
     И дале царь их пятиглавый,
     Туманный, сизо-голубой,
     Пугает чудной вышиной.
     Еще небесное светило

     Росистый луг не обсушило.
     Со скал гранитных над путем
     Склонился дикий виноградник,
     Его серебряным дождем
     Осыпан часто конь и всадник.
     Но вот остановился он.
     Как новой мыслью поражен,
     Смущенный взгляд кругом обводит,
     Чего-то, мнится, не находит;
     То пустит он коня стремглав,
     То остановит и, пристав
     На стремена, дрожит, пылает.
     Все пусто! Он с коня слезает,
     К земле сырой главу склоняет

     И слышит только шелест трав.
     Все одичало, онемело.

     Тоскою грудь его полна...
     Скажу ль? За кровлю сакли белой
     За близкий топот табуна
     Тогда он мир бы отдал целый!..:
     12
     Кто ж этот путник? русский? нет.
     На нем чекмень, простой бешмет,
     Чело под шапкою косматой;
     Ножны кинжала, пистолет
     247


     Блестят насечкой небогатой;
     И перетянут он ремнем,
     И шашка чуть звенит на нем;
     Ружье, мотаясь за плечами,"
     Белеет в шерстяном чехле;
     И как же горца на седле
     Не различить мне с казаками?
     Я не ошибся -- он черкес!
     Но смуглый цвет почти исчез
     С его ланит; снега и вьюга
     И холод северных небес,
     Конечно, смыли краску юга,
     Но видно все, что он черкес!
     Густые брови, взгляд орлиный,
     Ресницы длинны и черны, ' "
     Движенья быстры и вольны;
     Отвергнул он обряд чужбины,
     Не сбрил бородки и усов,
     И блещет белый ряд зубов,
     Как брызги пены у брегов;
     Он, сколько мог, привычек, правил
     Своей отчизны не оставил...
     Но горе, горе, если он,
     Храня людей суровых мненья,
     Развратом, ядом просвещенья
     В Европе душной заражен!
     Старик для чувств и наслажденья,
     Без седины между волос,
     Зачем в страну, где все так живо,
     Так неспокойно, так игриво,
     Он сердце мертвое принес?..
     18
     Как наши юноши, он молол.
     И хладен блеск его очей.
     Поверхность темную морей
     Так покрывает ранний холод
     Корой ледяною своей
     До первой бури. Чувства, страсти,
     В очах навеки догорев,
     248
     Таятся, как в пещере лев,
     Глубоко в сердце; но их власти
     Оно никак не избежит.
     Пусть будет это сердце камень --
     Их пробужденный адский пламень
     И камень углем раскалит!
     и
     И все прошедшее явилось,
     Как тень умершего, ему;
     Все с этих пор переменилось,
     Бог весть и как и почему!
     Он в поле выехал пустое,
     Вдруг слышит выстрел -- что такое?
     Как будто на смех, звук один,.
     Жилец ущелий и стремнин,
     Трикраты отзыв повторяет.
     Кинжал свой путник вынимает,
     И вот, с винтовкой без штыка
     В кустах он видит казака;
     Пред ним фазан окровавленный,

     Росою с листьев окропленный,
     Блистая радужным хвостом,
     Лежал в тразе пробит свинцом.
     И ближе путник подъезжает
     И чистым русским языком:
     "Казак, скажи мне, -- вопрошает, --
     Давно ли пусто здесь кругом?"
     "С тех пор, как русских устрашился
     Неустрашимый твой народ!
     В чужих горах от нас он скрылся.
     Тому сегодня пятый год".
     Казак умолк, но что с тобою,
     Черкес? зачем твоя рука
     Подъята с шашкой роковою?
     Прости улыбку казака!
     Увы! свершилось наказанье...
     249


     В крови, без чувства, без дыханья,

     Лежит насмешливый казак.

     Черкес глядит на лик холодный,
     В нем пробудился дух природный --
     Он пощадить не мог никак,
     Он удержать не мог удара.
     Как в тучах зарево пожара,
     Как лава Этны по полям,
     Больной румянец по щекам

     Его разлился; и блистали
     Как лезвее кровавой стали
     Глаза его, и в этот миг
     Душа и ад -- все было в них.
     Оборотясь, с улыбкой злобной
     Черкес на север кинул взгляд;
     Ничто, ничто смертельный яд
     Перед улыбкою подобной!
     Волною, поднялася грудь,
     Хотел он и не мог вздохнуть,
     Холодный пот с чела крутого .
     Катился,--но из уст ни слова!
     is
     И вдруг очнулся он, вздрогнул,
     К луке припал, коня толкнул.
     Одно мгновенье на кургане
     Он черной птицею мелькнул,
     И скоро скрылся весь в тумане.
     Чрез камни конь его несет,

     Он не глядит и не боится;
     Так быстро скачет только тот,
     За кем раскаяние мчится!..
     Куда черкес направил путь?
     Где отдохнет младая грудь,
     И усмирится дум волненье?
     Черкес не хочет отдохнуть --
     Ужели отдыхает мщенье?
     Аул, где детство он провел,
     Мечети, кровы мирных сел --

     Все уничтожил русский воин.
     Нет, нет, не будет он спокоен,

     Пока из белых их костей
     Векам грядущим в поученье
     Он не воздвигнет мавзолей
     И так отметит за униженье
     Любезной родины своей.
     "Я знаю вас,--.он шепчет,--знаю,
     И вы узнаете меня;
     Давно уж вас я презираю;
     Но вашу кровь пролить желаю
     Я только с нынешнего дня!"
     Он бьет и дергает коня,
     И конь летит, как ветер степи;
     Надулись ноздри, блещет взор,
     И уж в виду зубчаты цепи
     Кремнистых бесконечных гор,
     И Шат. подъемлется за ними

     С двумя главами снеговыми,
     И путник мнит: "Недалеко,
     В час прискачу я к ним легко!"
     Пред ним, с оттенкой голубою,

     Полувоздушною стеною
     Нагие тянутся хребты;
     Неверны, странны как мечты,