Иван Сергеевич Тургенев
Ася

   Мне было тогда лет двадцать пять,  - начал Н.Н.,  дела давно минувших
дней,  как видите.  Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не
для  того,  чтобы "окончить мое воспитание",  как говаривалось тогда,  а
просто мне захотелось посмотреть на мир божий.  Я был здоров, молод, ве-
сел,  деньги у меня не переводились,  заботы еще не успели завестись - я
жил без оглядки,  делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и
в  голову  не приходило,  что человек не растение и процветать ему долго
нельзя.  Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть
хлеб  насущный;  а придет время - и хлебца напросишься.  Но толковать об
этом не для чего.
   Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где
мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание
видеть новые лица - именно лица.  Меня занимали исключительно одни люди;
я  ненавидел  любопытные  памятники,  замечательные  собрания,  один вид
лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел
в дрезденском "Грюне Гевелбе".  Природа действовала на меня чрезвычайно,
но я не любил так называемых ее красот,  необыкновенных гор, утесов, во-
допадов;  я не любил,  чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала.
Зато лица, живые человеческие лица - речи людей, их движения, смех - вот
без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и от-
радно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие
кричали,  и в то же время я любил смотреть,  как эти другие кричат. Меня
забавляло наблюдать людей...  да я даже не наблюдал их - я их рассматри-
вал с каким-то радостным и ненасытным любопытством.  Но я опять сбиваюсь
в сторону.
   Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке  З.,
на  левом  берегу Рейна.  Я искал уединения:  я только что был поражен в
сердце одной молодой вдовой,  с которой познакомился на водах.  Она была
очень хороша собой и умна,  кокетничала со всеми - и со мною, грешным, -
сперва даже поощряла меня,  а потом жестоко  меня  уязвила,  пожертвовав
мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана
моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на неко-
торое  время печали и одиночеству - чем молодость не тешится!  - и посе-
лился в З.
   Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух  вы-
соких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым
мостом над светлой речкой,  впадавшей в Рейн, - а главное, своим хорошим
вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солн-
ца (дело было в июне),  прехорошенькие белокурые немочки и,  встретясь с
иностранцем, произносили приятным голоском: "Guten Abend!" - а некоторые
из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш
стареньких  домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее непод-
вижных лучах Я любил бродить тогда по городу;  луна казалось, пристально
глядела  на него с чистого неба;  и город чувствовал этот взгляд и стоял
чутко и мирно,  весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время
тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блес-
тел бледным золотом;  таким же золотом переливались струйки  по  черному
глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в уз-
ких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовы-
вали  свои  завитые усики из-за каменных оград;  что-то пробегало в тени
около старинного колодца на трехугольной  площади,  внезапно  раздавался
сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса,
а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поне-
воле все глубже и глубже дышала,  и слово "Гретхен" - не то восклицание,
не то вопрос - так и просилось на уста.
   Городок З.  лежит в двух верстах от Рейна.  Я часто ходил смотреть на
величавую реку и,  не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове,
просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным  ясенем.
Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на гру-
ди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противопо-
ложном берегу находился городок Л.,  немного побольше того,  в котором я
поселился.  Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел  то
на реку,  то на небо,  то на виноградники. Передо мной белоголовые маль-
чишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой нас-
моленным брюхом кверху.  Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся пару-
сах;  зеленоватые волны скользили мимо,  чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг
донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс;
контрабас гудел отрывисто,  скрипка неясно заливалась,  флейта  свистала
бойко.
   - Что это?  - спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жиле-
те, синих чулках и башмаках с пряжками.
   - Это,  - отвечал он мне,  предварительно передвинув  мундштук  своей
трубки  из одного угла губ в другой,  - студенты приехали из Б.  на ком-
мерш.
   "А посмотрю-ка я на этот коммерш, - подумал я, - кстати же, я в Л. не
бывал". Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.


   II

   Может быть,  не всякий знает,  что такое коммерш. Это особенного рода
торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства
(Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установ-
ленный костюм немецких студентов:  венгерки,  большие сапоги и маленькие
шапочки с околышами известных цветов.  Собираются студенты обыкновенно к
обеду под председательством сениора, то есть старшины, - и пируют до ут-
ра,  пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров;
иногда они нанимают оркестр.
   Такой точно коммерш происходил в г.Л.  перед небольшой гостиницей под
вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над
садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками;
огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плю-
ща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пи-
вом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много наро-
да:  добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих
гостей.  Я  тоже вмешался в толпу зрителей.  Мне было весело смотреть на
лица студентов;  их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодос-
ти,  горящие взгляды,  смех без причины - лучший смех на свете - все это
радостное кипение жизни юной,  свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни
было, лишь бы вперед, - это добродушное раздолье меня трогало и поджига-
ло. "Уж не пойти ли к ним?" - спрашивал я себя...
   - Ася, довольно тебе? - вдруг произнес за мной мужской голос по-русс-
ки
   - Подождем еще, - ответил другой, женский голос на том же языке.
   Я быстро обернулся...  Взор мой упал на красивого молодого человека в
фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в
соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
   - Вы русские? - сорвалось у меня невольно с языка.
   Молодой человек улыбнулся и промолвил:
   - Да, русские.
   - Я никак не ожидал... в таком захолустье, - начал было я.
   - И мы не ожидали,  - перебил он меня,  - что ж? тем лучше. Позвольте
рекомендоваться:  меня зовут Гагиным,  а вот это моя... - он запнулся на
мгновение, - моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?
   Я назвал себя,  и мы разговорились.  Я узнал, что Гагин, путешествуя,
так же как и я,  для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в го-
родок Л.,  да и застрял в нем.  Правду сказать,  я неохотно знакомился с
русскими за границей.  Я их узнавал даже издали по  их  походке,  покрою
платья,  а главное, по выраженью их лица. Самодовольное и презрительное,
часто повелительное,  оно вдруг сменялось выражением осторожности и  ро-
бости...  Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал...
"Батюшки мои!  не соврал ли я, не смеются ли надо мною", - казалось, го-
ворил этот уторопленный взгляд... Проходило мгновенье -- и снова восста-
новлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да,
я избегал русских,  но Гагин мне понравился тотчас.  Есть на свете такие
счастливые лица:  глядеть на них всякому любо,  точно они греют вас  или
гладят.  У Гагина было именно такое лицо,  милое,  ласковое,  с большими
мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами.  Говорил он так,  что даже
не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улы-
бается.
   Девушка, которую он назвал своей сестрой,  с первого взгляда  показа-
лась  мне  очень миловидной.  Было что-то свое,  особенное,  в складе ее
смугловатого,  круглого лица,  с небольшим тонким носом,  почти детскими
щечками и черными,  светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как
будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
   - Хотите вы зайти к нам?  - сказал мне Гагин,  - кажется, довольно мы
насмотрелись на немцев. Ася, пойдем домой?
   Девушка утвердительно кивнула головой.
   - Мы живем за городом,  - продолжал Гагин, - в винограднике, в одино-
ком домишке,  высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала пригото-
вить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше будет пе-
реезжать Рейн при луне.
   Мы отправились. Через низкие ворота города (старинная стена из булыж-
ника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы
вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились пе-
ред  узенькой  калиткой.  Гагин  отворил ее и повел нас в гору по крутой
тропинке.  С обеих сторон,  на уступах,  рос виноград; солнце только что
село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на
сухой земле,  усыпанной сплошь крупным и мелким плитняком,  и  на  белой
стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя свет-
лыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.
   - Вот и наше жилище!  - воскликнул Гагин, как только мы стали прибли-
жаться к домику,  - а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!..
Мы сейчас примемся за еду; но прежде, - прибавил он, - оглянитесь... ка-
ков вид?
   Вид был, точно, чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, меж-
ду зелеными берегами;  в одном месте он горел багряным  золотом  заката.
Приютившийся  к  берегу городок показывал все свои дома и улицы;  широко
разбегались холмы и поля.  Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня
особенно  поразил чистота и глубина неба,  сияющая прозрачность воздуха.
Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему
было раздольнее на высоте.
   - Отличную вы выбрали квартиру, - промолвил я.
   - Это Ася ее нашла,  - отвечал Гагин. - Ну-ка, Ася, - продолжал он, -
распоряжайся.  Вели все сюда подать.  Мы станем ужинать на воздухе.  Тут
музыка слышнее. Заметили ли вы, - прибавил он, обратясь ко мне, - вблизи
иной вальс никуда не годится - пошлые,  грубые звуки, - а в отдаленье, -
чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
   Ася (собственное имя ее было Анна,  но Гагин называл ее Асей, и уж вы
позвольте мне ее так называть) - Ася отправилась в дом и скоро вернулась
вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, та-
релками,  ложками,  сахаром,  ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за
ужин.  Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как
у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась
меня; но Гагин сказал ей:
   - Ася, полно ежиться! он не кусается.
   Она улыбнулась  и немного спустя уже сама заговаривала со мной.  Я не
видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно;
вставала,  убегала в дом и прибегала снова,  напевала вполголоса,  часто
смеялась,  и престранным образом:  казалось,  она смеялась не тому,  что
слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза гля-
дели прямо,  светло,  смело,  но иногда веки ее слегка щурились, и тогда
взор ее внезапно становился глубок и нежен.
   Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнис-
тый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливал-
ся в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух,
окружавший нас. Гагин велел принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили не
спеша.  Музыка  по-прежнему  долетала до нас,  звуки ее казались слаще и
нежнее;  огни зажглись в городе и над рекою.  Ася вдруг опустила голову,
так что кудри ей на глаза упали,  замолкла и вздохнула,  а потом сказала
нам,  что хочет спать, и ушла в дом; однако я видел, как она, не зажигая
свечи, долго стояла за нераскрытым окном. Наконец, луна встала и заигра-
ла по Рейну;  все осветилось,  потемнело,  изменилось, даже вино в наших
граненых  стаканах  заблестело таинственным блеском.  Ветер упал,  точно
крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
   - Пора! - воскликнул я, - а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.
   - Пора, - повторил Гагин.
   Мы пошли вниз по тропинке.  Камни вдруг посыпались за нами:  это  Ася
нас догоняла.
   - Ты  разве не спишь?  - спросил ее брат,  но она,  не ответив ему ни
слова, пробежала мимо.
   Последние умирающие плошки,  зажженные студентами в  саду  гостиницы,
освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантасти-
ческий вид.  Мы нашли Асю у берега:  она разговаривала с перевозчиком. Я
прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями. Гагин обещал навес-
тить меня следующий день;  я пожал его руку и протянул свою Асе;  но она
только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась
по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла
в темную воду.
   - Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, - закричала мне Ася.
   Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.
   - Прощайте! - раздался опять ее голос.
   - До завтра, - проговорил за нею Гагин.
   Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на про-
тивоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю
реку. Словно на прощание примчались звуки старинного лансеровского валь-
са. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны моего сердца задрожа-
ли в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой через потемнев-
шие поля,  медлено вдыхая пахучий воздух,  и пришел в свою комнату  весь
разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий.
   Я чувствовал себя счастливым... Но отчего я был счастлив? Я ничего не
желал, я ни о чем не думал... Я был счастлив.
   Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств,  я нырнул в пос-
тель и уже закрыл было глаза,  как вдруг мне пришло на ум, что в течение
вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице...  "Что  же  это
значит?  - спросил я самого себя.  - Разве я не влюблен?" Но, задав себе
этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.


   III

   На другое утро (я уже проснулся,  но еще не вставал) стук палки  раз-
дался у меня под окном, и голос, который я тотчас признал за голос Гаги-
на, запел:
        Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу...
   Я поспешил отворить ему дверь.
   - Здравствуйте,  - сказал Гагин,  входя, - я вас раненько потревожил,
на посмотрите, какое утро. Свежесть, роса, жаворонки поют...
   Со своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми ще-
ками он сам был свеж, как утро.
   Я оделся;  мы вышли в садик, сели на лавочку, велели подать себе кофе
и принялись беседовать.  Гагин рассказал мне свои планы на будущее: вла-
дея порядочным состоянием и ни от кого не завися, он хотел посвятить се-
бя  живописи  и только сожалел о том,  что поздно хватился за ум и много
времени потратил по-пустому; я также упомянул о моих предположениях, да,
кстати,  поведал  ему  тайну моей несчастной любви.  Он выслушал меня со
снисхождением,  но,  сколько я мог заметить,  сильного сочувствия к моей
страсти я в нем не возбудил. Вздохнувши вслед за мной два раза из вежли-
вости,  Гагин предложил мне пойти к нему посмотреть его этюды.  Я тотчас
согласился.
   Мы не застали Асю.  Она,  по словам хозяйки, отправилась на "развали-
ну".  Верстах в двух от города Л.  находились остатки феодального замка.
Гагин  раскрыл  мне  все свои картоны.  В них было много жизни и правды,
что-то свободное и широкое;  но ни один из них не был окончен, и рисунок
показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение.
   - Да,  да, - подхватил он со вздохом, - вы правы; все это очень плохо
и незрело,  что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянс-
кая распущенность берет свое.  Пока мечтаешь о работе,  так и паришь ор-
лом; землю, кажется, сдвинул бы с места - а в исполнении тотчас слабеешь
и устаешь.
   Я начал было ободрять его,  но он махнул рукой и,  собравши картоны в
охапку, бросил их на диван.
   - Коли хватит терпенья,  из меня выйдет что-нибудь,  -  промолвил  он
сквозь зубы, - не хватит, останусь недорослем из дворян.Пойдемте-ка луч-
ше Асю отыскивать, - сказал он.
   Мы пошли.


   IV

   Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины;  на дне  ее
бежал ручей и шумно прядал через камни,  как бы торопясь слиться с вели-
кой рекой,  спокойно сиявшей за темной гранью круто  рассеченных  горных
гребней.  Гагин  обратил  мое внимание на некоторые счастливо освещенные
места;  в словах его слышался если не живописец,  то уже наверное худож-
ник.  Скоро показалась развалина.  На самой вершине голой скалы возвыша-
лась четырехугольная башня,  вся черная,  еще крепкая, но словно разруб-
ленная продольной трещиной. Мшистые стены примыкали к башне; кое-где ле-
пился плющ;  искривленные деревца свешивались с седых бойниц и рухнувших
сводов. Каменистая тропинка вела к уцелевшим воротам. Мы уже подходили к
ним,  как вдруг впереди нас мелькнула женская фигура,  быстро перебежала
по груде обломков и уселась на уступе стены, прямо над пропастью.
   - А ведь это Ася! - воскликнул Гагин, - экая сумасшедшая!
   Мы вошли  в ворота и очутились на небольшом дворике,  до половины за-
росшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она по-
вернулась к нам лицом и засмеялась,  но не тронулась с места. Гагин пог-
розил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
   - Полноте,  - сказал мне шепотом Гагин,  - не дразните ее;  вы ее  не
знаете:  она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подивитесь
смышлености местных жителей.
   Я оглянулся.  В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчи-
ке,  старушка  вязала чулок и косилась на нас через очки.  Она продавала
туристам пиво,  пряники и зельтерскую воду.  Мы уместились на лавочке  и
принялись  пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво.  Ася
продолжала сидеть неподвижно,  подобрав под себя ноги и закутавшись  ки-
сейным шарфом;  стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном
небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне за-
метил я в ней что-то напряженное,  не совсем естественное...  "Она хочет
удивить нас,  - думал я,  - к чему это?  Что за детская выходка?" Словно
угадавши  мои  мысли,  она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный
взгляд,  засмеялась опять,  в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к
старушке, попросила у ней стакан воды.
   - Ты думаешь,  я хочу пить?  - промолвила она,  обращаясь к брату,  -
нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.
   Гагин ничего не ответил ей;  а она,  с стаканом в руке, пустилась ка-
рабкаться о развалинам,  изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной
важностью роняя несколько капель воды,  ярко блестевших  на  солнце.  Ее
движения были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя я
невольно любовался ее легкостью и ловкостью.  На одном оп