асном месте она
нарочно вскрикнула и потом захохотала... Мне стало еще досаднее.
   - Да она как коза лазит,  - пробормотала себе под нос старушка, отор-
вавшись на мгновенье от своего чулка.
   Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан  и,  шаловливо  покачиваясь,
возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри
и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.
   "Вы находите мое поведение неприличным,  - казалось, говорило ее лицо
- все равно: я знаю, вы мной любуетесь".
   - Искусно, Ася, искусно, - промолвил Гагин вполголоса.
   Она вдруг  как  будто  застыдилась,  опустила  свои длинные ресницы и
скромно подсела к нам,  как виноватая.  Я тут в  первый  раз  хорошенько
рассмотрел ее лицо,  самое изменчивое лицо,  какое я только видел.  Нес-
колько мгновений спустя оно уже все побледнело и  приняло  сосредоточен-
ное,  почти  печальное выражение;  самые черты ее мне показались больше,
строже,  проще.  Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за
нами  следом)  и  полюбовались видами.  Между тем час обеда приближался.
Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и, обернувшись
ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:
   - За здоровье дамы вашего сердца!
   - А  разве  у него,  - разве у вас есть такая дама?  - спросила вдруг
Ася.
   - Да у кого же ее нет? - возразил Гагин.
   Ася задумалась на мгновение;  ее лицо опять изменилось,  опять появи-
лась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.
   На возвратном  пути  она пуще хохотала и шалила.  Она сломала длинную
ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову шар-
фом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и чопорных
англичанах;  все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили
Асю своими стеклянными глазами,  а она,  как бы им назло, громко запела.
Воротясь домой,  она тотчас ушла к себе в комнату и появилась  только  к
самому обеду,  одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, пере-
тянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чопор-
но,  едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки.  Ей явно хотелось ра-
зыграть передо мною новую роль - роль приличной и  благовоспитанной  ба-
рышни.  Гагин  не мешал ей:  заметно было,  что он привык потакать ей во
всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожи-
мал плечом,  как бы желая сказать: "Она ребенок; будьте снисходительны".
Как только кончился обед,  Ася встала и, надевая шляпу, спросила Гагина:
можно ли ей пойти к фрау Луизе?
   - Давно  ли ты стала спрашиваться?  - отвечал он со своей неизменной,
на этот раз несколько смущенной улыбкой, - разве тебе скучно с нами?
   - Нет,  но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у нее; притом же я
думала,  что вам будет лучше вдвоем:  господин Н.  (она указала на меня)
что-нибудь еще тебе расскажет.
   Она ушла.
   - Фрау Луизе,  - сказал Гагин, стараясь избегать моего взора, - вдова
бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень
полюбила Асю.  У Аси страсть знакомиться с людьми круга низшего: я заме-
тил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня очень избалована,
как видите,  - прибавил он, помолчав немного, - да что прикажете делать?
Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть снисхо-
дительным с нею.
   Я промолчал.  Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем
сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская
душа,  правдивая,  честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без
цепкости и внутреннего жара.  Молодость не кипела в нем ключом; она све-
тилась тихим светом.  Он был очень мил и умен, но я не мог себе предста-
вить,  что с ним станется,  как только он возмужает.  Быть художником...
Без горького, постоянного труда не бывает художников... а трудиться, ду-
мал я,  глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь - нет! тру-
диться ты не будешь,  сдаться ты не сумеешь.  Но не полюбить его не было
возможности:  сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдво-
ем, то сидя на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четы-
ре часа сошлись окончательно.
   Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвраща-
лась.
   - Экая она у меня вольница! - промолвил Гагин. - Хотите, я пойду про-
вожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк
не велик.
   Мы спустились в город и,  свернувши в узкий, кривой переулочек, оста-
новились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй
этаж выступал на улицу больше первого,  третий и  четвертый  еще  больше
второго;  весь дом с своей ветхой резьбой,  двумя толстыми внизу, острой
черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке  казался
огромной, сгорбленной птицей.
   - Ася! - крикнул Гагин, - ты здесь?
   Освещенное окно  в  третьем этаже стукнуло и открылось,  и мы увидали
темную головку Аси.  Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо
старой немки.
   - Я здесь, - проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу,
- мне здесь хорошо. На тебе, возьми, - прибавила она, бросая Гагину вет-
ку гераниума, - вообрази, что я дама твоего сердца.
   Фрау Луизе засмеялась.
   - Н. уходит, - ответил Гагин, - он хочет с тобой проститься.
   - Будто?  - промолвила Ася,  - в таком случае дай ему мою ветку,  а я
сейчас вернусь.
   Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул
мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и переб-
рался на другую сторону.
   Помнится, я шел домой,  ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью
на сердце,  как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии ред-
кий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли.
Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страст-
ную тоску по ней.  Мне захотелось дышать  русским  воздухом,  ходить  по
русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между
чужими?" - воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на серд-
це,  разрешилась  внезапно  в горькое и жгучее волнение.  Я пришел домой
совсем в другом настроении духа,  чем накануне.  Я чувствовал себя почти
рассерженным  и  долго не мог успокоиться.  Непонятная мне самому досада
меня разбирала.  Наконец,  я сел,  и,  вспомнив о своей коварной  вдове,
(официальным  воспоминанием  обо  этой даме заключался каждый мой день),
достал одну из ее записок.  Но я даже не раскрыл ее;  мысли  мои  тотчас
приняли иное направление.  Я начал думать... думать об Асе. Мне пришло в
голову, что Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затрудне-
ния,  препятствующие его возвращению в Россию...  "Полно,  сестра ли она
его?" - произнес я громко.
   Я разделся,  лег и старался заснуть;  но час спустя я опять  сидел  в
постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой "каприз-
ной девочке с натянутым смехом...".  "Она сложена,  как маленькая рафаэ-
левская Галатея в Фарнезине, - шептал я, - да; и она ему не сестра..."
   А записка вдовы преспокойно лежала на полу, белея в лучах луны.


   V

   На следующее утро опять я пошел в Л.  Я уверял себя,  что мне хочется
повидаться с Гагиным,  но втайне я хотел посмотреть,  что станет  делать
Ася, так ли она будет "чудить", как накануне. Я застал обоих в гостиной,
и странное дело! - оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о Рос-
сии, - Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой,
чуть не горничной.  На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала
за уши и сидела,  не шевелясь,  у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо,
точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не гово-
рила,  спокойно  посматривала  на свою работу,  и черты ее приняли такое
незначительное,  будничное выражение,  что мне невольно вспомнились наши
доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать
вполголоса "Матушку,  голубушку". Я глядел на ее желтоватое, угасшее ли-
чико,  вспоминал о вчерашних мечтаниях,  и жаль мне было чего-то. Погода
была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с на-
туры:  я спросил его,  позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я
ему?
   - Напротив, - возразил он, - вы мне можете хороший совет дать.
   Он надел круглую шляпу a la Van Dyck,  блузу, взял картон под мышку и
отправился;  я поплелся вслед за ним.  Ася осталась дома.  Гагин, уходя,
попросил ее позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок: Ася обе-
щалась  побывать  на  кухне.  Гагин добрался до знакомой уже мне долины,
присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми
сучьями.  Я лег на траву и достал книжку; но я двух страниц не прочел, а
он только бумагу измарал;  мы все больше рассуждали,  и,  сколько я могу
судить,  довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно рабо-
тать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно зна-
чение художника в наш век.  Гагин,  наконец, решил, что он "сегодня не в
ударе",  лег рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи,
то горячие,  то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные ре-
чи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досы-
та и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, ус-
пели в чем-то,  вернулись мы домой.  Я нашел Асю точно такою же, какою я
ее оставил;  как я ни старался наблюдать за нею - ни тени кокетства,  ни
признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было
возможности упрекнуть ее в неестественности.
   - А-га! - говорил Гагин, - пост и покаяние на себя наложила.
   К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе.  Я
сам скоро простился с Гагиным,  и, возвратившись домой, не мечтал уже ни
о чем:  этот день прошел в трезвых ощущениях.  Помнится,  однако, ложась
спать, я невольно промолвил вслух:
   - Что за хамелеон эта девушка!  - и,  подумав немного,  прибавил: - А
все-таки она ему не сестра.


   VI

   Прошли целые  две недели.  Я каждый день посещал Гагиных.  Ася словно
избегала меня,  но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, кото-
рые  так  удивили меня в первые два дня нашего знакомства.  Она казалась
втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством
наблюдал за ней.
   Она довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки;  но по всему
было заметно,  что она с детства не была в женских руках и получила вос-
питание странное,  необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием са-
мого Гагина. От него, несмотря на его шляпу a la Van Dyck и блузу, так и
веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походи-
ла на барышню;  во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок
недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая,
она досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно  старалась
быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз за-
говаривал с ней об ее жизни в России, о ее прошедшем: она неохотно отве-
чала на мои расспросы;  я узнал,  однако,  что до отъезда за границу она
долго жила в деревне.  Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой
на  обе  руки  и запустив пальцы глубоко в волосы,  она пожирала глазами
строки.
   - Браво! - сказал я, подойдя к ней, - как вы прилежны!
   Она подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
   - Вы думаете,  что я только смеяться умею,  - промолвила она и хотела
удалиться...
   Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
   - Однако я ваш выбор похвалить не могу, - заметил я.
   - Что же читать! - воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибави-
ла: - Так лучше пойду дурачиться, - и побежала в сад.
   В тот же день, вечером, я читал Гагину "Германа и Доротею". Ася спер-
ва все только шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом,
тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца.  На следующий день
я  опять  не узнал ее,  пока не догадался,  что ей вдруг вошло в голову:
быть домовитой и степенной,  как Доротея. Словом, она являлась мне полу-
загадочным существом. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, да-
же когда я сердился на нее.  В одном только я более и более убеждался, а
именно в том,  что она не сестра Гагина. Он общался с нею не по-братски:
слишком ласково,  слишком снисходительно и в то же время несколько  при-
нужденно.
   Странный случай, по-видимому, подтвердил мои подозрения.
   Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел ка-
литку запертою.  Не долго думавши добрался я до одного обрушенного места
в ограде,  уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко
от этого места,  в стороне от дорожки,  находилась небольшая беседка  из
акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимом... Вдруг меня поразил
голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова:
   - Нет,  я никого не хочу любить,  кроме тебя, нет, нет, одного тебя я
хочу любить - и навсегда.
   - Полно, Ася, успокойся, - говорил Гагин, - ты знаешь, я тебе верю.
   Голоса их  раздавались  в беседке.  Я увидал их обоих сквозь негустой
переплет ветвей. Они меня не заметили.
   - Тебя,  тебя одного, - повторила она, бросилась ему на шею и с судо-
рожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.
   - Полно, полно, - твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.
   Несколько мгновений  остался  я неподвижным...  Вдруг я встрепенулся.
"Подойти к ним?..  Ни за что!" - сверкнуло у меня в голове. Быстрыми ша-
гами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом
пустился домой.  Я улыбался,  потирал руки,  удивлялся случаю,  внезапно
подтвердившему  мои  догадки  (я  ни на одно мгновение не усомнился в их
справедливости),  а между тем на сердце у меня было очень горько. "Одна-
ко, - думал я, - умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня
морочить?  Не ожидал я этого от него... И что за чувствительное объясне-
ние?"


   VII

   Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку
за спину и,  объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отп-
равился пешком в горы,  вверх по течению реки,  на которой лежит городок
З.  Эти горы,  отрасли хребта,  называемого Собачьей спиной (Hundsruck),
очень любопытные в геологическом отношении;  в особенности замечательные
они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геоло-
гических наблюдений. Я не отдавал себе отчета в том, что во мне происхо-
дило; одно чувство было мне ясно: нежелание видеться с Гагиным. Я уверял
себя,  что  единственной  причиной моего внезапного нерасположения к ним
была досада на их лукавство. Кто принуждал их выдавать себя за родствен-
ников?  Впрочем,  я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и
долинам,  засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами
и гостями,  или ложился на плоский согретый камень и смотрел,  как плыли
облака,  благо погода стояла удивительная. В таких занятиях я провел три
дня  и не без удовольствия,  - хотя на сердце у меня щемило по временам.
Настроение моих мыслей приходилось как раз под стать  спокойной  природе
того края.
   Я отдал  себя всего тихой игре случайности,  набегавшим впечатлениям;
неторопливо смеясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, од-
но общее чувство,  в котором слилось все,  что я видел, ощутил, слышал в
эти три дня, - все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, не-
молчная  болтовня  светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне,
не слишком смелые очертания гор,  хмурые скалы,  чистенькие деревеньки с
почтенными старыми церквами и деревьями,  аисты в лугах, уютные мельницы
с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы
и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадь-
ми,  а иногда коровами,  молодые длинноволосые странники по чистым доро-
гам, обсаженным яблонями и грушами...
   Даже теперь мне приятно вспоминать мои тогдашние впечатления.  Привет
тебе,  скромный уголок германской земли,  с твоим незатейливым довольст-
вом,  с повсеместными следами прилежных рук,  терпеливой, хотя неспешной
работы... Привет тебе и мир!
   Я пришел домой к самому концу третьего дня.  Я забыл сказать,  что  с
досады на Гагиных я попытался воскресить образ жестокосердной вдовы;  но
мои усилия остались тщетны.  Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я
увидел  крестьянскую девочку лет пяти,  с круглым любопытным личиком,  с
невинно выпученными глазенками.  Она так детски-простодушно смотрела  на
меня...  Мне  стало стыдно ее чистого взора,  я не хотел лгать в ее при-
сутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим  прежним
предметом.
   Дома я нашел записку от Гагина.  Он удивлялся неожиданности моего ре-
шения,  пенял мне,  зачем я не взял его с собою,  и просил прийти к ним,
как только я вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на дру-
гой же день отправился в Л.


   VIII

   Гагин встретил меня по-приятельски,  осыпал меня ласковыми  упреками;
но Ася, точно нарочно, как только увидела меня, расхохоталась без всяко-
го повода и,  по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробор-
мотал ей вслед,  что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее. Призна-
юсь,  мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было не по себе,
а тут опять этот неестественный смех,  эти странные ужимки.  Я,  однако,
показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину подробности моего
небольшого путешествия.  Он рассказал мне, что делал, когда я отсутство-
вал.  Но речи наши не клеились; Ася входила в комнату и убегала снова; я
объявил наконец, что у меня есть спешная работа и что мне пора вернуться
домой. Гагин сперва удерживал меня, потом, посмотрев на меня пристально,
вызвался провожать меня. В передней Ася вдруг подошла ко мне и протянула
мне руку; я слегка пожал ее пальцы и едва поклонился ей. Мы вместе с Га-
гиным переправились через Рейн,  и,  проходя мимо любимого моего ясеня с
статуйкой мадонны,  присели на скамью, чтобы полюбоваться видом. Замеча-
тельный разговор произошел тут между нами.
   Сперва мы перекинулись несколькими словами,  потом замолкли, глядя на
светлую реку.
   - Скажите, - заговорил вдруг Гагин, со своей обычной улыбкой, - како-
го  вы  мнения  об  Асе?  Не правда ли,  она должна казаться вам немного
странной?
   - Да,  - ответил я не без некоторого недоумения.  Я не ожидал, что он
заговорит о ней.
   - Ее надо хорошенько узнать,  чтобы о ней судить, - промолвил он, - у
ней сердце очень доброе,  но голова бедовая.  Трудно с ней ладить. Впро-
чем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю...
   - Ее историю? - перебил я, - разве она не ваша ...
   Гагин взглянул на меня.
   - Уж не думаете ли вы,  что она не сестра мне?.. Нет, - продолжал он,
не обращая внимания на мое замешательство,  - она точно мне сестра,  она
дочь  моего отца.  Выслушайте меня.  Я чувствую к вам доверие и расскажу
вам все.
   Отец мой был человек весьма добрый,  умный, образованный - и несчаст-
ливый.  Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень ско-
ро;  я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые
двенадцать  лет  не выезжал никуда.  Он сам занимался моим воспитанием и
никогда бы со мной не расстался,  если б брат его,  мой родной дядя,  не
заехал  к нам в деревню.  Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал
довольно важное место.  Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так
как отец ни за что не соглашался покинуть деревню.  Дядя представил ему,
что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении,  что с  таким
вечно унылым и молчаливым наставником,  каков был мой отец, я непременно
отстану от моих сверстников,  да и самый нрав мой легко может испортить-
с