м крепостном рву кожаный мешок,  в нем
лежал мертвый монах-францисканец.
     - Что нужно было этому бездельнику в наших краях? - спросил маршал.
     - Он проповедовал слово божье,  -  строго ответил Плауэн.  -  Я  стал
доискиваться правды.  Бедный монах просил милостыню в  деревне.  Крестьяне
схватили...
     - Какие крестьяне?
     - Немецкие переселенцы, брат великий маршал.
     - Продолжай.
     - Крестьяне схватили  монаха,  зашили  в  мешок  из  телячьей кожи  и
повесили в дымовую трубу... Монах задохнулся.
     - Почему крестьяне повесили его?
     - Богомерзкие слова, брат великий маршал, - язык не поворачивается их
произносить.
     - А ты произнеси.
     - Они сказали:  <Пусть монах учится нести яйца, раз он ничего другого
не умеет делать>.
     Великий маршал выпучил свои страшные глаза и громко захохотал.
     - <Пусть монах учится нести яйца>!  Превосходно сказано!  Нечего этим
проходимцам шататься по нашей земле. И своих бездельников в черных одеждах
хоть пруд пруди. Я знаю, кто подсылает францисканцев...
     - Надо  наказать  виновников,  брат  великий  маршал!  -  не  уступал
священник.
     - Разве тебе известны виновники?
     - Я могу узнать.
     Конрад Валленрод погладил голый, как у скелета, череп.
     - Не следует,  поп, больше заниматься вонючим францисканцем, у тебя и
так много дел... Жалко все-таки, что монах не научился нести яйца.
     И  великий маршал снова захохотал.  Выпитое за  обедом вино  все  еще
играло в его голове.
     - Мы потакаем дурному примеру,  -  опустил глаза священник,  -  наших
братьев может постичь такая же участь.
     - Ну уж нет!  Мои рыцари сумеют защитить себя, недаром они носят меч.
У тебя все, брат Плауэн?
     Священник замялся.
     - Да... то есть нет, брат великий маршал. Есть еще неприятное дело.
     - Говори, только короче.
     - Братья рыцари в замке Розиттен играли в <свечу>.
     - Что это за игра, брат Плауэн? - заинтересовался Конрад Валленрод. -
Я не слыхал. Вероятно, благочестивая игра?
     Священник скорчил гримасу:
     - Плохая игра, брат великий маршал, богомерзкая игра!
     - Объясни.
     - Играют двенадцать человек.  Они называют себя апостолами. У каждого
в руке зажженная свеча.  Один из них апостол Иуда. Он раздевается догола и
становится на четвереньки.  Ему завязывают глаза и  свечой прижигают голое
тело.  Иуда должен изловчиться и  выхватить свечу у  одного из  апостолов.
Тогда раздевается тот, у кого отняли свечу.
     - А у Иуды тоже есть зажженная свеча?
     - Нет, брат великий маршал, свечи у него нет.
     - Хм...  занятно.  Что  же.  Иуде  приходится совершать  превосходный
танец. Представляю...
     - Игроки на  следующий день не могут сесть на твердую лавку,  спина в
ожогах.  Я думаю наложить на братьев месячное покаяние: каждый вечер перед
сном тысячу <Отче наш>.
     Великий маршал снова развеселился:
     - Зачем же покаяние?  Забава вполне рыцарская,  вовсе не богомерзкая.
Жгут тело Иуды, ведь он предал Иисуса Христа. Все правильно. Ох, уморил ты
меня сегодня, поп!
     - Достойно ли это рыцарской чести! - обиделся брат Плауэн.
     - Пусть играют,  -  махнул рукой маршал.  - Рыцарям скучно, не все же
время читать молитвы.
     - А если узнает капитул?
     Лицо великого маршала стало серьезным.
     - Если узнает капитул,  я оторву тебе,  старому ябеднику,  голову! Ты
меня понял, надеюсь?
     - Отлично,  - поспешил согласиться Плауэн. Но за смиренной улыбкой он
спрятал обиду.
     Некоторое время они сидели молча.
     - Ты на самом деле веришь,  -  спросил маршал,  не спуская с  Плауэна
тяжелых глаз, - что всякое человеческое существо подчинено папе римскому и
подчинение это - необходимое условие спасения души?
     - Как ты можешь спрашивать меня,  брат великий маршал! Я священник, и
вся моя жизнь...
     - Знаю вашу песню! - махнул рукой Конрад Валленрод. - Мы сейчас одни,
и  никто не  поверит,  если ты вздумаешь доносить.  Я  не верю попам,  они
изолгались,  исподлились,  они торгуют господом богом оптом и в розницу. А
ты подумал,  кто мы такие?  Папа смотрит на нас как на свою собственность.
Наши земли, политые немецкой кровью, - собственность папы. Каково?!
     Плауэн сидел не шевелясь, будто проглотил палку.
     - Наш орден -  огромное дерево с подгнившими корнями. Первый ураган -
и  дерево рухнет.  Все попы римского святейшества не спасут нас.  Вспомни,
чем окончили братья ордена тамплиеров. Помог ли им папа?
     - У  служителей бога есть свои слабости и ошибки,  -  выдавил из себя
Плауэн, - а церковь непогрешима. Да простит бог твое заблуждение, брат!
     - Церковь непогрешима!  -  проворчал Конрад Валленрод.  - А что такое
церковь, хотел бы я знать! Непогрешим один бог.
     - Ты забываешь, брат, его святейшество папу.
     - Меня бесит,  -  не  слушая,  продолжал маршал,  -  почему на восемь
рыцарей  орден  содержит  четырех  священников!   Не   слишком  ли   много
бездельников, брат мой? Рыцари проливают свою кровь...
     - Братья  священники  вдохновляют на  победу  рыцарей,  ухаживают  за
ранеными,  распространяют слово  божье  среди неверных,  -  опустив глаза,
скромно ответил Плауэн,  -  и  поучают святому слову  рыцарей.  Горе  нам,
грешным, если забудем святое учение!
     Великий маршал понял, что перешел границы.
     - Почему, брат Плауэн, - переменил он разговор, - ты ничего не знал о
русских купцах и о русском корабле с оружием? Этими делами надо заниматься
в  первую очередь,  а  не  всякой ерундой.  Заставляют монаха нести  яйца,
играют в <свечу>,  - с презрением закончил он. - В следующий раз ты дорого
заплатишь за свое упущение...
     Перед собеседниками неслышно возник широкоплечий оруженосец Стардо.
     - К тебе гонец, светлый господин, - поклонился он Валленроду. - Стоит
за дверью.
     - Зови, - сразу отозвался великий маршал.
     В  комнату ввалился гонец в  промокшей одежде.  Он  дико  осмотрелся,
выискивая глазами маршала,  а  увидев,  повалился ничком на ковер.  Конрад
Валленрод почувствовал сильный запах  конского пота.  Сапоги гонца были  в
грязи, на одежду налип лошадиный волос.
     <Давно не  слезал с  коня>,  -  подумал маршал,  и  как-то  сразу его
охватило беспокойство.
     - Встань, - сказал он, почувствовав легкий толчок в сердце.
     Гонец стал подниматься с пола,  но силы оставили его.  Он снова упал.
Приподнявшись на четвереньки,  вперив в  маршала налитые кровью глаза,  он
хрипло выкрикнул:
     - Герцог  Витовт  изменник,  обманом  захватил замок  Юрбург,  рыцари
убиты, взяты в плен...
     - Дитрих фон Крусте?
     - Комтур в плену.
     Великий маршал проглотил слюну.  Усы его встопорщились,  лысая голова
со складками на затылке налилась кровью.
     - Кто ты?
     - Старший кнехт Юрбург... - Гонец хотел сказать еще что-то, но только
беззвучно раскрыл рот, тяжело глотая воздух.
     Великий маршал  рывком поднялся с  кресла и,  грузно переступив через
гонца, большими шагами вышел из кабинета.
     ...Великий магистр и  брат Симеон беззаботно играли в шахматы,  жарко
горел камин. Возле духовника, как всегда, стоял кувшин с вином.
     - Герцог Витовт предал нас,  брат великий магистр, - войдя в комнату,
сказал  Конрад Валленрод.  -  Мерзавец!  Крепость Юрбург взята,  остальным
замкам грозит опасность...  И  мы своими руками раздавали жемайтам оружие,
коней и одежду!  -  добавил он.  -  Мы вооружили врагов! Я говорил тебе об
этом.
     Конрад Цольнер побледнел и долго молчал. Надежды его рухнули.
     - Нас скверно обманули,  -  опомнившись,  хрипло сказал он.  - Герцог
надсмеялся над крестом, на котором мучился наш бог... Господи, - поднял он
кверху свои жилистые,  цепкие руки,  -  когда ты  истребишь эту мерзость?!
Точи свой меч,  - сказал он Валленроду упавшим голосом. - Мы должны спасти
честь  ордена,  спасти  своих  братьев  в  осажденных  замках  и  покарать
предателей. В лесах Жемайтии, - продолжал он, не отрывая глаз от распятия,
- много  болот,  над  которыми стелются ядовитые туманы.  Клянусь  кольцом
великого магистра и святой девой, я вырублю эти леса и осушу болота!


                          Глава двадцать третья

                <ЗАПОМНИ, ЛЮТОВЕР, СЛОВА ТАТАРСКОГО ХАНА>

     Дружина  боярина  Голицы  в  полдень  переправилась через  неглубокую
лесную речку. В прозрачной воде, пугая лошадей, резвилась серебряная рыба.
Ее было много:  казалось,  нагнись только -  и  хватай за хвост.  Огромные
рыбины всплескивались над рекой и шумно падали в воду.
     Здесь начиналась Московская земля. На песчаном обрыве, далеко видимый
со  всех  сторон,  стоял  одинокий  деревянный  крест.  Подъехав  к  нему,
обремененные доспехами ратники  тяжело  слезли  с  седел.  Разминая  ноги,
подошли  к  потемневшим дубовым перекладинам и  сняли  шлемы.  С  верхушки
креста взлетела большая серая птица и, быстро взмахивая крыльями, скрылась
в лесу.  А лес стоял темный,  молчаливый.  Он хранил много тайн.  В глухих
местах скрывались разбойники,  сидели в засаде воины,  поджидая татар. Лес
принимал  в   свои  объятия  и   прятал  русских  людей  из   сожженных  и
разграбленных городов и сел.
     Татары не  любили русского леса.  Для набегов они ждали осени,  когда
опадет лист и оголятся деревья.
     - <Не ими веры врагу твоему вовеки>, - вслух прочитал пузатый Василий
Корень надпись на дубовой перекладине.
     Крест был старый,  темный,  а надпись совсем свежая.  И понял боярин,
что  какой-то  московитянин,  оставшийся в  живых  после набега Тохтамыша,
вырезал эти слова.
     Это был призыв к русским сердцам, гулкий, как набат.
     Кто-то  из ратников сбегал к  реке и  принес в  шлеме холодной чистой
воды.  Перекрестившись,  воины по  очереди глотнули из шлема.  Вода родной
земли целебна, она придает силы и лечит хворь.
     Дальше дорога опять шла через дремучие леса.  В  вершинах сосен шумел
ветер.  Стало  темнее;  по  сторонам густо стояли деревья.  Между толстыми
стволами кое-где пробивался солнечный свет. Пахло грибами, прелым листом.
     Впереди,  задумавшись,  ехал Роман Голица.  Полгода прошло с тех пор,
как он уехал из дома.
     Дорога была безлюдна.  Один раз ратники увидели мальчика, погонявшего
хворостиной желтую коровенку с  провалинами у  крестца.  Услышав лошадиный
топот и  позванивание бронзовых наборов на  уздечках,  мальчишка испуганно
оглянулся и, свернув с дороги, торопливо погнал корову в лес.
     К  вечеру на глаза попались девушки в  лыковых лаптях и длинных юбках
из домотканой холстины,  ломавшие в  лесу грибы.  У каждой в руках длинная
палка, а за плечами - берестяные короба.
     - Эй,  милые!  -  крикнул боярин Голица,  заметив,  что они опрометью
бросились в густую чащу молодого подлеска. - Не бойтесь, мы свои, русские.
     Самая храбрая, с каштановыми прядями волос, выбившихся из-под платка,
остановилась и вышла на дорогу.
     - Далеко ли до Можайска, красавица? - спросил Голица, осаживая коня.
     - От  нашей  деревни сорок  верст  будет...  Недавно татары  были,  -
добавила девушка,  подняв глаза на боярина,  -  сожгли деревню-то. Которых
крестьян в полон угнали, которые в лесу схоронились, а иных убили.
     Девушка была  и  впрямь красавица.  Карие,  немного печальные большие
глаза. Прямой нос, маленькие свежие губы.
     У  ратников просветлели лица.  Можно терпеть голод и стужу,  походные
тяготы,  можно  отдать жизнь  в  бою,  если  живут на  русской земле такие
девушки. Пригожие и ласковые, а в работе мужику не уступят.
     Под  самый  заход  солнца ратники увидели огромную дуплистую липу.  В
земле между ее корнями бежал ручеек.
     На дереве был высечен православный крест.  В  дупле на низком чурбане
сидел худой, как мощи, старец, обросший седым волосом.
     - Здравствуй,  человече,  -  сказал боярин Голица, осадив коня. - Что
делаешь в лесу?
     - Здравствуй и ты,  боярин,  здравствуйте,  кмети,  - тонким и слабым
голосом ответил старец.  -  А сижу здесь потому,  что зарок дал... Слушаю,
как трава растет, как птицы поют.
     - Какой ты зарок дал, человече?
     - Пока правнуки,  внуки да  сыновья мои  не  выгонят татар с  русской
земли, сидеть мне в сем дереве.
     - И давно сидишь, человече? - удивившись, расспрашивал боярин.
     - Десять да еще пять лет.
     - Не страшно в лесу одному-то? Звери не трогают ли?
     - Бояться мне нечего, девять десятков прожил. В любой час готов ответ
перед всевышним держать... А звери меня не трогают.
     Ратники окружили дуплистую липу и  внимательно вслушивались в  каждое
слово.
     - А кормишься как? - спрашивал боярин.
     - Люди не  забывают,  да  много ли мне надо?!  Пожую хлебца с  лесным
корешком, запью водицей, вот и сыт.
     - Отшельник ты,  человече,  и  без  надобности твоя  жизнь.  В  дупле
сидючи, татар с русской земли не выгонишь. В церквах попы получше, чем ты,
бога молят.
     - А  вот  и  не  так,  боярин,  -  живо отозвался старик.  -  Молитва
всевышнему сама собой...  Липа-то  моя  при  можайской дороге,  а  дорога,
почитай,  самая людная.  Сколько людей мимо меня пройдет и  проедет каждый
день.  И всяк остановится,  и всяк спросит, зачем я в дупле сижу. И всем я
про свой зарок говорю. Посчитай-ка, боярин, сколько людей мимо меня за все
сидение прошло. И всем я толкую о спасении русской земли, а те люди другим
мои слова перескажут. Отшельники от людей спасаются, а я к людям на видное
место вышел. Выходит, не без надобности я живу.
     У  боярина  Голицы  на  душе  стало  радостно.  Ему  показалось,  что
взлохмаченные серебряные волосы  старца  светятся  вокруг  головы,  как  у
святого.
     - Живи еще двести лет, человече, - сказал он, незаметно согнав слезу,
- доброе  дело  ты  делаешь...  А  татарам  недолго осталось русскую землю
топтать.  Скажи мне еще,  -  помолчав, спросил боярин, - есть ли близко от
сих мест речка или ручей?  Лошадей напоить да и  самим напиться.  Ночевать
хотим в лесу.  А это тебе, человече. - Он вынул из седельной сумки лепешку
и положил ее на полку, прибитую к стволу.
     - За  тем  орешником,  -  поднял руку старец,  -  стоит сухая осина с
пчелиным гнездом.  По  правой руке  тропка примята,  она  прямо  к  озерку
выведет.  На  берегу ключи бьют,  вода хорошая;  в  других местах такой не
сыскать.
     - Спасибо, человече, - сказал боярин, трогая лошадь.
     - Доброго пути вам,  кмети,  и счастья в ратном деле,  - напутствовал
старец. - Велик бог земли русской.
     Ратники свернули у сухой осины направо, нашли едва приметную в густой
траве тропку и выехали к озеру.  На берегу, заросшем травой и кустарником,
боярин Голица велел поставить шатры.
     На  небе показались серебряные звезды,  на берегу дымились костры.  В
большом котле, распространяя вкусный запах, булькала уха из свежей, только
что выловленной рыбы.
     Лошади  звучно  жевали сочную траву,  люди  ругались,  отгоняя гнуса,
висевшего плотным облаком над головой.
     Над  лесом появился ущербный осколок луны.  Ночь  прошла спокойно.  В
болотах кричали ночные птицы,  страшно выли волки,  но  никто из  ратников
даже не проснулся.
     Еще не взошло солнце и не заиграли птахи,  а дозорный поднял дружину.
Люди дрожали от  утреннего холода.  Быстро умывшись из  прозрачного ручья,
они спешили похлебать горячего варева.  Не  успели ратники вынуть из котла
по  второй ложке,  как  в  чаще  послышался шум,  громкое сопение и  треск
сломанных веток.
     На  поляну  вывалился огромный темно-бурый  кабан.  На  хребте  зверя
сидела рысь   и   грызла   ему  затылок.  На  какой-то  миг  рысь  подняла
окровавленную морду и, ощерясь, посмотрела на людей.
     Кабан остановился,  мотнул головой и  ринулся к  высокой куче  сухого
валежника.
     Ратники едва успели разбежаться. Кабан ничего не видел и не слышал.
     Не сбавляя ходу,  зверь сунул морду в  хворост.  С  треском раздвигая
толстые ветви,  он, как таран, протискивался вперед. Через мгновение кабан
выскочил по другую сторону валежника. Рыси на нем не было.
     - Одно спасение ему было -  кошку сбросить,  -  хмуро сказал Лютовер,
когда люди снова собрались у котла.
     Вершины  деревьев  осветились  заревом,  словно  пожаром,  на  кустах
заалели красные пятна.  Закутанное в кровавые пеленки, из-за леса выползло
солнце.
     Ратники сели на  лошадей и  тронулись в  путь.  Они задевали шишаками
ветки деревьев, и роса обрушивалась на них дождем.
     Можайская дорога пошла холмами,  перебитыми островками белоствольного
леса. Отъехав порядком от сухой осины, Роман Голица вдруг остановил коня -
ему почудилась человеческая речь и слабое позвякивание железа.
     Настойчиво  стучал  по  сосне  красноголовый дятел:  кусочки  коры  с
шорохом осыпались на  землю.  Со слабым стуком упала сосновая шишка.  Тихо
журчал невидимый ручеек. Пронзительно вскрикнула болотная птица.
     <Померещилось>, - подумал боярин и тронул лошадь.
     Впереди виднелся болотистый овражек,  заросший по  краям  ракитником.
Всадники  почувствовали  зловонное  дыхание  гниющих  водорослей.   Клочья
утреннего тумана еще стелились по низине.
     Конь Романа Голицы,  поравнявшись с овражком, сметил опасность и стал
прядать ушами.  Но было поздно:  из-за кустов с гиканьем вылетели татары в
чешуйчатых латах из кожаных пластинок.
     Ратники  вынули  из  ножен  мечи,  и  древний  воинский клич  русских
разнесся по лесу. Силы оказались неравные, врагов было вдвое больше.
     Боярин Голица,  отмахнув удар,  приподнялся в стременах и разрубил до
седла наседавшего на него татарина.
     А  Василь Корень,  взяв палицу в  руки,  крикнув:  <Эх,  мать честная
богородица!> -  и пошел вихрить врагов.  И Лютовер,  бившийся рядом, успел
позвонить острым мечом о  вражеский шлем.  Хорошо бились Дмитрий Самород и
полоцкие воины.
     Татары кричали и ярились всё больше и больше.
     - Эй,  боярин Голица!  -  крикнул Василий Корень, ворочая над головой
палицей. - Скачи на Москву, к великому князю, а мы задержим татар.
     Под кольчугой Голицы хранилась Ягайлова грамота к  московскому князю,
и  было досадно погибнуть под самой Москвой,  не  закончив посольства.  Но
боярин не хотел бросить в беде товарищей.
     Стремянный Лютовер  изловчился и  срубил  голову  напавшего  на  него
вражеского воина. Татары опять закричали. Убитый был в мурзавецком шлеме и
в золоченых доспехах.
     Чуть слышно прошелестел в  воздухе волосяной аркан.  Петля затянулась
на плечах  Лютовера.  В  то же мгновение медно-рыжий татарин рванул коня в
сторону.  Лютовер вылетел из  седла  и  поволокся  через  кусты  вслед  за
всадником.
     Дважды  раздался  пронзительный  свист.   Татарские  воины  мгновенно
прекратили бой и скрылись в кустах, прихватив с собой тело обезглавленного
мурзы.  Ратники,  пришпорив  коней,  бросились выручать  попавшего в  беду
Лютовера.
     Но татары вместе с пленным словно сквозь землю провалились.


                                  * * *

     Боярин Лютовер очнулся на чужой лошади, накрепко прикрученный к седлу
сыромятными ремнями.  Татарский отряд  переправлялся через какую-то  реку.
Лошади шли  вплавь,  и  ноги Лютовера оказались в  холодной воде.  Сколько
прошло времени после боя, Лютовер не знал.
     Татары, в шапках с выгнутыми краями и коротких кафтанах из коричневой
шерсти, о чем-то переговаривались на своем языке, цокали языками. За рекой
виднелась широкая ровная степь. Травы высокие, по грудь лошади.
     Татары,  как волки,  без устали скакали по степным просторам.  Пряные
душные запахи кружили боярину голову.
     Лютовер помнил ночевки под  открытым небом,  помнил,  как его кормили
сухим  мясом,  сыром,  пропахшим конским потом.  А  пить  давали прокисший
кумыс...
     И еще день скакали воины.
     Зашло солнце, когда татары привезли боярина в большое становище. Сняв
его с  седла,  поставили со связанными руками у  шатра из белого войлока с
красной покрышкой. Это был походный ханский шатер.
     Неподалеку несколько  татар